«Впервые мне совсем не жалко расставаться с жизнью»
Февраль 2019
25 февраля начальник СИЗО 99/1 Антон Подрез сделал мне очередной выговор и назначил наказание карцером. Я даже перестал не то что оспаривать выговоры в суде, но даже записывать: уже сбился со счёта, сколько их. Может быть, 15 или 20 штук. Какая разница?
Я не только перестал считать, но и, наверное, впервые за всю историю своего существования мне совершенно не жалко расставаться с жизнью. Правда, мой адвокат Павел Соболев разочаровал, сказав, что если я умру в результате голодовки, то по иску Генпрокуратуры через полгода, когда дети вступят в наследство, они всё равно лишатся имущества, как и все родственники и несчастные предприниматели.
Что касается условий содержания, следили за мной в «Кремлёвском централе» каждую секунду. Только зайду ночью в туалет – через минуту голос в матюгальник: «Почему так долго?» Я бы послал их, но ведь они будят моих соседей!
Март 2019
В первый день весны к нам в камеру пришли члены ОНК. Из троих я узнал только одного, но зато самого медийного – Пашу Пятницкого, участника всех шоу на центральных телеканалах, друга моего знакомого сенатора от Брянской области, члена ЛДПР Михаила Марченко. Заместителя ОНК Москвы Михалевича Владимира Владимировича я видел впервые и, судя по военной выправке, он бывший прокурор или полицейский, да и манера разговора у него явно не как у правозащитника. Третий, невзрачного вида невысокий мужчина лет пятидесяти, вообще не проронил ни слова. Я спросил:
– Как ваша фамилия?
– Кутуев Константин Львович, – потупив глаза в пол, пробурчал неприметный член ОНК.
Слушать они ничего не захотели. Зачем приходили?
Чуть позже Паша Пятницкий вляпается в очередную историю: известный правозащитник устроит стрельбу в центре столицы, зачинив конфликт в кальянной в районе станции метро «Цветной бульвар». Правда, выпустит он всю обойму из травматического пистолета на улице, возле своего автомобиля. Председатель ОНК Москвы Вадим Горшенин заступаться за Пятницкого не станет, а наоборот возмутится, что Павел на вопрос о месте работы ответил: общественная наблюдательная комиссия, и показал мандат.
В этот вечер я начал читать книгу известного диссидента 70-х-80-х годов Александра Подрабинека, которая так же, как предыдущие книги, увлекла меня, и я не мог оторваться до полуночи. Впоследствии я связался с ним и высказал уважение за перенесенные испытания и прекрасную книгу. Он тоже передавал мне привет.
3 марта поздно вечером ко мне пришла Татьяна Москалькова, Уполномоченный по правам человека при Президенте РФ. Ей надо было улетать в Швейцарию, выступать в ООН, но, беспокоясь за мою судьбу, она решила навестить меня перед аэропортом. Видимо, моя жена Юля убедила её, чтобы она сумела уговорить меня выйти из голодовки.
Разговор происходил в кабинете у Подреза. Татьяна Николаевна попросила Антона Станиславовича налить мне чай, но начальник ни в какую не хотел ублажать меня, тем более давать мне кружку из своих рук. Москалькова, в прошлом генерал МВД, на правах старшего по званию передала мне чай, который полковник Подрез налил ей, а его стакан забрала себе. Мало того, несмотря на возражения, попросила оставить нас в его кабинете наедине.
– Не могу, Татьяна Николаевна! Не положено! – пытался отбиться начальник СИЗО.
Однако Москалькова заставила его выйти за дверь, и он покинул кабинет с надутыми губами, явно обиженный.
Татьяна Николаевна очень долго просила меня пожалеть Юлю, подумать о своём здоровье. Мне было, конечно, очень неудобно отказывать ей, но других вариантов не оставалось. Мне очень стыдно, что пришлось разочаровывать эту занятую, уставшую женщину, но я ответил категорическим отказом прекращать голодовку. На том и расстались.
На следующий день я полностью отказался от медицинской помощи. Ко мне опять хотели применить силу, но я-то хорошо знал: уж от лечения я вправе отказаться.
Мои бедные соседи, Дима и Саша, столько страдали из-за меня – постоянные обыски, изъятие бритвенных станков, чуть что, если со мной разборка очередная, – их сразу выводят из камеры, да надолго. Мне, конечно, было неудобно перед ними, но как тогда отстаивать свои права?
***
5 марта я поехал на очередное заседание в Басманный суд по жалобе адвоката. Взял по инерции все свои записи, был сильно удивлён, что у меня их не отбирают. Это было похоже на сказку. Тюремщики даже не заглядывали в мои папки. Но всё оказалось очень просто: с этого дня мне стали давать индивидуальный конвой с индивидуальной машиной. Мало того, конвоиры даже в здании суда находились со мной, сопровождали до зала и стояли прямо возле клетки. Теперь передача любых документов полностью исключена. Вот ведь как они боятся моих публикаций: даже готовы жертвовать индивидуальный конвой и автозак, несмотря на то, что все арестанты ездят в переполненных машинах, буквально друг у друга на головах. Мало того, из-за нехватки транспорта и персонала МВД доставка меня назад в тюрьму происходит глубокой ночью, чтобы к этому времени развезти всех остальных заключённых по разным изоляторам.
В камере ожидания, «стакане» Басманного суда, было очень жарко, не хватало воздуха, и после нескольких часов ожидания я вызвал скорую помощь. Но тут меня начали поднимать в суд по очень крутым ступенькам, что во время голодовки особенно тяжело даётся. С трудом и пятью передышками я, наконец, дошёл до зала, на третий этаж, как меня опять потребовали назад, из-за приезда скорой помощи. Я попросил провести заседание без меня. Всё равно уже видел Владу и Юлю, а моя худоба никого бы не заставила сомневаться, что я голодаю по-честному.
Моя личная охрана на индивидуальном «лимузине» довезла меня до «Кремлёвского централа» за 20 минут, но там были такие же крутые ступеньки, как в Басманном суде, только моя камера располагалась на пятом этаже. Я честно предупредил, что идти мне на эту Голгофу не менее 40-50 минут. Проблема заключалась в том, что в СИЗО 99/1 никто из заключённых не должен был меня видеть, как в «Лефортово», а это единственный спуск и подъем на весь централ, поэтому шестеро тюремщиков положили меня на носилки и с довольными лицами понесли наверх. По дороге они много шутили со мной, по-доброму, и я начал предчувствовать какую-то новую директиву в отношении меня, скорее всего, связанную с вчерашним приходом Татьяны Москальковой. И точно. Пришёл счастливый дежурный майор и, не скрывая ликования, выдал ключевую фразу:
– Шестун! С вещами на выход!
Радовались этому все. Непонятно, кто больше: я, коллектив СИЗО 99/1 или мои соседи, давно мечтавшие о переводе меня в больницу. Так же, как и в «Лефортово», я уже не один раз слышал избитую фразу, что такого непокорного арестанта у них в «Кремлевском централе» ещё ни разу не было, хотя пробыл я здесь наименьший срок за свою тюремную одиссею: всего лишь месяц.
Воодушевлённые сотрудники изолятора быстренько нашли мне лучшие сумки, хотя я мог бы постараться вмесить весь свой багаж в личные баулы, положили меня на носилки и вприпрыжку доставили вниз, хотя я несколько раз сказал, что вниз спускаюсь легко. У меня ничего не проверяли, жали мне руки, а некоторые даже обнимали меня. Интрига была только в одном: куда меня повезут? По закону не положено говорить о новом месте пребывания, и поэтому с Димой и Сашей я гадал, куда же отправят. У нас было два основных варианта и пара второстепенных. Дима настаивал на больнице «Матросской тишины», я – на «Кошкином доме» (психиатрическая больница в Бутырской тюрьме). Саша поддерживал мой вариант, хотя не исключал другие изоляторы и, в первую очередь, «Лефортово».
Сцена прощания опять напомнила мне известных сюжет «Ералаша» о проводах хулигана в другую школу – «Прощай, Вася!»
Прагматичный банкир Дима Меркулов оказался прав. Меня привезли опять в ту же больницу, мало того, в ту же 726-ю камеру с розовыми стенами. На входе встречал оперативник Сергей Ершов с грустным лицом. Он явно надеялся отправить меня в «Кремлёвский централ» без возможности увидеть вновь. Из этого бункера ФСБ мало кто возвращался, да ещё так быстро. Кстати, впоследствии оперативник перевёлся туда на работу.
– Вы бросаете свою голодовку в больнице? – спросил меня Ершов.
– Конечно, нет! – жёстко ответил я.
– Тогда мне придётся поселить вас одного в камере.
– Конечно, я готов.
После некоторой паузы Сергей, конечно, передумал насчёт одноместной, ведь у меня три полоски в деле: склонен к побегу, суициду и членовредительству.
Когда я зашёл в 726-ю камеру, то с удивлением увидел там Андрея Сергеева, моего соседа по 6-му спецу, и 50-летнего Бориса Фомина, директора ЗАО «21 век», которое взяло в кредит более миллиарда рублей у банка Сергея Лалакина (Лучка) «ПСБ» и не вернуло.
Несмотря на то, что Боря всех сдал и заключил досудебное соглашение, Подольский суд дал ему 6 лет лишения свободы по статьям 159 (мошенничество) и 160 (присвоение или растрата) УК РФ . Это неудивительно, ведь Лучок в Подольске контролирует не только мэра, но и все правоохранительные органы, поэтому Фомин всячески старался избежать судебных разбирательств именно в Подольске. Борис не являлся учредителем этой фирмы, а просто был наёмным директором, тем не менее регулярно встречался с сыном Сергея Лалакина – Максимом, а иногда и с самим Лучком. Разумеется, невозврат кредита был согласован «подольскими», поэтому Борю не спасла даже досудебка. Зная связи Лалакина, Фомину будет сложно выжить на зоне, хотя времена меняются.
Вечером, 5 марта, когда Сергей Ершов принимал меня из СИЗО 99/1 в больницу, то не стал делать перечень моих вещей, тем более что их было много, хотя я настаивал на составлении списка. Просил отдать их в камеру так, как первый раз, когда я попал в больницу, но мне оставили одну мою большую сумку «Красные крылья», а остальные куда-то унесли. Два дня я разбирался, где мои вещи, написал много жалоб, и в конце концов меня отвели в соседнюю 728-ю камеру, где весь мой скарб лежал, сваленный в кучу. После поверхностной проверки стало ясно, что многие вещи оттуда пропали.
Кстати, когда я вошел 5 марта в 726-ю камеру, то Андрей Сергеев не очень ласково встретил меня. Конечно, он улыбался, обнял, но я почувствовал изменение отношения ко мне и впоследствии ненавязчиво выяснил причину охлаждения. Оказывается, когда Ершов отселил их от меня во время начала голодовки в 727-ю камеру, то, оставшись вдвоем, по традиции треугольника они с другим соседом Игорем тут же начали выискивать негативные стороны во мне, тем более, что в этот костёр подбросил дровишек Ершов и впоследствии сидевший с ними серийный киллер из команды Джако – осетин Инал. А до этого, после недельной отсидки в 727-й, Андрей и Игорь встретили лефортовского арестанта Соколова Сергея Юрьевича, сидящего по ст.222 УК РФ. Ему примерно 65 лет, он весьма политизирован, пишет книгу об Америке и прогнившей политической системе России. Рассказывал, что его били кулаком по паху.
Соколов утверждал, будто знает, что Шестун сдал всех своих, поэтому его убрали из «Лефортово». Якобы, я надеялся, что меня после этого выпустят на домашний арест, а раз не вышел, то начал делать публикации против ФСБ. Заявлял, что знает Путина и Медведева, что семья его живёт в Америке, что знаком также с лидерами и всей элитой США. Якобы, он из тюрьмы сделал звонок одному из политических лидеров Америки, и после этого с котловой хаты (место, где собирается общее отовсюду, предназначенное для всех арестантов забрали) все три телефона. Общался с ворами в законе.
Через неделю Андрея и Игоря забрали в 729-ю камеру к Иналу, и с ним они просидели ещё полмесяца втроём. Потом Сергей Соколов переехал в 713-ю и сидел там с Борисом Фоминым, затем его выписали назад в «Лефортово».
Мой адвокат Михаил Трепашкин очень негативно отозвался о Сергее как о мошеннике, стукаче и говорил, что Соколов в свое время подставил Бориса Березовского.
***
С первых дней попадания в больницу я сразу понял, что вольницы, которая была ранее, сейчас уже ждать не стоит. Режим для меня ужесточили настолько, что даже превзошли в чём-то 99/1 и «Лефортово». Адвокаты, зашедшие ко мне с пустыми листами, без каких-либо документов, сразу подтвердили опасения. Их обыскивали, как отъявленных террористов, всё до миллиметра.
Сосед Борис Фомин, увидев мою книгу, которая представляла собой печатные листы, вставленные в папку с файлами, да ещё снабжённые фотографиями, сильно ей заинтересовался. Буквально за 2 дня он всё перечитал и понёс показывать своему адвокату, когда тот пришёл к нему незапланированно на третий день моего пребывания в больнице. Вернулся Фомин уже без книги и рассказал, что никакого адвоката не было и что как только он вошёл в кабинет, то семь оперов во главе с Ершовым, при видеорегистраторах, изъяли у него мои тексты, составив протоколы. Вот такая «тёплая» встреча ждала меня в больнице.
Естественно, я был возмущен изъятием текста, написал официальное заявление: если мне не вернут записи в течение десяти суток, положенных на цензуру, то я перейду на сухую голодовку, без воды и медикаментов. Больше недели человек жить без воды не может, поэтому мне самому было страшно: что если они не вернут книгу? На тот момент голодал я уже месяц, и вес мой составлял 80 кг, был очень низкий сахар в крови – около 3 ммоль/л, температура тела – около 35 градусов.
Как оказалось, в больнице на тот момент помимо меня голодало ещё пять человек. В соседней камере 729 отказывались принимать пищу трое заключённых: Алексей Магазинщиков с самым длительным сроком голодовки, Василий Ткачёв и Александр Кузмин. В 727-й голодала Татьяна Козлова, с 11 марта, то есть начала на неделю позже меня. Впоследствии присоединился москвич Александр Пробора.
Я посчитал любопытным и даже сенсационным тот факт, что в больнице «Матросской тишины» массовая голодовка. Шесть человек – довольно большое количество, чтобы сказать о том, что есть системные и массовые нарушения закона. Написал об этом в своих соцсетях, и мгновенно на это отреагировала «Независимая газета» и ещё ряд сайтов и порталов.
Больше всех я общался с Татьяной Козловой. Ей 36 лет, она бывший следователь МВД г.Москвы, уже осуждена Таганским судом на небольшой срок, высока вероятность, что в колонию её уже отправлять не будут, выйдет за отсиженное. Ей удалось отбиться от нескольких статей, приговор, вроде бы, только по ст.159 УК РФ. Про неё я много слышал, когда в прошлый раз, в сентябре 2018, лежал в этой больнице. Поговаривали, что она уже сумела продержаться в лечебном учреждении полгода за счёт несметного количества жалоб и своего бойцовского характера. Особой поддержки с воли у нее нет, только пожилой отец Анатолий и небольшой профсоюз. Даже на адвоката у неё не хватает денег. Страшно смотреть на ещё довольно молодую женщину, доведшую себя голодовкой до такого уровня, что если снимать фильм о концлагерях, то гримировать её не надо. Как, впрочем, меня и Магазинщикова. Таня Козлова, правда, как и Алексей, делает небольшие перерывы в голодовке, а потом опять отказывается от пищи.
Как сказала мне начальник всех тюремных больниц ФКУ МСЧ-77, Галина Тимчук, то больше всех непрерывно голодала украинка Надежда Савченко – 60 дней. После меня, так как этот разговор был уже на 70-й день моей протестной акции. Всего эта известная украинка с перерывами проголодала почти полгода и потеряла около 30 кг своего веса, очень серьёзно подорвав здоровье. Чуть позже я вернусь к истории Надежды, голодавшей в той же 727-й камере, что и я сейчас. Многие врачи и тюремщики вспоминают её в больнице - стержневой характер, простоту в общении. У Савченко уже отказывали многие органы, анализы были ужасные, и ей реально оставался один шаг до смерти. Правда, в отличие от меня, какое-то время она позволяла ставить себе капельницы, и впоследствии принимала искусственное питание «Нутрилон», как и Сенцов.
Алексей Магазинщиков отказывается от пищи за свою жену, чтобы с неё сняли претензии по его уголовному делу. Выглядит он очень страшно, с горбом, ходит с палочкой. Сказал, что в результате длительной голодовки ему удалили желчный пузырь. Местным арестантам Алексей знаком. Говорят, что он из измайловской группировки. Я спросил Магазинщикова:
– Алексей, ты правда из измайловских?
– Я неплохо знаю их всех уже очень давно, мы все вместе выросли, – обтекаемо ответил Магазинщиков.
Рассказывают, что он долго прятался от федерального розыска в Тайланде, потом решил приехать в Россию, когда всё успокоилось. В одной из центральных областей страны его остановили гаишники и, заметив разницу в правах и паспорте, напряглись. Начали разбираться. Алексей предложил им полмиллиона и разъехаться в разные стороны, но, услышав такую астрономическую цифру, полицейские сразу достали автоматы. Бывалые заключённые посчитали, что если бы инспекторам была предложена стандартная сумма, вроде 10-20 тысяч рублей, то можно было избежать столь трагичной развязки.
Следует заметить, что Алексея хорошо знают многие заключённые «Матросской тишины» из-за того, что одно время Магазинщиков был смотрящим по корпусу тубонар.
Василий Ткачёв просто оспаривал голодовкой несправедливый приговор. Александр Кузмин также жаловался на приговор. С его слов, его и его жену осудили за ограбление дома его тёщи на Рублёвке стоимостью 2 миллиона долларов. Однако он и супруга наоборот защищали дом от рейдерского захвата, и сама тёща, потерпевшая, полностью их поддерживает и считает защитниками, а не грабителями. В принципе, это логично, ведь мало какая мать захочет посадить свою дочь, какой бы имущественный спор не происходил.
Сидит Кузмин на спецах в Бутырской тюрьме. Очень доволен условиями содержания, там ему нравится даже больше, чем в больнице. Сам он из Воронежской области. На внешний вид как сказочный русский молодец, с окладистой бородой, вовсе не портящей его безупречный образ.
Последний примкнувший к голодающим – москвич лет тридцати, Александр Пробора, сидевший раньше в большом спеце «Матросской тишины», причем на пятом этаже, где Денис Тумаркин отремонтировал все камеры размером 14 квадратных метров, поставив шикарные двери. Правда, впоследствии его перевели в СИЗО «Капотня». Хотя оно и новое, но не нравится совершенно никому, кого ни спросишь. В «Капотню» арестантов уже почти набрали. Дорог там нет, и, вроде как, хотят там же сделать и свой суд, чтобы не таскать арестантов через всю Москву. Администрация СИЗО старается заполнять камеры узбеками и таджиками, чтобы завершить ремонт. Когда я спросил у Проборы, по какой статье он сидит, то услышал, что по педофилии. Интерес к его проблемам у меня сразу пропал. Я никого не осуждаю, но всё же есть что-то запредельное в этом, что даже убийство не кажется таким уж мерзким.
Когда я заехал в больницу и по вечерам не услышал привычное: «Жизнь ворам! Вечно! Бесконечно!», то спросил у соседей, почему так тихо вечером на централе?
– Новый положенец, ингуш Тимур Россомаха, установил новые правила, – ответили ребята. – Сказал, что можно кричать только два раза в месяц: 15 и 30 числа, якобы из-за введения нового закона: если ты называешься вором в законе или пропагандируешь, то за это получаешь срок.
Тимур Россомаха сидит в 134-й камере общего корпуса. Ему 30 с небольшим лет. На СИЗО-3 «Пресня» появился также новый положенец – чеченец Агабек. Тимур Россомаха прекратил практику сбора крупных сумм с сидельцев по 228-й и 159-й и многим другим традиционным статьям УК РФ . Теперь это делается только в разумных пределах, по возможности, от тысячи до трёх тысяч рублей. На эти деньги закупаются сигареты, чай, сахар, спички, разгонные телефоны самой простой модели. Тимур одобряет дороги. Мало того, пишет установки в виде маляв, да, собственно, и загоняет на время трубки разгонные, чтобы после звонков их возвращали назад.
***
8 марта в кабинет к врачам, вечером, после процедур пришёл начальник СИЗО Поздеев. Он всегда приходит в выходные дни, видимо, для того, чтобы было время поговорить о книгах. Сергея Леонидовича интересуют все тюремные романы, и мы подолгу обсуждаем стиль, правдоподобность и личность автора. Почему он не спешил в женский праздник поскорей отправиться домой, чтобы поздравить и развлечь свою жену? Под конец беседы задал вопрос:
– Как думаешь, наладится у тебя контакт со следствием?
– Все пути уже отрезаны. Ко всему прочему следователь даже не скрывает, что не принимает самостоятельных решений. Ткачёв и Алышев дают реальные указания. Есть кое-какие мысли у меня по этому поводу, как всегда, не мирные, а с точки зрения нападения. Пока я ещё выложил не всё, что у меня есть.
10 марта мои старшие дети, Маша и Санёк, посетили митинг за свободный интернет на проспекте Сахарова, где появились с плакатом «Шестун сидит за ролик на YouTube». Акция собрала 15 000 жителей Москвы и Подмосковья, а также внушительное количество федеральной прессы.
Моих детей все узнавали, особенно после видеообращения к Владимиру Путину, которое набрало 10 миллионов просмотров в интернете. Многие люди подходили к ним, фотографировались и выражали поддержку. Саша и Маша дали интервью почти всем присутствующим там телеканалам, в том числе иностранным.
После окончания митинга они беседовали с журналистами «Euronews», а Саша при этом развернул плакат в мою поддержку для кадра. В этот момент его схватили вооруженные сотрудники полиции или Росгвардии и повели в автозак, попутно ударили по почкам, впечатали головой в машину и пнули. В дальнейшем суд оштрафовал Сашу за нарушение правил проведения митинга, при этом в основу такого решения легли ложные показания сотрудника полиции, якобы мой сын что-то выкрикивал, хотя в интернете выложено несколько видеороликов с его задержанием, где видно, что он просто спокойно стоял, а на него налетели со спины и задержали.
На следующий день, 11 марта, у меня произошло событий больше, чем за всю предыдущую неделю. С утра на обходе хирург Борисов сказал, что я освобождён от судов, однако меня загнали в клетку на ВКС на какое-то заседание. Я надеялся, что начинается заседание Красногорского суда по иску Генеральной прокуратуры по конфискации всего имущества, где мне, конечно, хотелось участвовать и активно выступать, однако, я просидел в клетке четыре часа, а меня так и не соединили ни с каким судом и не говорили, связь по какому судебному заседанию мы ожидаем.
Я сильно нервничал не только из-за четырёхчасового ожидания неизвестно чего, но и по поводу увиденного мною следователя Писарева в кабинете у начальника больницы Савченко Елены Викторовны. Я незапланированно повернул к ней в кабинет - конвой просто не успел отреагировать, и увидел этих двух голубков, воркующих чуть ли не в обнимку. С первого взгляда было заметно полное взаимопонимание и рабское заискивание Елены Викторовны перед следователем СКР. Когда они увидели, что я зашёл в кабинет и застукал их, то оба съёжились и чуть под стол не полезли прятаться. Ещё не утих тот скандал с предыдущим начальником больницы Динаром Тагировичем Гайсиным и угрозами следователя Видюкова, что он выкинет меня из больницы и поселит в «Лефортово» с профессиональным бойцом-тяжеловесом, проходящим по делу о терроризме. Гайсин бил себя в грудь кулаком и утверждал, что он врач прежде всего, и никакой силовик не в состоянии на него повлиять, однако обманул меня и выгнал, как только ему указал следователь. Не помогли даже публикации в газетах, что ФСБ и СКР оказывают внепроцессуальное давление на врачей и тюрьму, ведь они не вправе вмешиваться в ход лечения и определять, с кем мне сидеть в камере.
На территорию больницы ни следователь, ни адвокат заходить не могут так же, как и в камеры к заключённым. Есть административный корпус, предназначенный для этого, но кто сейчас боится нарушений закона? Они это делают специально, демонстративно, чтобы подломить твою волю и указать на твою полную беспомощность. 6 марта они не вывели меня на ВКС, хотя я просил Мосгорсуд и говорил, что в любом состоянии готов выступить. Однако на важное заседание не приводят, а на второстепенные конвоируют, где я ещё и сижу часами в клетке. Уверен, что всё это делается специально. Не зря следователь Писарев каждый день ходит к нам в тюрьму, решая вопросы, как унизить и замучить меня.
Так вот, 11 марта, после четырёх часов бесплодного ожидания в клетке для ВКС я уже совсем озверел, и когда замначальника СИЗО по режиму майор Пьянков выпустил наружу в коридор, я начал громогласно выступать против него и других замов, собравшихся в коридоре.
– Тише, тише, Александр Вячеславович! – увещевали они меня, кивая на кабинет с приоткрытой дверью. – Там всё начальство ожидает.
Войдя туда, я сразу увидел председателя СПЧ Федотова, начальника УФСИН по г.Москве генерала Мороза в гражданском костюме, начальника СИЗО Поздеева, начальника МСЧ-77 Тимчук и ещё кучу офицеров ФСИН.
Как всегда, месседж Федотова был «сними голодовку», а я довольно настойчиво перечислил грубейшие нарушения в больнице, избиения в СИЗО 99/1, только что застуканных Савченко и Писарева и многое другое. Михаил Александрович слушал невнимательно, впрочем, как и Москалькова, ничего не записывал, но зато оживился, когда я спросил:
– Кто вам такие красивые галстуки подбирает? Жена?
– Нет, почему же! Я сам!
– Какая фирма?
– Я всегда покупают только «Hermes», – ответил мне председатель СПЧ.
Сергею Анатольевичу Морозу я рассказал про украденные вещи по прибытии из «Кремлёвского централа», про изъятые рукописные тексты и объявление сухой голодовки в связи с этим. Поговорив часа полтора, мы разошлись.
Затем ко мне в камеру зашли начальник МСЧ-77 Тимчук и начальник больницы Савченко. Конечно, я тут же поинтересовался у Елены Викторовны:
– А что делал в вашем рабочем кабинете следователь Писарев?
– Мы просто с ним познакомились, – игривым тоном ответила мне Савченко.
– Вам что, по 17 лет? Познакомились. Вам уже 50, наверное. Вы же не мальчик с девочкой, чтобы тут свидания устраивать. Кто выписал ему пропуск? Как он попал в режимное учреждение? Вы понимаете, что это называется «внепроцессуальное давление»?
Сразу после встречи с женщинами-медиками меня позвал на беседу прокурор Дмитриков Александр Михайлович. В течение двух часов он подробно записывал про голодовку, кражу и всё остальное. У него было искреннее желание разобраться, и это было заметно невооружённым взглядом. Только рано я радовался. Когда я его увидел недели через две, он даже разговаривать со мной не стал, видимо, получив инструкции от начальства, что Шестун для прокуроров – персона нон-грата.
Врачи не пускают меня сейчас на судебные заседания с доставкой в зал, только по ВКС из-за состояния здоровья, да и нет смысла, ведь у меня индивидуальный конвой и всё равно нет возможности для общения. После одного из таких сеансов связи, на выходе из суда, возле камеры, я встретил председателя ОНК Вадима Горшенина и члена ОНК Бориса Клина из ТАСС. Вадима Валерьевича я видел впервые, он произвёл впечатление творческого, интеллигентного человека. Среднего возраста, достаточно высокий, немного сутулый, в куртке-пилот и яркой, хотя уже и подзатёртой майке «Brioni».
Бориса Львовича считаю одним из самых честных и полезных для арестантов членов ОНК. Помимо его высокой эрудиции и наличия определённой смелости, а также того факта, что он пишет достаточно вольные публикации для одного из самых строгих информагентств – ТАСС, он ещё и невероятно обаятелен, с огромным желанием докопаться до истины. При всём том, что Борис Львович часто мне говорит разные неприятные вещи, рубит правду-матку, я абсолютно не обижаюсь и так же резко возражаю ему.
Вадим и Борис сразу набросились на меня, чтобы я прекратил заниматься глупостями и непременно начал есть. Аргументами стало, что последним, кто умер от голодовки, был Анатолий Марченко, в 80-х годах, когда уже Горбачёв пришёл к власти. Тогда этот известный диссидент проголодал 90 суток и уже начал выходить, получив гарантии, что всех политзаключённых выпустят из тюрем, но смерть всё-таки настигла его.
– Борис Львович, вы неправы. Только в этой больнице умерли двое из-за голодовки в последние 2-3 года, – парировал я. – Правда, диагноз одному поставили «сепсис», а другому – «отёк мозга».
Это в подробностях, даже с фамилиями умерших рассказал врач-эндоскопист Чингиз Шамаев, кумык из Хасавюрта. Да, собственное, и не только он, а многие тюремщики.
К сожалению гражданское общество не считает голодовки опасными для здоровья, а больше – политическим фарсом. В сухом остатке решили с Горшениным и Клином попросить СИЗО вернуть мне мои рукописные тексты, чтобы не уходить на сухую голодовку. Тексты вернули. За это Вадиму и Борису огромный респект. К тому же Борис Львович написал большой текст про голодовку, где опять привёл аналогии данной акции Марченко и моей, что для меня весьма почётно. Марченко – народный герой среди интеллигенции 80-х и 90-х годов. Да и для меня он является символом эпохи наряду с Солженицыным, Гинзбург, Сахаровым. Вадим Горшенин тут же написал статью о моей голодовке на своём сайте Правда.ру. Несмотря на его заключение, что в случае моей смерти это будет уход от ответственности и признание своей вины, я всё равно считаю полезной его публикацию, как, впрочем, и сам приход.
Впрочем, на следующий же день Поздеев собрал комиссию и вынес мне два выговора, наказал очередным карцером.
– Вы упали в моих глазах, – в заключении сказал я Поздееву, понимая, что это, разумеется, не его инициатива.
Вот цена прихода ключевых правозащитников. Сидят рядом с нами, слушают про нарушения со стороны тюрьмы, обещают исправить, а как только они уходят, на пустом месте делают выговоры и бросают в карцер.
***
Меня всегда сопровождали три сотрудника ФСИН, хотя с остальными заключёнными всё наоборот: один тюремщик водит иногда и по 20 арестантов, а так – 4-5 в среднем. Когда я сижу с адвокатам или в клетке суда на ВКС, то рядом со мной сидят трое дежурных, снимают на свои видеорегистраторы все мои малейшие действия. Теперь вот добавили мне ещё и спецназ ФСИН, одетый в чёрную экипировку, с большим набором спецсредств. Эти высокие, накаченные ребята живут в двух соседних камерах – 726-й и 728-й, а я - в 727-й. Они неотрывно следят за монитором, и все мои передвижения возможны только в их присутствии.
Рядом сидит серийный киллер, убивший 40 человек, но его не охраняют. Я настолько опасен тем, что пишу статьи о коррупции в высших эшелонах власти, разоблачаю ФСБ и Генпрокуратуру, что они впервые в России изъяли имущество даже у юридических лиц, где я никогда не являлся учредителем. Это прецедент! До меня ни к кому таких мер по конфискации не применялось. Мало того, меня ещё и оболгали на всех центральных телеканалах больше, чем губернаторов, олигархов или министров. Представьте себе, что мне до сих пор не верится в реальность происходящего, как будто это страшный сон, а я вот-вот проснусь. Изъять дом у пятерых детей, выкинуть их на улицу, пренебрегая несколькими законами, защищающими детей, попутно конфисковать всё у бабушек, дедушек, братьев, сестёр – это уже совсем за гранью самого страшного зла. Осталось только убить их или сжечь в печи, как это делали фашисты. У меня не укладывается в голове, зачем государство затрачивает такие массовые усилия на мой пресс? Ведь я слишком мелок для такой кампании.
Помимо страшных новостей очень много пришло и радостных событий об освобождении людей, к чему я считаюсь сопричастным. Гейлен Грандстафф, американец, мой ровесник, качок, удивительно добрый, творческий человек – на свободе. Я, наверное, радовался больше, чем он сам или его русская жена. Он был настолько мил и совершенно неприспособлен к нашей суровой действительности: рисовал мишек, увлекался выращиванием фиалок… Представительница Фемиды Солнцевского суда вернула в прокуратуру уголовное дело, усмотрев там множество нарушений, и освободила Гейлена в зале суда. Такого развития событий никто не ожидал. Гейлен Грандстафф сказал очень много тёплых слов обо мне в интервью одной из газет: «Я не встречал в тюрьмах России человека, подобного Шестуну, который беспокоится за чужие уголовные дела больше, чем за свои. Его обвинение основано на пустых фактах, чтобы снять его с должности». Примерно такие слова сказал этот милый американец, видимо, в знак благодарности за то, что я писал две статьи о нём на русском и английском языках, причём из русских газет это печаталось в «Новой газете», а из британских – в «The Times».
Вышел под домашний арест Вадим Варшавский. Его яркий случай, когда он сходил «по большому» прямо в клетке зала Тверского суда на судебном заседании, я описывал в своих публикациях.
Освобождён и Вадим Балясный, 200-килограммовый великан с больными ногами и доброй душой. Ещё в своей первой публикации из «Водника» я писал, что его-то уж совсем незачем держать в тюрьме. Его поставка топлива кораблям в Крыму была совершенно открытой. Качество поставляемого дизеля не соответствовало контракту, но он открыто писал об этом в договоре и получал меньшую цену. Иными словами, его дело не может являться уголовным. Такие случаи разбирает арбитражный суд.
***
19 марта опять пришёл Михаил Федотов, генерал ФСИН Мороз, Андрей Бабушкин, Тимчук, Савченко, все замы Поздеева. Совещание длилось четыре часа. Я посетовал, что в камере нет телевизора, и я не могу смотреть блистательные репортажи Куренного из Генпрокуратуры, который сам ездил по району и снимал с центральными телеканалами «мои дома, машины турбазы, магазины» и так далее. Куренной пришёл работать из «Единой России», где специализировался на чёрном пиаре.
Михаил Александрович пообещал привезти телевизор с дачи и привёз-таки! Теперь я могу смотреть помимо опусов Генпрокуратуры новости телеканала «Euronews». Низкий поклон Михаилу Александровичу за его гуманизм и заботу о заключённых.
Суды по ВКС в больнице идут у меня почти каждый день в будни, поэтому я, как правило, с утра выхожу из камеры и возвращаюсь уже ближе к ночи. Помимо судов хожу на допросы к следователям, правозащитникам, генералам и прочим начальникам. Даже прилечь днём на часок не получается, а у меня ведь уже большой срок голодания, и организм ослаблен. Так вот, сразу после очередного суда по ВКС меня пригласили к следователю Алёне Гришиной из преображенского отдела СКР по факту моего избиения в «Кремлёвском централе» двадцатью космонавтами с резиновыми дубинками. Алёна – молодой следователь, ей около 30 лет, расспрашивала меня не очень заинтересованно. Поэтому я спросил:
– Откажете в возбуждении уголовного дела?
– Как начальство прикажет, так и будет, – честно ответила мне следователь Гришина, хотя по закону она абсолютно самостоятельное лицо. Разумеется, впоследствии Алёна вынесла постановление об отказе, которое мы, конечно, обжалуем и отменим ещё не один раз.
Пришли новости из Серпухова, что ФСБ и СКР продолжает обыски, особенно усердствует по журналистам и публичным политикам, поддерживающим Шестуна. Очень жёстко обыскивали редактора портала OKA.FM Диму Староверова, который много пишет о моём деле. Как всегда, с масками, автоматами в 6 утра ворвались в квартиру к нему и, вытащив его голого из кровати, традиционно положили лицом в пол. Непробиваемый Дима просто заснул, а следователям даже пришлось прикрыть его. В дальнейшем силовики оспорили приватизацию его квартиры в суде. Суд, конечно, вынес решение, необходимое ФСБ, лишив его жилья.
Не менее трагично развивались маски-шоу у главного редактора газеты «Ока-инфо». Отец у него недавно умер, и они третировали престарелую бабушку, а мать даже забрали в ФСБ на допрос. У Дениса же отобрали загранпаспорт и все остальные документы.
Генерал-миллиардер Дорофеев, конечно, полноценно отрабатывает мусорные деньги Воробьева и уголовных авторитетов, хозяйничающих на подмосковных свалках. Отряд примерно из 100 человек уже полгода не вылезает из Серпуховского района и ещё немного работает в Клину и Волоколамске.
Жёсткие обыски были проведены в эти дни и у Николая и Геннадия Дижуров. Николай достаточно резко критикует Воробьёва и его злостную деятельность по разрушению местного самоуправления, частенько указывает на яркие коррупционные факты команды молодого губернатора.
***
21 марта меня в который раз просто не вызывают на заседание Красногорского суда по иску Генеральной прокуратуры к Шестуну о конфискации его имущества. Про