Пожалуйста, не болейте.
Перед вами копипаста простыни с лепры, о том как юезр denbrough переболел ковидом.
Думаю этот мотивирующий к вакцинации текст нужен и на дёрти
–––––––––––––––––––––––––––––
В декабре прошлого года я заболел.
Через неделю выяснилось, что это коронавирус.
Потом были три месяца ада.
Более или менее в себя я пришел только в середине марта, когда уже мог нормально ходить, сносно дышать и поднимать что–то тяжелее пластиковой ложки.
Мне кажется, то, что случилось со мной, произошло (да и сейчас происходит) с тысячами других людей, просто одни не могут связно это описать, а другие — не хотят вспоминать.
Надеюсь, этот пост поможет кому–то справиться с поганой ковидлой и ее последствиями, а кого–то заставит, наконец, привиться.
(На иллюстрации — единственная фотография, которую я сделал в нашей палате за два месяца.)
Практически весь двадцатый год я провел на удаленке и никуда из дома не выходил. Мой лучший друг — начальник одной из крупнейших в городе частных служб "Скорой помощи", и служба эта часто помогает городским подстанциям. Когда началась эпидемия, он сразу сказал мне, что болячка очень непростая, лечению поддается с трудом и крайне желательно максимально соблюдать все меры предосторожности. Как и многие врачи, он работает не только в частной клинике — берет дежурства и в обычных городских больницах. Там он и заболел, ему даже ехать никуда не пришлось: еще вчера он был в этой больнице доктором, а сегодня стал пациентом. Сорок процентов поражения легких, среднее течение, три недели на койке. Врачи вообще переболели самыми первыми. Те, которые потом приезжали ко мне, хвастались, у кого сколько легких еще не восстановилось.
Так или иначе, но заболел я только в начале декабря. Просто в один из дней резко поднялась температура — до 39 — и я как–то сразу понял, что это оно, хотя и кашля не было, и запахи чувствовал. Забавно, но мы в тот день как раз смотрели последнюю серию "Перевала Дятлова": помню, как меня колотил озноб, а я думал — надо же, как круто сняли, прямо до костей пробирает! На следующий день вызвал врача из поликлиники и созвонился с Женей (тем самым другом–врачом). Платная медицина — великая вещь, и вот уже буквально через несколько часов приехали бравые парни на карете с красным крестом, всячески меня ощупали–прослушали, сказали, что пока не видят ничего страшного и начали капать дексаметазон. Взяли мазок и уехали. Вечером на почту пришел результат — оно.
Несмотря на плохие новости, чувствовал я себя нормально. После дексы спала температура, появилась даже некоторая бодрость (до этого пару дней ходил как в тумане). Сделал КТ, которая показала двустороннюю пневмонию с поражением 12% легких. Женя сказал, что это очень даже неплохо и скоро все должно закончиться. Я его словам очень обрадовался, потому что все это время рядом была жена, и мне не хотелось ее заразить. На всякий случай она тоже сдала мазок — отрицательно.
Но уже на следующий день началась какая–то херня. Температура стабильно держалась в районе 37,5 и практически ничем не сбивалась, постепенно стала нарастать одышка, появилась тахикардия. Постоянно хотелось спать. Врачи приезжали каждый день и ставили свои волшебные коктейли, но особого эффекта я от них не чувствовал. КТ я сделал в четверг, хуже мне стало в пятницу, к воскресенью не полегчало. Сатурация упала до 96. В ночь с воскресенья на понедельник температура опять поднялась до 38,5, и с утра меня повезли на второе КТ. Выяснилось, что поражение легких достигло уже 27%, и меня срочно повезли в больничку. Там оперативно определили в палату, воткнули димедрол с анальгином и приказали спать (дело было уже вечером). Ну спать так спать, долго уговаривать не пришлось.
Пару слов о больнице. Это был срочным порядком созданный госпиталь на базе областной клинической больницы, несколько этажей которой переоборудовали под ковидный стационар. Все как в телевизоре: красная зона, замотанные в несколько слоев врачи — полное ощущение чумного квартала. Очень много пациентов, но мест всем хватало (и я позже узнал, почему). Основная масса — мужики от 30 до 60. Ничего плохого про санитарное состояние и общее оснащение я сказать не могу, все было вполне приемлемо. Кормили четыре раза в день, причем кормили неплохо. Можно было получать передачи, причем разрешалось практически все, кроме совсем уж скоропортящихся продуктов, сигарет и алкоголя. Короче говоря — гнетущая атмосфера, но в целом неплохо.
Что обрадовало — почти все в палате разговаривали, ходили, ели вкусную домашнюю еду (значит, передачи можно!). Когда я сидел в приемном отделении, с улицы занесли какого–то деда на каталке в абсолютно коматозном состоянии — тогда я несколько напрягся, но все еще считал, что мой случай гораздо проще и до такого всяко не дойдет. Просто знакомый врач, просто помог с больницей, другие вообще лежат по квартирам — короче, отлежусь недельку под присмотром врачей и пойду дальше в новую плейстейшн играть. Так что общая обстановка в палате меня даже приободрила. Единственное, что напрягало — туман в голове не проходил, а становился все гуще. Из дома я взял с собой книжку, но от одной мысли о чтении становилось больно. Даже телефон в руки брать не хотелось, какая уж там книжка.
Первую ночь в больнице меня корежило так, что я спал какими–то пулеметными очередями: пять минут сплю — пять минут дышу как после километровой пробежки. Страшно знобило. Спал в рубашке с длинными рукавами (дело было зимой, а одеяла почти не согревали), и в полшестого утра, когда пришли измерять температуру, рубашка промокла насквозь. За ночь температура не спала. Стало еще тяжелее дышать. Когда чуть позже пришли мерять сатурацию, результат мне не сказали — но уже через десять минут перевели в другую палату и положили под кислород. В палате стояли три койки, две тумбочки, стул и стол. На стене висели два кислородных “стакана”, от каждого к кровати шла пластиковая трубка с маской. Мне выдали такую же, через штуцер подключили к одному из стаканов и сказали дышать. К тому моменту я вообще ничего не соображал. Анализы оказались плохими, а сатурация без маски — 84. Ну то есть очень, очень хуевая сатурация. Температура держалась. Когда на следующее утро мне сделали еще одну КТ, оказалось, что поражение легких составляет уже 60 процентов. После этого в палату зашел веселый чувак, сказал мне, что он реаниматолог, велел сходить в туалет и раздеться догола. Одновременно меня заставили сдать все вещи, составить их опись и подписать. А потом я лег на каталку, меня накрыли белой простыней и покатили в реанимацию.
Отдельно стоит сказать вот о чем: если вы решили госпитализироваться с ковидом в Омске в конце две тысячи двадцатого года — будьте готовы к тому, что все лекарства вам придется искать и добывать самому (про другие города и даты сказать ничего не могу, поэтому обобщать не буду). Первое, что я услышал в больнице от лечащих врачей — “вам нужен дексаметазон, звоните, пусть завтра привозят”. Это касалось в принципе всего, что сложнее эликвиса (антикоагулянт такой). Мои знакомые метались по всему городу, разыскивая этот дексаметазон, и его было действительно очень сложно найти — слишком много болело и слишком многим он точно так же был нужен. Перед самым путешествием в реанимацию мне вкололи (как я потом узнал) олокизумаб — иммуномодулятор стоимостью в 50 тысяч рублей за одну ампулу. Оказалось, что Женя (лучший друг, начальник “Скорой помощи”, помните?) все это время был в контакте с лечащими врачами, и в какой–то момент они сказали ему, что у меня развивается тот самый цитокиновый шторм и на обычное лечение я не реагирую. Женя связался с моим работодателем и совместно они нашли, купили и привезли мне в больницу и этот препарат, и две упаковки “клексана” (прямой антикоагулянт), и еще всякое по мелочи. Как потом говорили мне доктора, если бы не этот укол — вполне вероятно, что из больницы бы я уже не вышел.
В реанимационной палате не было окон — это первое, что мне бросилось в глаза. В принципе, больше о ней мне сказать нечего: во–первых, почти все время я пролежал там без очков (а зрение у меня –8), во–вторых — лежал я все это время на животе. За этим следили строго и буквально не давали шевелиться, поэтому реанимацию я помню в основном по звукам. В меня сразу же воткнули какой–то усиленный кислород, в руку поставили катетер–бабочку, на палец нацепили какую–то штуку, подключенную к монитору. Монитор постоянно пищал и показывал значения пульса и сатурации. Цифры я мог разглядеть только в том случае, когда сильно выворачивал голову налево, и то очень расплывчато, так что довольно скоро перестал это делать. Раз в несколько часов ко мне подходили врачи, брали анализы, ставили системы, что–то спрашивали. На следующий день я как–то внезапно понял, что все очень серьезно. Во–первых, я слушал, что происходит вокруг (врачи не стесняясь обсуждали моих соседей по палате, и то, что они говорили — и как они говорили — меня просто ошарашило; я оказался в предсмертном предбаннике, и шансов оттуда выйти у меня было ничуть не больше чем у остальных). Во–вторых, моей ближайшей соседкой была безумная (в прямом смысле) женщина необъятных размеров с шизофазией. Она все время говорила, даже когда ее переворачивали с бока на бок или на спину. Я не знаю, приходилось ли вам находиться целую неделю бок о бок с психически нездоровым человеком, но меня этот опыт травмировал неслабо — учитывая тот факт, что (в–третьих) я стал замечать беды с башкой и у себя.
О, беды с башкой! Если бы я знал, что это только начало. Но в тот момент я еще мог мыслить критически и отмечать всякие странности: бегущие узоры на наволочке, резкие провалы в памяти, странное течение времени (день мог тянуться бесконечно, а мог схлапываться за несколько часов), внезапные приступы самого настоящего животного отупения, когда не можешь в уме сложить два и два или пытаешься вспомнить, каким столовым прибором едят суп — ложкой или вилкой. Вместе с этим пришли слабость и апатия, причем в абсолютной степени: я и не мог поднять руку, и не хотел. И наоборот — периодически случались взрывы бодрости и хорошего настроения, я, например, мог час лыбиться в пустую стену с прилепленной выпиской из истории болезни. Тогда же впервые я ощутил острую зависть к санитаркам, обсуждающим свои повседневные проблемы: дочка в школе получила трояк, заплатила кредит, собирались в выходные с мужем в Тюмень, но придется работать (позже это превратится в настоящую иде–фикс). А еще в реанимации я узнал, что моя жена тоже заболела, тоже тяжело и ее тоже положили в больницу. В ту же самую, на одном этаже со мной.
В реанимации я провел неделю, которую помню весьма смутно — но хорошо помню свою радость, когда сказали, что меня переводят в общую палату. Значит, все хорошо! Радость быстро прошла, когда меня переложили на каталку и повезли по длинным коридорам. Я с ужасом понял, что без кислородной маски практически не могу дышать. Это ощущение не описать словами. Наиболее близкая аналогия, которую я могу придумать — представьте, что у вас очень сильно заложен нос, но вы не можете высморкаться. Вместо ноздрей у вас тоненькая дырочка, через которую воздух проходит с невероятным трудом — и то если вы вдыхаете изо всех сил, и каждого вдоха едва хватает, чтобы сделать следующий. Ты просто не можешь думать ни о чем другом, а мозг поначалу вообще отказывается понимать, что происходит. Ты пытаешься дышать и ртом, и носом, но складывается такое ощущение, будто воздух подменили: вроде и вдохнул что–то, но толку ноль. Хуже всего, что в какой–то момент понимаешь — ты не можешь сделать нормальный глубокий вдох, грудь будто стянули стальными обручами, и вот тут приходит паника. Кажется, будто вот–вот потеряешь сознание, дико пульсирует (и одновременно кружится) голова, каждое движение приносит тягучую боль — и это я просто на каталке лежу. Короче, когда меня привезли в палату, я первым делом схватил кислородную маску и чуть ли не нырнул в нее с головой. Боже, как это было хорошо.
Мы пообщались с женой — ей было чуть лучше чем мне. Она приходила ко мне в палату, приносила чай и вкусняшки, всячески подбадривала и звала домой. Я старался бодриться, но чувствовал себя так херово, как не чувствовал никогда в жизни. Без маски дышать не мог вообще, сил хватало только на то, чтобы сесть и взять что–то двумя руками. Путешествие в туалет (а в нашей палате был туалет) казалось экспедицией на другую планету с осложненным приземлением. После каждой такой экспедиции я ждал по пять минут, чтобы встать с унитаза — набирался сил и храбрости. Пару раз падал по стенке со спущенными штанами. Самое плохое, что слабость только усиливалась, и с каждым днем ходить становилось лишь тяжелей. Вопреки моим ожиданиям, общее состояние ухудшалось — в то время как анализы, по словам врачей, становились только лучше. С головой творились жуткие вещи — ни читать, ни слушать музыку, ни тупить в телефоне я не мог, мозг просто отказывался работать, как перегоревшая лампочка. Поддержать простой разговор? Построить элементарную логическую связь? Ха–ха. Максимум, на что я был способен — по нескольку раз повторять вслух какие–то очевидные штуки: снег пошел. Скоро придут системы ставить. Ночью холодно было.
Весь мысленный процесс сконцентрировался на тех нескольких вещах, которые находились вокруг моей койки: кислородная маска, зарядка от телефона, подушка. Я мог полчаса регулировать резинку на маске, потом вспоминать, регулировал я ее или нет, и регулировать ее снова. Как–то раз ночью к нам в палату зашли три красивые медсестры, осмотрели меня и сказали: слушай, у тебя же нормально уже все, зачем тебе этот вазокан (катетер–бабочка в руке), снимай его нафиг! Хорошо, что я проснулся до того, как успел его выдернуть. Реальность и глюки окончательно сплелись в единое целое: я уверял врачей, что разговаривал с ними вот минуту назад (на самом деле нет), не узнавал свое лицо в зеркале, писал другу СМС, чтобы он позвонил своим знакомым в Москве и перевез меня в госпиталь Бурденко. С такой поплывшей кукухой неудивительно, что в какой–то момент я решил, что мне пиздец, поэтому новость о том, что через день меня вместе с женой выписывают, стала для меня настоящим шоком. Но все оказалось очень просто: из ковидного госпиталя выписывают после первого отрицательного теста на ковид (и если температура нормальная). Собственно поэтому и места в нем есть всегда.
О том, что ковид сильно бьет по психике, слышали многие — но немногие осознают, насколько силен этот удар. Как–то раз вечером к нам на этаж привезли мужика. Он весь звал медсестер, жаловался на плохое самочувствие, задыхался, кричал… а потом исчез из палаты. Ночью пришли мерять температуру, а его нет. Стали искать. Выяснилось, что чуваку стало настолько плохо, что он решил выпрыгнуть из окна. Но он, разумеется, был не первым таким желающим, поэтому все ручки с окон на этаже были сняты, а сами окна забиты гвоздями (да, палаты не проветривались). Мы лежали на девятом, последнем этаже, так что он поперся на чердак — в декабре. Несколько часов он шарился по чердаку в поисках выхода на крышу, пока его не разбил инсульт. Там, на чердаке, его утром и нашли — парализованного, но живого. Увезли в реанимацию, что с ним было дальше — не знаю. Такие истории происходили постоянно: другой чувак, до этого вполне адекватный, случайно разбил градусник во время ежеутреннего замера температуры, аккуратно собрал осколки и ртуть в ладошку и, хихикая, понес все это на пост. Третий каждое утро жаловался на то, что ночью у него болели ноги, и каждый вечер наматывал круги по коридору — каждое утро, каждый вечер. Башню рвало у всех — у кого–то меньше, у кого–то больше — но ощущение, что находишься в психушке, было очень четким.
Нас с женой выписали тридцать первого декабря. Я плохо помню тот день, урывками. Помню, как поднимался на пятый этаж, словно на Эверест (ушло два кислородных баллона). Помню, как кот от меня шарахался. Помню, как смотрели по телевизору что–то новогоднее. Помню, как засунул себе в нос трубки кислородного концентратора. Мне было прям жесть как хреново — я задыхался, не мог ходить и нормально говорить, голова просто отключалась. На следующий день стало еще хуже, к вечеру заколбасило так, что опять пришлось вызывать скорую. Ночью меня снова увезли в больницу. Ту же самую.
И вот тут меня накрыло по полной. Это был абсолютный, бескомпромиссный пиздец. Я был уверен, что умру. Это была не уверенность даже, а какое–то абсолютное знание. Я прислушивался к каждой своей клетке, и каждая клетка отвечала мне — да, чувак, ты умрешь. У тебя не работают легкие. Ты настолько слаб, что не можешь держать в руке пластиковую ложку. У тебя отказывают мозги. И все это останется с тобой — через две недели тебя выпишут, и ты будешь медленно подыхать, с каждым днем ты все больше станешь походить на овощ, пока не превратишься в дряхлую кучу костей, которую кормят с ложечки.
Кроме этого непроходящего психоза были и объективно неприятные штуки. У меня постоянно держался пульс в сто двадцать ударов в минуту. Я вообще перестал спать. От постоянных уколов мне разворотило вены, локтевые сгибы превратились в незаживающие раны — перевязывать мне их отказывались, обрабатывать предложили самому. На ногах, пальцах рук и лице появился грибок. То ли от общего санитарного состояния больницы, то ли из–за собственной неаккуратности я схватил инфекцию мочеполовых путей. У меня стали неметь ноги и стремительно портиться зубы. У меня перестала перевариваться пища — буквально, в унитаз падали ровно те кусочки, которые я съедал несколькими часами ранее. Каждый день вылезала какая–нибудь новая дрянь, вроде резкого скачка сахара в крови или частичной потери зрения. Но хуже всего было то, что я на сто процентов убедил себя в том, что все еще являюсь носителем ковида. Меня выписали тридцать первого декабря, тест на ковид тогда был отрицательным. Снова положили в больницу второго января, в приемном отделении сделали новый тест, и он дал положительный результат. Вывод? Первый тест был ложным. Я все еще болен. Несмотря на лечение, вирус никуда не делся.
Весь этот эмоционально–информационный коктейль привел к следующему результату: я решил, что не имею права возвращаться домой к жене. Если я вернусь — то снова заражу ее ковидом, а в нагрузку еще грибком и инфекциями. Ее ослабленный организм этого не перенесет, и она погибнет. Выход один: покончить с собой. В этот раз о выписке меня предупредили за несколько дней, и все эти несколько дней я ходил и обдумывал, как лучше выпилиться. Феназепам? Столько у меня его нет. Уйти в другое отделение и выпрыгнуть из окна? Так я по палате–то еле хожу. О, идея! У меня же пульс высокий! Буду как можно быстрее ходить по коридору, пока сердце не остановится! Да, я действительно ковылял по коридору в надежде, что вот–вот упаду замертво. Еще я нашел открытую щитовую (увы, оголенных токоведущих частей там не нашлось), утыкался лицом в подушку и даже пытался задерживать дыхание, чтобы отрубиться. Всякий раз засыпая, я представлял себе: вот бы завтра просто не проснуться! Короче, я был настроен серьезно, вы понимаете.
День второй выписки я помню очень хорошо. До самого последнего момента я прорабатывал в голове варианты откинуться — и когда жена приехала меня забирать, а я все еще был жив, пришла такая паника, какой я в жизни не испытывал. Я ощущал себя ходячим трупом, биологической бомбой, последним говнюком и безвольной сволочью одновременно. Я сложил все вещи в два пакета, сам дотащил их до машины и положил в багажник. Я не разрешал жене дотрагиваться ни до чего, что было со мной в палате (включая меня самого). Когда мы дошли до порога нашей квартиры, она орала на меня и заталкивала в квартиру волоком, а я упирался и говорил, что не хочу ее убивать. Она буквально насильно раздела меня и засунула в ванну — благо, это было несложно: к моменту второй выписки я весил 53 килограмма. Она терла меня мочалкой, а я прикидывал, получиться ли у меня утром незаметно выйти из квартиры, уехать на Иртыш и утопиться в какой–нибудь полынье.
На самом деле первый месяц дома был еще хуже, чем время, проведенное в больнице. Жена не отходила от меня не на шаг, а я каждую секунду в голове или умирал сам, или убивал ее (не буквально, а заражая грибками, инфекциями и т.д.). У меня точно так же не было сил (чашку с чаем не мог поднять), я не мог спать, не хотел есть, у меня все болело. Мне не хотелось вообще ничего: ни книг, ни фильмов, ни интернета, ни игр, ни общения. Все, что мне было нужно — просто лежать.
Первые поездки по врачам показали, что грибка у меня нет (разумеется, я этому не поверил), зато есть проблемы с желудком, печенью, мочеполовой системой, кровью и селезенкой, плюс — общий воспалительный процесс неясной этимологии (а этому я поверил с радостью). Мне было трудно дышать. В башке происходило такое, о чем и вспоминать–то страшно. И все это длилось, длилось, длилось (а кое–что длится и до сих пор)... не представляю, как жена все это вынесла. Вспоминая себя тогдашнего, я удивляюсь, как она не убила меня сама — я был абсолютно неадекватен, беспомощен и непроходимо туп. Помните этот пост? Я написал его как раз в то время. Был уверен, что жить осталось чуть–чуть.
Острая фаза кончилась внезапно. Буквально в один из дней я проснулся другим человеком. Вот еще вчера я под лупой осматривал свои пальцы, пытаясь определить вид поселившегося на них грибка — а сегодня мне это абсолютно безразлично, почему бы ютубчик не глянуть? Я вдруг ощутил в себе жизненные силы (ощущение, которого я не испытывал очень давно), здоровый аппетит и желание снова пойти в спортзал. Я начал общаться с коллегами по работе, выполнять какие–то мелкие поручения, даже в магазин пару раз сходил. Будто кто–то рубильником щелкнул. С тех пор с каждым днем мне становилось все лучше. Чем больше я ходил, что–то делал, вообще шевелился — тем лучше себя чувствовал. И дело даже не в физическом состоянии (хотя и это тоже), начал рассеиваться этот чудовищный туман в голове. Сейчас я смотрю на человека, которым был с декабря по февраль, и воспринимаю его как абсолютного чужака. Я его не знаю и знать не хочу. Это был не я. Слава богу, эта тварь из меня ушла.
Сейчас июнь, а значит, с момента болезни прошло почти полгода. Не то чтобы я окончательно поправился — думаю, это уже невозможно — но те зимние дни вспоминаю с содроганием. Мне почти сорок лет, за эти годы я много раз лежал в больницах, перенес несколько тяжелых операций — но никогда в жизни так не болел. Это было похоже… не знаю, будто кто–то воткнул в меня два шампура — один в грудь, другой в голову — и три месяца медленно их вращал. Я никогда не чувствовал такой опустошенности, такого отчаяния и такой обреченности. Я никогда не чувствовал этого жуткого ощущения, будто кто–то неумолимо вытягивает из тебя жизнь, и я счастлив, что мне удалось это преодолеть. Я безумно благодарен всем, кто мне в этом помог — жене, сестре, родственникам, друзьям и коллегам, врачам и медсестрам, соседям по палате и случайным прохожим под окнами больницы (иногда я смотрел на них и представлял себе, что я — это они, и проживал в голове их сегодняшний день). Я умоляю всех, кто дочитал до этого места — поверьте, вам не захочется это пережить, поставьте гребаную прививку, если еще не. Это действительно страшная херня, которая перемелет вас в труху и не поперхнется. Подумайте о себе и тех, кто вам дорог. Пожалуйста, не болейте.
Написал Good на coronavirus.d3.ru / комментировать