Правнук расстрелянного НКВД крестьянина намерен добиться суда над вождями СССР
«История одного человека тянет за собой огромный локомотив истории». Фраза из «Обращения к сторонникам», размещенного на сайте проекта «Расследование Карагодина», — отнюдь не гипербола. По крайней мере в отношении этой истории. Расследование обстоятельств гибели Степана Карагодина, расстрелянного в 1938 году и реабилитированного в 1955-м, имеет все шансы подвинуть тектонические плиты национального самосознания, вывести нас на новый уровень восприятия нашего прошлого.
О целях и ходе поисков мы поговорили с Денисом Карагодиным — руководителем проекта, правнуком Степана Карагодина.
Справка «МК»: «Степан Иванович Карагодин родился в 1881 году. Крестьянин. В 1920-х годах являлся председателем сельского совета села Волково Благовещенского района Амурской области. В 1928 году был арестован по обвинению в «контрреволюционном саботаже». Приговорен к высылке в Нарымский округ (ныне Томская область) сроком на три года. После отбытия наказания проживал в Томске. В ночь на 1 декабря 1937 года был арестован по обвинению в шпионаже в пользу японской разведки. 3 января 1938 года как «организатор шпионско-диверсионной группы харбинцев и высланных из Дальневосточного края» приговорен к расстрелу. По делу 1937 года был полностью реабилитирован в 1955-м, по делу 1928-го — в 1991 году».
- Денис, очевидно, что ваше расследование далеко не ограничивается установлением обстоятельств гибели прадеда.
Даже когда речь идет о нижних звеньях выявленной вами «преступной цепочки», вы нередко публикуете материалы, не имеющие прямого отношения к его судьбе, поясняя, что не делать этого — преступно.
Организаторами убийства названа практически вся тогдашняя советская верхушка во главе со Сталиным. Многие — кто-то с ужасом, кто-то с восторгом — видят в ваших действиях намерение предать суду весь советский режим, «замутить» некий аналог Нюрнбергского процесса. Верное предположение?
— В целом вы верно трактуете происходящее. Но главное для меня не учинение суда над советским режимом, а привлечение к уголовной ответственности круга совершенно конкретных лиц — прямых участников убийства Степана Карагодина. То, что к ним относятся высшие руководители СССР, — их личная проблема. Не я вписал их в список убийц, они сами вписали себя в него, поставив свои подписи на серии документов по организации и проведению убийства.
Дополнительные материалы, публикуемые на сайте расследования, — скорее общественная нагрузка, не нести которую, на мой взгляд, действительно преступно.
Никто до нас, например, не выявлял палачей Колпашевского яра или Мариинской тюрьмы. Прямого отношения к убийству моего прадеда эти события не имеют, но раз уж мы все равно «там», в теме, то почему бы не поднять из небытия и эти сведения? Если этого не сделаем мы, то, скорее всего, этого не сделает никто.
- «Срок давности значения не имеет, он легко обходится юридически», — говорите вы, рассуждая о судебных перспективах расследования. Не думаю, что это будет так уж легко.
Согласно действующему УК по прошествии 15 лет человек, даже совершивший особо тяжкое преступление, освобождается от уголовной ответственности.
Правда, из этого правила есть исключения: ряд деяний — в том числе, например, терроризм и геноцид — не имеют срока давности. Фигурантам «дела Карагодина» будут вменены в вину какие-то из этих, «исключительных» преступлений?
— Из приведенного вами темпорального (то есть временнóго— А.К.) ограничения есть еще несколько исключений. Вы правы: в деле есть исключительные обстоятельства, позволяющие обойти это ограничение, но всему свое время. Мне бы не хотелось пока раскрывать всю тактику, все разработанные нами «боевые» юридические скрипты. Могу лишь сказать, что проводиться все будет исключительно по формальным основаниям.
— На мой взгляд, содеянное властями в эпоху правления Сталина — миллионы умерших от голода, спровоцированного коллективизацией, миллионы репрессированных — вполне может быть квалифицировано как преступление против человечности. И, стало быть, подпадает под юрисдикцию международных судебных инстанций. Рассматриваете ли вы возможность обращения по этому адресу?
- Не думаю, что это потребуется. Думаю, все начнется и кончится в первой судебной инстанции, то есть в районном суде города Томска. В этом есть своя красота и изящество, я считаю.
Действительно, в ООН есть специальный орган, трибунал по преступлениям против человечности. Но у него жесткие темпоральные рамки — 1930-е годы в них не попадают. Но он, повторяю, нам и не нужен.
— Учитывая масштабы затеянного вами процесса, с трудом представляю, чтобы он закончился в районном суде. Точнее, не представляю, чтобы он закончился в этом случае вашей победой. Речь, уточню, идет именно о победном завершении?
— Да, конечно, о победном. Ничего сложного здесь на самом деле нет.
— В какой стадии находится сегодня ваше расследование? На какие вопросы вы пока не нашли ответа?
— Расследование на финишной прямой. Осталось самое малое — выявить круг лиц, сотрудников НКВД, причастных к событию на его «финальной линии» — стадии избавления от тела. Главный же вопрос сейчас: где тело? Над этим мы сейчас и работаем.
— А что на этот счет говорят в ФСБ?
— Управление ФСБ России по Новосибирской области представило акт расстрела, в котором указано место убийства. В Управлении же ФСБ России по Томской области продолжают утверждать, что никаких сведений не имеют. Хотя, по моим данным, имеют и более чем исчерпывающие: и о том, кто расстреливал, и о том, где захоронены останки.
— Что вам удалось узнать об обстоятельствах казни?
- Убийство Степана Карагодина было совершено сотрудниками НКВД СССР 21 января 1938 года в Томской тюрьме №3 тюремного отдела Управления НКВД по Новосибирской области СССР — в настоящее время это следственный изолятор №1 города Томска. В этот день вместе с моим прадедом было убито еще не менее 87 человек.
Для избавления от трупов — на языке чекистов «разгрузки» тюрьмы — в распоряжении Томского горотдела НКВД было два специальных грузовика, скорее всего, «ГАЗ-АА». На них тела вывезли либо на примыкающее к тюрьме кладбище, либо чуть дальше, в лесок, для тайного захоронения. Возможно, со сжиганием — горотдел практиковал такой способ.
С застрельщиками, то есть прямыми палачами, теми, кто нажимал на спусковой крючок, все ясно — они достоверно установлены. Это Зырянов, Денисов и Носкова (Бирюкова).
Установлены и другие палачи: выявлены две основные бригады и дополнительные сводные группы застрельщиков. С теми, кто занимался избавлением от тел, — это административно-хозяйственные работники тюрьмы: охранники, надзиратели, технический персонал, а также шоферы условного «гаража Томского НКВД», как горотдела, так и управления тюрем, — чуть сложнее. Но работа по ним активно идет.
— Поражает, что в числе палачей была женщина. Тут нет ошибки? Может быть, это был врач, констатировавший смерть?
- Никакой ошибки нет. Врачей, констатирующих смерть на расстрелах, в Томске тогда не было. Свой орден Красного Знамени Носкова получила именно за совершенные ею в 1937–1938 годах массовые убийства. Кстати, она была не единственной женщиной-палачом в Томске. Вторая — сотрудница Томского горотдела НКВД Соловьева. Она замещала Носкову, когда та весной 1938 года, после проведения основной волны убийств, была на санаторном отдыхе в Сочи.
— Насколько доступными для вас были и остаются архивы?
— К отказам я привык. Это рутина. Но постепенно, шаг за шагом... результат есть. Главный на сегодня искомый нами «архивный Грааль» — это так называемое «тюремное дело» Степана Карагодина. Не следует путать его со следственным. После поступления человека в тюрьму остается документальный след — оперативно-учетная карточка или полноценное дело. В деле содержатся установочные данные, возможно, и фото, а также информация о перемещениях арестанта: номера камер, вызовы на допрос и тому подобное. Главное во всем этом — данные о сотрудниках НКВД, принимавших участие в тюремной судьбе моего прадеда, то есть его убийстве.
Второй по значимости документ, точнее, фонд — отчеты сводных комиссий прокуратуры Сибирского военного округа, спецотдела прокуратуры Томской области и Управления КГБ СССР по Томской области за периоды 1950-х и конца 1980-х— начала 1990-х годов. Эти сводные группы занимались расследованием массовых убийств 1937–1938 годов. Во многом мы идем по их следу и зачастую дорабатываем их следственные линии. Из прочего недоступного и желаемого могу отметить документы первого спецотдела НКВД — в 1937–1938 годах это восьмой учетный отдел — и служебные дела сотрудников НКВД-КГБ.
— Как много документов, относящихся к периоду репрессий, по-прежнему носит гриф «секретно»?
- Совершенно точно доступ ограничен, закрыт для гражданских лиц к служебным делам сотрудников НКВД-КГБ.
Большие трудности также возникают с доступом к документам военной прокуратуры военных округов. Зачастую сами военные не знают, где они находятся. Многие документы уже попросту уничтожены — в связи с истечением нормативных сроков хранения. С архивами МВД также не особо легко. Но главное, вокруг чего ломаются копья, — это местонахождение тел расстрелянных. Сейчас это одно из основных направлений нашей работы.
— Есть ли среди лиц, причастных к гибели вашего прадеда, здравствующие и по сей день?
— Градация причастных лиц выглядит следующим образом. Во-первых, это непосредственные участники события. Во-вторых, те, кто участвовал в сокрытии следов убийства в первой фазе этого процесса, в 1950-е годы, в ходе фильтрационно-проверочной работы и реабилитации. Речь прежде всего идет о сотрудниках следственного отдела управления КГБ СССР по Томской области.
В-третьих, участники второй фазы сокрытия следов — с 2012 года и по настоящий день. Это те действующие сотрудники различных государственных структур, которые сознательно блокируют доступ к информации об убийстве моего прадеда и всячески осложняют проведение расследования. Их список формируется аналогично списку прямых убийц, но проходят они уже не как прямые участники, а как соучастники.
Люди из первых двух списков физически мертвы, но не в юридическом, подчеркиваю, смысле. Что касается прямых убийц, то есть современников моего прадеда, то последние из них умерли своей смертью в 1990-е годы. Из списка №3 живы все. Он тоже есть на сайте, но часть имен пока нами сознательно скрыта.
— Известно, что с вами вступила в переписку внучка одного из выявленных вами убийц прадеда, которая поддержала ваши усилия. Были ли у вас контакты с родственниками и потомками иных фигурантов расследования?
- Письмо Юлии, внучки Николая Зырянова, — конечно, очень яркий эпизод расследования. Но были и другие контакты такого рода. Все отклики, за исключением одного странного случая, были положительными. В 99 процентах случаев потомки сотрудников НКВД — и даже те, кто имеют прямые родственные связи с выявленными мной лицами, — совершенно вменяемые люди.
Они с пониманием относятся к расследованию, нередко помогают. Или сами просят помощи в выявлении информации о своих родственниках. Мы в равных условиях: узнаем что-то о неизвестном нам прошлом, помогая друг другу его понять. Словом, мы находимся в хорошем рабочем взаимодействии. По понятным причинам я не могу называть их имена. Если они захотят, то сами заявят о себе.
— Как я понимаю, вы начали свое расследование, будучи уже хорошо информированным человеком. Сталкивались вы тем не менее с фактами, которые вас по-настоящему шокировали, потрясли, после которых вы, как говорится, не могли заснуть? Что произвело на вас наиболее сильное, самое тяжелое впечатление?
— Самое сильное впечатление произвели нормативные документы НКВД, согласно которым после расстрела репрессиям должны были подвергаться все ближайшие родственники убитых. Это действительно меня шокировало. Отдельная тема ужасов — так называемые эксцессы при исполнении смертных приговоров и при проведении допросов.
Трудно также забыть истории о расхищении сотрудниками НКВД личных вещей, денег и ценностей арестованных, воровстве сберкнижек, захвате квартир, о «черных кассах» в горотделах НКВД, где аккумулировали средства от продажи в спецмагазинах имущества расстрелянных... Ну это, что называется, классика жанра.
- Признаюсь, что меня самого, когда я знакомился с историей Большого террора, шокировало то, что его «промышленные», если так можно выразиться, масштабы сочетались зачастую с архаичными, «кустарными» методами казни. Довольно часто можно встретить свидетельства того, что «врагов народа» лишали жизни не путем расстрела, а проламывая голову или каким-то иным варварским способом.
То же отмечаете и вы. И даете такое объяснение: «Расстрел был не очень эффективен, как ни странно. Намного эффективнее было либо удушение, либо проламывание ломом головы». Чем, поясните, был плох расстрел с точки зрения палачей?
- Здесь все по-разному. В расстрельных тюрьмах расстреливали, в некоторых местах душили, в некоторых — проламывали головы ломами, где-то рубили топорами... Это зависело от садистических предпочтений конкретных сотрудников НКВД.
Но играли роль и другие факторы. Порой выстрела было недостаточно, для того чтобы убить человека. Вспомним, например, знаменитую историю сибирского крестьянина Григория Чазова, выжившего после расстрела и добравшегося до московской приемной «всесоюзного старосты» Калинина. После чего Чазова вновь расстреляли. Лом и удавка были в этом смысле надежнее. Да и патроны экономили.
- Список лиц, причастных, по вашей версии, к убийству Степана Карагодина, поражает своими размерами. И заставляет вспомнить поговорку: лучшее — враг хорошего. В него входят не только руководители партии и правительства, чины НКВД, прокуроры, следователи и тюремщики, но даже машинистки, шифровальщики, водители «воронков», присутствовавшие при аресте понятые...
Вы уверены, что не перегибаете палку? Какие обвинения можно предъявить, например, машинисткам и понятым?
— Список формируется на основе оставленного участниками убийства документального следа. Если они в списке, значит, в корпусе документов стоит их подпись на тех или иных документах: акте расстрела, постановлении об аресте, протоколе обыска, допросных листах и тому подобном. Задача — выявить всю цепочку причастных.
Для наглядности приведу грубую, но доходчивую аналогию. Банда в городе N решает убить пять случайных человек в белых футболках. Белые футболки в данном случае — отличающий фактор. В 1930-е, например, таковым было социальное происхождение. Составляется план. У каждого участника банды своя роль: кто-то отдает приказания, кто-то физически убивает, кто-то избавляется от тел, кто-то обеспечивает убийство всей необходимой логистикой — возит бандитов на автомобиле, печатает приказы, доставляет их до адресатов...
Вина фигурантов списка различна, но их участие или соучастие в убийстве — неопровержимо. Напомню, что список составляется на основании материалов, представляемых Федеральной службой безопасности и органами прокуратуры. Кстати, женщины-палачи Носкова и Соловьева по своей основной, «формальной» профессии в НКВД были как раз машинистками.
Наша задача — дать максимально полную картину преступления. Ответственность каждого из его участников будет определена судом — согласно положениям Уголовного кодекса Российской Федерации.
— Вы так часто говорите «мы», что не могу не спросить: кто кроме вас занимается расследованием? Какими силами оно ведется?
— Пока не могу сказать. Состав следственной группы не будет раскрыт до конца расследования.
— Вы, конечно же, знаете, какие споры разгорелись по поводу ваших поисков. По убеждению ваших оппонентов, такого рода деятельность вносит раскол в общество, угрожает нашему и без того хрупкому народному единству. И при этом не имеет смысла, ибо никого нельзя вернуть, ничего нельзя изменить. Каков ваш ответ на это?
— Мой единственный оппонент — Уголовный кодекс, нормативные и подзаконные акты и ведомственные нормативные практики. Именно в этой плоскости идет настоящая дискуссия и выработка позиций.
— Вас совершенно не волнует та общественная полемика, которую вы вызвали?
- В 2016 году Президент России Владимир Владимирович Путин подписал закон, предписывающий органам государственной власти оказывать в рамках своей компетенции всестороннюю поддержку деятельности, подобной той, которая проводится в рамках нашего расследования (речь идет о законе «О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в связи с увековечением памяти жертв политических репрессий» от 9 марта 2016 года. — А.К.). Полагаю, парламенту и президенту виднее, что хорошо для страны, а что нет.