Самой серьезной «народной книгой», посвященной истории крестьянских движений, была книга о Пугачеве, написанная Л. А. Тихомировым
Революционные народники как бы продолжают жизнеописание «великих мужей России», начатое Рылеевым в знаменитых «Думах». Совсем по-рылеевски звучит предисловие: «Кто ныне помнит про Чику, про Хлопушу, про Овчинникова и других? Самого Пугачева еле помнят, да и то считают его чуть ли не разбойником. Плохо помнит народ свою славу, плохо помнит он тех, кто всю жизнь за него отдал!» О Пугачеве в брошюре Л. А. Тихомирова говорится в самых возвышенных тонах, как об эпическом герое: «Сто лет прошло уже с тех пор, как над Россией, словно гроза божия, разразилася Пугачевщина. Страшное это было время для всех утеснителей народа, но зато радостное для угнетенных крестьян.
Как волны морские в бурю, поднялись тогда толпы крестьян и рабочих и стали истреблять всех своих злых врагов, всех дворян, помещиков, управляющих, приказчиков, попов и всякое начальство. И прогремело тогда по всей России, из конца в конец, имя удалого бойца за волю народную, имя Емельяна Ивановича Пугачева. Долго куражились над Русской землей дворяне и начальство, долго они на всей своей воле тешились над мужиком сиволапым. И мужик терпел, все терпел, стонал, кровью и слезами обливался, стонал втихомолку. Наконец не стало мочи. Кликнул клич на всю Русь-матушку удалой козак Емельян Пугачев, и отозвался на этот клич русский мужик.
Поднял мужик свою буйну голову, тряхнул своими плечами могучими, и посыпались во все стороны его мучители, словно карлики, словно мошка мелкая. Полетели во все стороны головы дворянские, полилась ручьями их кровь благородная. Народ проснулся во всем гневе своем, и началась кровавая расправа, и отплатил он дворянам за все. Отлились волку овечьи слезы!» И все же книга Л. А. Тихомирова не столько о самом Пугачеве и его «удалых бойцах», сколько о неудавшемся восстании. Вот вопросы, которые занимают автора и на которые он пытается дать ответ: «Знают ли крестьяне, почему не удалось Пугачеву довершить свое дело? Знают ли крестьяне, какие тогда ошибки сделаны? Нет, они этого не знают. И если вскоре они снова подымутся за землю и волю, то снова наделают тех же ошибок, и их снова побьют, как побили Пугачева с товарищами». Чтобы «сызнова не погореть», ^нужно понять причины трагического исхода пугачевского восстания. Автор критически оценивает самого Пугачева, который «привык к царской власти». «Назвавшись императором и видя, что другие признают его царем, он и сам стал жить по-царски».
Революционные народники, как принципиальные антицаристы, используют «ошибки» Пугачева для разоблачения вообще царизма. Крестьяне еще крепко держатся веры в «доброго» царя, понимающего народные нужды, и от него ждут облегчения своей участи. Чтобы развенчать крестьянскую реакционную утопию, пропагандисты не щадят и Пугачева. Пугачев не пошел на Москву, а сидел «сложа руки под Оренбургом да барствовал по-царски». В конечном итоге, доказывается в брошюре, «сила не в Пугачеве, а в народе». «Вся сила, стало быть, в том, чтобы не дремать в других губерниях, когда бунт начнется в одной». И действовать без «названного царя», общими силами, дружно и сразу, не ожидая ничего от начальства, а во всем полагаясь «лишь на свою мужицкую силу и на свой крестьянский разум» ‘.
У крестьян найдутся наставники, но они не будут повторением Пугачева, превзойдут его, учтут неудачный опыт прежних стихийных крестьянских восстаний. В брошюре Л. А. Тихомирова набросан краткий очерк истории пугачевского восстания и дана характеристика екатерининской эпохи. У «жестокой» Екатерины II не было к мужику «никакой жалости», она преследовала и писателей, думавших о судьбе народа: «Одного, Радищева, в Сибирь отправила за такую книжку; другого, Новикова, в тюрьму посадила; третьего, Княжнина, казнить даже хотела, да он не дождался казни, а сам умер. Стало быть, кто стоял за крестьян, тот должен был молчать». Книга о Пугачеве имела широкое хождение, к ней часто обращались пропагандисты, но обращались по-разному. Некоторые участники «хождения в народ» пытались с помощью напоминаний о Пугачеве возбудить крестьян к восстанию. С другой стороны, из рассказа о пугачевском восстании можно было делать выводы, предостерегавшие от бакунинско-нечаевского прожектерства и их утверждений, что «все готово».
Приурочивание далекого прошлого к сегодняшнему дню, насильственное привязывание истории к бунтарским замыслам (как, например, в концовке тихомировской брошюры, написанной П. Кропоткиным) не имело успеха. Читая брошюру о Пугачеве, некоторые пропагандисты сами запутывались в исторических противоречиях, отвечали на возникавшие у слушателей вопросы неубедительными возгласами, терялись в объяснениях. В. К- Дебагорий-Мокриевич свой рассказ о пропаганде иллюстрирует такими почти анекдотическими фактами: «,■,В сентябре месяце такого-то года возле города Яицка на Урале появилась толпа казаков, состоящая из трехсот человек",— читали мы историю пугачевского бунта; потом переворачивали несколько страниц и читали далее: «В конце октября того же года под городом таким-то у Пугачева уже было тридцать тысяч войска, столько-то лошадей, столько-то пушек и пр.».— «Вот как растет народная армия! — восклицали мы.— В один месяц с небольшим с трехсот она выросла до тридцати тысяч. Очевидно, и нам стоит только начать с самым маленьким отрядом, и мы не оглянемся, как будем иметь десятки тысяч в своих рядах…» Дальше в описании того же пугачевского бунта мы наталкивались на факты вроде того, напр., что правительственные пушки доставлялись из одной губернии в другую, скажем, на волах и ехали целых два месяца или что-нибудь в таком роде; такие факты нисколько не вызывали у нас сравнений. Мы не говорили: «Однако легко было тогда бунтовать. Тогда правительство возило пушки на волах, а не по железным дорогам; везло ровно два месяца, там, где теперь в три часа привезут».
Мы, напротив, читая о подобном казусе, только радовались: «Так им и надо, мерзавцам… вот им и пушки опоздали». Или, напр., начитываем мы в истории того же пугачевского бунта нечто вроде следующего: «Пугачев окружил город с шестидесятитысячным войском. Но в это время полковник такой-то сделал удачную вылазку, и в рядах самозванца произошло смятение и паника. В лагере его всю ночь слышался крик, а когда на другой день утром Пугачев вышел из своей палатки, то к ужасу своему увидел совершенно опустевший лагерь. При самозванце осталось только пятнадцать человек». Затем следуе,т поименное перечисление этих пятнадцати. «Чика», конечно, один из верных сподвижников Пугачева, и другие. «Но это, однако, ужасный факт. Из шестидесяти тысяч осталось верных своему делу только пятнадцать человек… Куда же девались остальные? Бежали! Как они смели бежать?.. Какое безобразие! Как мало мужества у толпы!..» — «Что?.. Мало мужества у толпы?» — с азартом восклицали мы.
Но найти оправдание и сказать что-нибудь в пользу мужества толпы при этом казусе мудрено было; поэтому мы предпочитали поворачивать вопрос другой стороной; „Ничего — успокаивали мы,— сегодня разбежались, завтра опять придут"». «Конечно,— продолжает В. К. Мокриевич,— я, быть может, несколько ретуширую здесь, но сущность наших исторических объяснений событий была именно в таком духе. Все то, что подтверждало наши теории, мы брали целиком. Все то, что противоречило им, мы ухитрялись поворотить все- таки в пользу наших взглядов или наконец просто уклонялись от объяснений. То был поистине самообман или даже более того — гипноз какой-то» ‘. Безусловно, «гипноз» существовал. Иногда пропагандисты проявляли крайнюю наивность, полагая, что достаточно сослаться на Пугачева — и крестьяне немедленно станут безбожниками и социальными борцами.
Пропагандисты Устюжинов и Вера Панютина (один под именем крестьянина Николая Ковригина, а другая с паспортом солдатки Александры Агаповой) действовали в деревне Новинка Богородского уезда Нижегородской губернии. Когда крестьянка в их присутствии стала учить своего сына молиться за царя, они «смеялись над нею и доказывали, что царя следовало бы лишить власти, а министров и генералов повесить, имения же их разделить поровну, в доказательство чего ссылались на Пугачева и стали читать Мура- шевой и ее сыну о том, как Пугачев «казнил да вешал богатых», поясняя при этом, „что если бы так все взялись, то хорошо было бы жить“» . Брошюра о Пугачеве, как показывал первый опыт ее продвижения в народ, не вполне отвечала своему пропагандистскому назначению: она нуждалась в упрощении, ибо была слишком «ученой». По жанру это было своеобразное сочетание исторического трактата и прокламации. Пропагандисты вынуждены были читать эту книжку в отрывках или пересказывать содержание своими словами. Вспоминая о пропаганде среди крестьян Пензенской губернии, О. В. Аптекман рассказывает о своеобразном препарировании книги о Пугачеве. «Редактировать» помогал сам народ, недоверчиво относившийся к «резким выходкам против царя или религии». «Я,— пишет О. В. Аптекман,— читал им «Сказку о четырех братьях», «Хитрую механику», «Сказку о копейке», «Как надо жить по законам природы и правды», «Емельяна Пугачева», «Историю одного крестьянина» и пр.
Прежде чем приступить к чтению этих брошюр, я предварительно сам перечитывал их внимательно, переделывая некоторые места или совсем выключая из них все то, что могло покоробить чувство моих простых слушателей. Этому меня научил мой предыдущий опыт в Екатеринославск(ой) и Псковск(ой) губерниях (…) В Пензенской губ(ернии) еще живо было тогда предание о пугачевском бунте или, как пензяки выражались, о «Пугаче». Мне называли старуху, которая тогда была еще жива и хорошо помнила «Пугача», т. е. не самого Пугачева, а бунт, связанный с именем Пугачева. Казалось бы, что книжка о «Емельяне Пугачеве» должна была произвести впечатление. Ничуть. Ореол, которым автор окружил Пугачева, остался непонятен малокультурным пензякам, и только при словесной беседе, когда мне удалось развернуть пред ними картину крестьянской жизни во время царствования Екатерины II, пензяки уяснили себе громадное значение этого народного бунта, совершенно независимо от личности «Пугача».
Мои пензяки были страшно поражены, когда узнали, какая масса земель была расхищена казною и подарена «господам». Чтобы их вполне убедить в правде моих слов, я принес Романовича-Славатинского (История русского дворянства) и оттуда вычитал им соответственные места. Объемистая книга, а не тощая книжечка, подействовала на слушателей моих весьма убедительно» ‘. Если книга о Пугачеве оказалась слишком трудной для неграмотных крестьян, то этого нельзя сказать о рассказе «За богом молитва, а за царем служба не пропадет» 2. О Пугачеве здесь вспоминает отставной солдат, двадцать пять лет прослуживший верой и правдой «батюшке-царю». Беседуя с крестьянами о бедственном положении народа, солдат напоминает им о тех временах, когда «мужики подчас господам хорошую острастку давали». Не забывает он упомянуть и об источнике своего рассказа: «Я еще мальчишкой от стариков об нем (о Пугачеве.— В. Б.) слыхал, а после и в книжке прочесть довелось (я таки люблю почитать, сызмала охотник)».
Рассказ начинается совсем не по-книжному, хотя основное содержание взято из пропагандистской брошюры о Пугачеве. «Вы, ребятушки, слыхали ли когда про казака Емельяна Пугачева, что господа все Емелькой зовут? Дело это было давно, не на нашей памяти, при Екатерине… Так вот, был этот Емельян Пугачев просто казак, даже и грамоте, говорят, не знал. Только умом да смелостью его бог не обидел. Смотрел он, смотрел, какая правда на свете, как простой народ век свой мается, за тяжкой работой света божьего не видит, а все в холоде, в голоде и нищете живет, как всякий над ним же еще ломается, и стало Емельяну невтерпеж молча все это переносить. Поднялся он против бар и всяких грабителей, стал сзывать народ, чтобы шли волю да землю добывать». Все повествование держится на сказовой манере, без всякой патетики, без углубления в историю, без призывов и длинных поучений.
Создается впечатление, что на деревенской завалинке сидит солдат-сказитель, который спокойно, не торопясь рассказывает сказку о Пугачеве. В самых общих чертах, не вдаваясь в подробности, он касается истории пугачевского восстания; в речь солдата постоянно включаются типичные сказочные формулы («Долго ли, коротко ли они так между собою воевали, только стали под конец господа одолевать» и т. п.). Здесь те же суждения, та же аргументация, что и в книжке о Пугачеве, только форма изложения другая. «Так и не удалось народу счастливой доли добыть, потому что не сговорился он между собой да не сумел дружно до конца за себя постоять». Отчетливый фон рассказа — бедственное положение современной деревни, разоблачение истинного существа крестьянской реформы: «Теперь вот и воля есть: танцуй, Матвей, не жалей лаптей, благо на пустое-то брюхо и плясать вольготней. Пустили пташку на волю, да крылья обрезали. Нарезали мужику земли, как на смех, что и поглядеть не на что; да и то больше камень, песок да болото, а оценили, словно и невесть какое добро — плати, мол, не ленись».
В таком же духе, свободно используя народные пословицы и присловья, говорит «отставной солдат» о движении временнообязанных крестьян: «Пословица говорит: на чужой каравай рта не разевай, а пораньше вставай да свой затевай. А то царь с господами только за ложку хвататься ловки, а до работы-то не больно охочи. Ну, а простому народу эти порядки надоели, захотелось ему посвободней вздохнуть, когда-нибудь и на себя самого поработать». Только в самом конце рассказа появляются прокламационные призывы, но и они облечены в сугубо разговорную форму, пересыпаны народными пословицами и поговорками: «Добывайте себе волю, пока есть сила да мочь. Век свой ждать да на бога надеяться нечего. Пословица говорит: на бога надейся, а сам не плошай.
Под лежачий камень, сами знаете, и вода не течет. Встаньте же, детушки, за свое правое дело и других поднимайте! Довольно барам да начальству над нами издеваться, пора и нам людьми стать. И никто нам не страшен, никому нас не осилить, коли возьмемся мы за свое дело крепко да дружно». Так, история, начатая с Пугачева, кончается в «рассказе отставного солдата» реформой 1861 года и временнообязанными крестьянами. Собственно, и Пугачев здесь появляется лишь для того, чтобы обсудить создавшееся положение и вселить уверенность в силы крестьян. Такие рассказы куда лучше действовали на воображение слушателей, нежели исторические повествования, оторванные от современной им действительности.
В.Г. Базанов