История моей жизни. Свекровь и не только.
До сих пор я писала об Александре Ивановне времени нашей совместной жизни, а теперь хочу написать то, о чём рассказал мне Игорь, начиная с её детства.
Отец Александры Ивановны служил на железной дороге. Железная дорога тогда была самой передовой отраслью, аванпостом прогресса. Как-то Ахматова, Раневская и не помню, кто была третья, возможно, Щепкина-Куперник, говорили о романе «Анна Каренина», и Ахматова сказала, что всё-таки нехорошо со стороны Льва Толстого, что он бросил Анну под поезд. А Раневская ответила: «Что вы, милочка, ведь поезд – это было так модно». Так вот, отец Александры Ивановны был железнодорожным чиновником довольно высокого ранга. У них с женой было четверо детей. Первенец сын и три дочери. Старшая Мария, её называли Мура, средняя Александра – Шура, и младшая Аня. Отец семейства умер не старым. Когда это случилось, сын был уже взрослым, самостоятельным человеком, Муре было 17 лет, Шуре 12-13, а Ане 8. Муру взяли в богатую купеческую семью в качестве воспитанницы и компаньонки. Младшую, свою любимицу Аню, мама оставила дома, а Шуру отдали в воспитательный дом для детей чиновников. Словом, из четырёх детей только Александра Ивановна оказалась в детском доме, так что, возможно, у неё были некоторые основания считать, что мама любила её меньше, чем других детей. В детском доме была школа, Шура оказалась способной, любознательной, училась очень хорошо. Когда вышла из детского дома, учительница хотела продолжать с ней заниматься, сказала, что будет заниматься бесплатно. Но жила учительница далеко, к ней нужно было ездить на конке, а денег на конку мама Шуры давать не захотела. А если бы мама не поскупилась на копейки на конку, Александра Ивановна могла бы получить образование, и жизнь её могла бы сложиться иначе.
Кстати, маму Александры Ивановны, бабушку Игоря, я ещё застала. Когда мы поженились, её уже не было в живых, но я с ней познакомилась, когда мы учились в университете, году, наверное, в 1953-м. Как-то нам с моей главной университетской подругой Ритой для занятий понадобился какой-то материал, которого у нас не было, но мы были уверены, что у Игоря он есть. Игорь жил недалеко от университета, и мы решили к нему сбегать. Игоря мы дома не застали, пообщались с бабушкой и ушли. Вскоре в университет пришёл Игорь и спросил: «Зачем вы ко мне приходили?» Мы спросили, откуда он знает, что это были мы. Он ответил: «Бабушка сказала, что приходили две кошки, одна простая, другая ангорская». Я не решилась спросить, которую из нас бабушка назвала ангорской. Кстати, бабушка произвела на меня очень хорошее впечатление.
И с замужеством Александре Ивановне не повезло. К ней посватался Николай Тареев, и она дала согласие. Николай был красивый, темноволосый, кудрявый, его прозвали «Цыган». Брак с Александрой Ивановной был для него вторым. Чтобы жениться на ней, он оставил первую жену с дочерью, и его очень мучила совесть. Он так страдал от угрызений совести, что в первую брачную ночь, оставив молодую жену, пошёл к брошенной жене каяться и просить прощения. С Александрой Ивановной он прожил, я думаю, не меньше 13-ти лет. Родился Игорь, через 9,5 лет родилась Валя, и когда он ушёл из этой семьи, Вале было года 3-4.
Николай ушёл от Александры Ивановны, завёл третью семью, а потом у него была и четвёртая. Причём с каждой женой он устраивался на всю жизнь. Обустраивал дом, заводил детей.
Хоть он и расстался с Александрой Ивановной и этой семьёй, но когда во время войны немцы подошли к Москве, он пришёл к ним, собрал их и вывез в эвакуацию в республику Коми, а потом он перевёз их в Омск.
Про Коми Игорь рассказывал интересно. В частности, о том, какие жилые дома строят представители народности коми. Они строят дома из очень толстых брёвен на высоких сваях, так что под домом образуется свободное пространство, используемое для самых разнообразных нужд. А Омск – это была важная эпоха в жизни Игоря, во многом определившая его будущую жизнь. Я, пожалуй, об этом расскажу, хотя к нашей теме это отношения не имеет. Больше у меня, возможно, не будет повода об этом рассказать, а мне это интересно. В Омске Игорю исполнилось 16 лет. Он был высокий, красивый мальчик, казался старше своих лет. А все мужчины были на фронте, женщины тосковали без мужского внимания и заглядывались на Игоря. А женщины его окружали замечательные. Вся читающая молодёжь Омска тогда группировалась вокруг городской библиотеки. А библиотекарями там работали дамы, эвакуированные из Ленинграда. Одну из них звали Сильва, и она была женой ленинградского поэта Гитовича. Я думаю, Сильва была первым человеком, который читал Игорю стихи и благодаря которой он полюбил поэзию. Она читала много стихов Гитовича. Игорь потом читал мне их наизусть. Напечатанными стихи Гитовича я никогда не видела, сборника его стихов у нас никогда не было. Со слуха я запомнила, в частности, четверостишие
Когда я издам однотомник и разбогатею немного,
Я, может быть, выстрою хижину один, не жалея труда.
Вы помните лес и равнину, где озеро так одиноко,
Что только красавицы чайки тоскуют над ним иногда.
Ещё из Гитовича:
И ночь, и мы с тобой в постели
На час, подаренный судьбой,
Но всё не так, как мы хотели,
Как мы придумали с тобой.
И в этой тьме ненастоящей
Мне только хуже оттого,
Что третьему ещё не слаще,
Что мы обидели его…
Читала Сильва стихи также и других ленинградских поэтов, мы недавно в посте про Льва Халифа вспоминали эпиграмму Бронислава Кежуна на Льва Ошанина. Вот Бронислава Кежуна она тоже читала. Я запомнила не совсем приличное четверостишие:
Жена соседа – баба в теле,
Жаль, поведенья непорочного,
Я б не слезал с неё неделю,
Как с поезда дальневосточного…
Но, возможно, я всё путаю, и цитаты, и авторов. Был ещё смешной стишок, а может быть, песенка
На кровати сижу на
Бронислава Кежуна,
Не дай, Господи, жену
Брониславу Кежуну.
Я думаю, там, в Омске, у Игоря была первая женщина, и она была намного старше его. Я думаю, там у него всего этого было больше, чем он хотел, и это определило характер его отношений с женщинами на всю оставшуюся жизнь. Игорь как бы берёг себя, и соблазнить его было очень трудно. Мы с ним сошлись, потому что у меня тоже была военная травма на этой почве. И мне очень нравилось, что он не трогает меня руками. Но мне кажется, что к самой Сильве Игорь всё-таки был неравнодушен. Как-то в начале 80-х Саша Родин вернулся из командировки из Ленинграда и привёз томик стихов Гитовича, принёс показать его нам. Я стала просить, чтобы он Игорю этот томик подарил, говорила: «Саша, ведь ты не любишь стихов и совсем их не читаешь, ни одной строчки не знаешь наизусть, даже из Пушкина, а мы любим стихи, но главное не это… Игорь был влюблён в жену Гитовича, и Гитович ему особенно интересен». Саша оставил нам сборник Гитовича, а его жена, присутствующая при этом, сказала: «Сборник рассказов Александра Родина, конечно, Игорю интересен не будет, потому что в его жену он точно не был влюблён».
Я, пожалуй, расскажу о Николае Тарееве, хотя не собиралась этого делать. Я его никогда не видела и знаю о нём только то, что рассказал мне Игорь. Мне кажется, Николай Тареев был человеком по-своему незаурядным. Во время НЭПа он был нэпманом и вёл бизнес очень удачно. Когда он стал мужем Александры Ивановны, НЭП ещё в какой-то мере продолжался. И мужем он был внимательным. Как-то Александре Ивановне сказал владелец соседней кондитерской: «Какой у вас муж, какой муж! Ведь он без коробки конфет домой не приходит!» Но, возможно, этой коробкой конфет он какие-то грехи замаливал. Когда НЭП окончательно свернули, он стал хозяйственником, снабженцем. Работал в разных организациях, и думаю, хозяйственником он был хорошим. Когда жили в Коми, он работал в системе ГУЛАГа, занимался снабжением лагеря. Заключённые его обожали. Он был человеком с предпринимательской жилкой, и так или иначе всегда занимался предпринимательством. Он доставал дерево и металл, раздавал материал заключённым, и они делали ложки и вилки, металлические, деревянные, расчёски и т.п. Всё это продавалось на рынке, всё это в то время уже стало дефицитом, промышленность с начала войны работала только на нужды армии. Будучи честным предпринимателем, Николай Тареев заключённым платил зарплату. Я думаю, во всей системе ГУЛАГа они были единственными зэками, у которых были живые деньги. Если бы моего отца в 1937 году не расстреляли, а он попал бы в лагерь, то мог бы оказаться одним из этих зэков. Мой отец и отец Игоря в ГУЛАГе были по разные стороны колючей проволоки.
К сыну Николай Тареев был совершенно равнодушен, во всяком случае, Игорь так считал. Игорь блестяще кончил школу, пройдя за два года программу трёх последних классов. Отец мог бы им гордиться, но ему это было безразлично. В 1945 году Николай Тареев перевёз эту свою семью обратно в Москву. Игорь успел принять участие в физкультурном параде в честь Дня Победы на Красной площади. Для этого парада им выдали белые вельветовые брюки. После парада он их выкрасил в чёрный цвет, и это были его единственные брюки без дырок и заплат. В этих брюках он в ГИТИС поступал и поступил.
С первой семьёй своего отца Игорь поддерживал отношения. Он знал первую жену и называл её «тётя Паша», и её дочь, свою сводную сестру, бывал у них на даче в Салтыковке. И свою вторую бабушку, мать отца, он тоже знал. Она жила в городе Кадоне и называлась «бабушка Кадонская». Я знала об отце Игоря и всё, что с ним связано, только то, что Игорь сам захотел мне рассказать. Я ему не задала ни одного вопроса, боялась, что эти вопросы будут ему неприятны, что о чём-то он, может быть, не хочет ни говорить, ни вспоминать.
Продолжение следует.
Отец Александры Ивановны служил на железной дороге. Железная дорога тогда была самой передовой отраслью, аванпостом прогресса. Как-то Ахматова, Раневская и не помню, кто была третья, возможно, Щепкина-Куперник, говорили о романе «Анна Каренина», и Ахматова сказала, что всё-таки нехорошо со стороны Льва Толстого, что он бросил Анну под поезд. А Раневская ответила: «Что вы, милочка, ведь поезд – это было так модно». Так вот, отец Александры Ивановны был железнодорожным чиновником довольно высокого ранга. У них с женой было четверо детей. Первенец сын и три дочери. Старшая Мария, её называли Мура, средняя Александра – Шура, и младшая Аня. Отец семейства умер не старым. Когда это случилось, сын был уже взрослым, самостоятельным человеком, Муре было 17 лет, Шуре 12-13, а Ане 8. Муру взяли в богатую купеческую семью в качестве воспитанницы и компаньонки. Младшую, свою любимицу Аню, мама оставила дома, а Шуру отдали в воспитательный дом для детей чиновников. Словом, из четырёх детей только Александра Ивановна оказалась в детском доме, так что, возможно, у неё были некоторые основания считать, что мама любила её меньше, чем других детей. В детском доме была школа, Шура оказалась способной, любознательной, училась очень хорошо. Когда вышла из детского дома, учительница хотела продолжать с ней заниматься, сказала, что будет заниматься бесплатно. Но жила учительница далеко, к ней нужно было ездить на конке, а денег на конку мама Шуры давать не захотела. А если бы мама не поскупилась на копейки на конку, Александра Ивановна могла бы получить образование, и жизнь её могла бы сложиться иначе.
Кстати, маму Александры Ивановны, бабушку Игоря, я ещё застала. Когда мы поженились, её уже не было в живых, но я с ней познакомилась, когда мы учились в университете, году, наверное, в 1953-м. Как-то нам с моей главной университетской подругой Ритой для занятий понадобился какой-то материал, которого у нас не было, но мы были уверены, что у Игоря он есть. Игорь жил недалеко от университета, и мы решили к нему сбегать. Игоря мы дома не застали, пообщались с бабушкой и ушли. Вскоре в университет пришёл Игорь и спросил: «Зачем вы ко мне приходили?» Мы спросили, откуда он знает, что это были мы. Он ответил: «Бабушка сказала, что приходили две кошки, одна простая, другая ангорская». Я не решилась спросить, которую из нас бабушка назвала ангорской. Кстати, бабушка произвела на меня очень хорошее впечатление.
И с замужеством Александре Ивановне не повезло. К ней посватался Николай Тареев, и она дала согласие. Николай был красивый, темноволосый, кудрявый, его прозвали «Цыган». Брак с Александрой Ивановной был для него вторым. Чтобы жениться на ней, он оставил первую жену с дочерью, и его очень мучила совесть. Он так страдал от угрызений совести, что в первую брачную ночь, оставив молодую жену, пошёл к брошенной жене каяться и просить прощения. С Александрой Ивановной он прожил, я думаю, не меньше 13-ти лет. Родился Игорь, через 9,5 лет родилась Валя, и когда он ушёл из этой семьи, Вале было года 3-4.
Николай ушёл от Александры Ивановны, завёл третью семью, а потом у него была и четвёртая. Причём с каждой женой он устраивался на всю жизнь. Обустраивал дом, заводил детей.
Хоть он и расстался с Александрой Ивановной и этой семьёй, но когда во время войны немцы подошли к Москве, он пришёл к ним, собрал их и вывез в эвакуацию в республику Коми, а потом он перевёз их в Омск.
Про Коми Игорь рассказывал интересно. В частности, о том, какие жилые дома строят представители народности коми. Они строят дома из очень толстых брёвен на высоких сваях, так что под домом образуется свободное пространство, используемое для самых разнообразных нужд. А Омск – это была важная эпоха в жизни Игоря, во многом определившая его будущую жизнь. Я, пожалуй, об этом расскажу, хотя к нашей теме это отношения не имеет. Больше у меня, возможно, не будет повода об этом рассказать, а мне это интересно. В Омске Игорю исполнилось 16 лет. Он был высокий, красивый мальчик, казался старше своих лет. А все мужчины были на фронте, женщины тосковали без мужского внимания и заглядывались на Игоря. А женщины его окружали замечательные. Вся читающая молодёжь Омска тогда группировалась вокруг городской библиотеки. А библиотекарями там работали дамы, эвакуированные из Ленинграда. Одну из них звали Сильва, и она была женой ленинградского поэта Гитовича. Я думаю, Сильва была первым человеком, который читал Игорю стихи и благодаря которой он полюбил поэзию. Она читала много стихов Гитовича. Игорь потом читал мне их наизусть. Напечатанными стихи Гитовича я никогда не видела, сборника его стихов у нас никогда не было. Со слуха я запомнила, в частности, четверостишие
Когда я издам однотомник и разбогатею немного,
Я, может быть, выстрою хижину один, не жалея труда.
Вы помните лес и равнину, где озеро так одиноко,
Что только красавицы чайки тоскуют над ним иногда.
Ещё из Гитовича:
И ночь, и мы с тобой в постели
На час, подаренный судьбой,
Но всё не так, как мы хотели,
Как мы придумали с тобой.
И в этой тьме ненастоящей
Мне только хуже оттого,
Что третьему ещё не слаще,
Что мы обидели его…
Читала Сильва стихи также и других ленинградских поэтов, мы недавно в посте про Льва Халифа вспоминали эпиграмму Бронислава Кежуна на Льва Ошанина. Вот Бронислава Кежуна она тоже читала. Я запомнила не совсем приличное четверостишие:
Жена соседа – баба в теле,
Жаль, поведенья непорочного,
Я б не слезал с неё неделю,
Как с поезда дальневосточного…
Но, возможно, я всё путаю, и цитаты, и авторов. Был ещё смешной стишок, а может быть, песенка
На кровати сижу на
Бронислава Кежуна,
Не дай, Господи, жену
Брониславу Кежуну.
Я думаю, там, в Омске, у Игоря была первая женщина, и она была намного старше его. Я думаю, там у него всего этого было больше, чем он хотел, и это определило характер его отношений с женщинами на всю оставшуюся жизнь. Игорь как бы берёг себя, и соблазнить его было очень трудно. Мы с ним сошлись, потому что у меня тоже была военная травма на этой почве. И мне очень нравилось, что он не трогает меня руками. Но мне кажется, что к самой Сильве Игорь всё-таки был неравнодушен. Как-то в начале 80-х Саша Родин вернулся из командировки из Ленинграда и привёз томик стихов Гитовича, принёс показать его нам. Я стала просить, чтобы он Игорю этот томик подарил, говорила: «Саша, ведь ты не любишь стихов и совсем их не читаешь, ни одной строчки не знаешь наизусть, даже из Пушкина, а мы любим стихи, но главное не это… Игорь был влюблён в жену Гитовича, и Гитович ему особенно интересен». Саша оставил нам сборник Гитовича, а его жена, присутствующая при этом, сказала: «Сборник рассказов Александра Родина, конечно, Игорю интересен не будет, потому что в его жену он точно не был влюблён».
Я, пожалуй, расскажу о Николае Тарееве, хотя не собиралась этого делать. Я его никогда не видела и знаю о нём только то, что рассказал мне Игорь. Мне кажется, Николай Тареев был человеком по-своему незаурядным. Во время НЭПа он был нэпманом и вёл бизнес очень удачно. Когда он стал мужем Александры Ивановны, НЭП ещё в какой-то мере продолжался. И мужем он был внимательным. Как-то Александре Ивановне сказал владелец соседней кондитерской: «Какой у вас муж, какой муж! Ведь он без коробки конфет домой не приходит!» Но, возможно, этой коробкой конфет он какие-то грехи замаливал. Когда НЭП окончательно свернули, он стал хозяйственником, снабженцем. Работал в разных организациях, и думаю, хозяйственником он был хорошим. Когда жили в Коми, он работал в системе ГУЛАГа, занимался снабжением лагеря. Заключённые его обожали. Он был человеком с предпринимательской жилкой, и так или иначе всегда занимался предпринимательством. Он доставал дерево и металл, раздавал материал заключённым, и они делали ложки и вилки, металлические, деревянные, расчёски и т.п. Всё это продавалось на рынке, всё это в то время уже стало дефицитом, промышленность с начала войны работала только на нужды армии. Будучи честным предпринимателем, Николай Тареев заключённым платил зарплату. Я думаю, во всей системе ГУЛАГа они были единственными зэками, у которых были живые деньги. Если бы моего отца в 1937 году не расстреляли, а он попал бы в лагерь, то мог бы оказаться одним из этих зэков. Мой отец и отец Игоря в ГУЛАГе были по разные стороны колючей проволоки.
К сыну Николай Тареев был совершенно равнодушен, во всяком случае, Игорь так считал. Игорь блестяще кончил школу, пройдя за два года программу трёх последних классов. Отец мог бы им гордиться, но ему это было безразлично. В 1945 году Николай Тареев перевёз эту свою семью обратно в Москву. Игорь успел принять участие в физкультурном параде в честь Дня Победы на Красной площади. Для этого парада им выдали белые вельветовые брюки. После парада он их выкрасил в чёрный цвет, и это были его единственные брюки без дырок и заплат. В этих брюках он в ГИТИС поступал и поступил.
С первой семьёй своего отца Игорь поддерживал отношения. Он знал первую жену и называл её «тётя Паша», и её дочь, свою сводную сестру, бывал у них на даче в Салтыковке. И свою вторую бабушку, мать отца, он тоже знал. Она жила в городе Кадоне и называлась «бабушка Кадонская». Я знала об отце Игоря и всё, что с ним связано, только то, что Игорь сам захотел мне рассказать. Я ему не задала ни одного вопроса, боялась, что эти вопросы будут ему неприятны, что о чём-то он, может быть, не хочет ни говорить, ни вспоминать.
Продолжение следует.