Когда мы были «Комсомолец»

Как Алиса я упал тогда в кроличью нору и даже вообразить не мог, какой она глубины. 

Из «Комсомольца» меня сманил телевизор, я вёл вечерние выпуски «Дня Дона» и приобрёл такую популярность, что к бочке с пивом меня пропускали без очереди.

Потом был собственным корреспондентом «Вестей». И случилось мне брать интервью у всех трёх президентов России.

А потом-потом директорствовал в трёх ГТРК от Сочи до Норильска, и Владимир Владимирович Путин наградил меня Благодарностью Президента РФ за информационное обеспечение и активную общественную деятельность по развитию гражданского общества в Российской Федерации. 

Благодарность висит у меня над письменным столом, за которым я сижу и «лайкаю» котиков в ожидании 23-х чисел. И «Комсомолец» вспоминаю, как вспоминают первый класс школы, первых учителей, первые уроки и первых товарищей.

ПЕРВЫМ УЧИТЕЛЕМ русского была для меня машинистка Люба. Все машинистки поправляют авторов – это общеизвестный факт, но Люба умела делать это красиво. 

Стою я, недавний геолог, в большом кабинете главного редактора, получаю важное и ответственное задание и думаю: «Так свезло мне, так свезло – просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире». 

Заходит Люба, шумно кладёт перед редактором мою отпечатанную рукопись и как бы между прочим, но со значением прибавляет: – Взяли! «Помощь» без мягкого знака пишет! 

Я устыдился и в тот же день купил пособия по языку и словари, которыми пользуюсь до сих пор. Но главный редактор попускала мне орфографические ошибки. Людмила Николаевна Калинина многое нам попускала. Например, настольный теннис.


Взять интервью у Дмитрия МЕДВЕДЕВА? Легко!

СТУК ТЕННИСНОГО шарика был таким же обычным звуком в редакции, как стук пишущих машинок. С той разницей, что не стихал и в обеденный перерыв. Теннисный стол располагался в холле, аккурат у дверей редакторского кабинета. Посетители (часто важные) могли наблюдать, как мы резво скачем вокруг стола, гикаем и ржём – нормальная редакция молодёжной газеты.

В перерывах между партиями в теннис мы навещали свои рабочие места с целью написания гениальных заметок. Читали свои тексты друг другу и, похлопывая друг друга по плечу, восклицали: «Старик, ты гений!». Это было чем-то вроде корпоративного приветствия. Как у «Серапионовых братьев»: «Здравствуй, брат! Писать очень трудно!».

Спустя четыре десятилетия помню начало заметки Ларисы Ионовой: «Было время, когда полотенец не было и люди охотились за ними как за бабочками».

А вот из Галины Пилипенко. Заметка о привокзальной шашлычной, где несознательные современники разбрасывали вокруг пластиковую посуду. Оканчивалась так: «Что им? Вытереть обо что-нибудь сальные руки и уехать из этого города». Чистый Шекспир!

Шла перестройка, и то, чего не было, вдруг начало быть. В Ростове открылась первая выставка авангардного искусства «Жупел». Освещать доверили мне. И чтобы рецензия была авангардной!

Я собрал всю дерзость, которая была в организме. Заметка называлась «Как фанера над Парижем» и начиналась словами: «Перестаньте жевать. Будем говорить об искусстве».

ЭТО – ЕДИНСТВЕННАЯ моя заметка того времени, занесённая на электронные скрижали интернета усилиями одной доброй девушки, не поленившейся заново набрать на клавиатуре довольно обширный газетный текст. Можно найти, если правильно загуглить.

Наши читатели нас читали и писали нам письма. Не все сто тысяч читателей, но многие. Я получал такое: «Здравствуйте, Сергей Синеок или создатель этого милого образа». 

Почту разбирал отдел писем и лайков (про лайки я наврал). Для подготовки ответа нашему читателю мне однажды «расписали» письмо парня из Новочеркасска. В конверт была вложена фотография мужских стоп без пальцев. Александр писал, что служил в армии, «следовал в составе команды пешком по трассе 5 км. Получил отморожение всех пальцев обеих стоп. Произведена некроэктомия на уровне проксимальных головок основных фаланг». 

Александру дали третью группу инвалидности и по сорок рублей в месяц. Через три года всё отменили со словами: «Последствия травмы выражены незначительно». Отчаявшись писать в другие инстанции, комсомолец Александр написал в «Комсомолец», просил «по-человечески помочь и разобраться».

ПОКА Я РАЗБИРАЛСЯ, фото «незначительно выраженных последствий» лежало у меня на столе, и каждый, кто случайно видел его, говорил: – О, господи! История получила в редакции широкую известность, меня торопили.

Я разобрался. По закону всё было правильно. Но Александр ведь просил помочь «по-человечески». И вот на первой полосе «Комсомолец» поместил публикацию «Просим за Александра», где предложил читателям вырезать эту заметку, поставить внизу свою подпись и прислать вырезку в редакцию. Газета обещала направить подписи куда следует (слова «петиция» тогда ещё не существовало в широком обиходе).

Работы у отдела писем прибавилось. Писали граждане, семьи, трудовые коллективы предприятий и комсомольские «первички». Не ограничиваясь одной подписью, люди просили за Александра в самых энергичных выражениях. Этим пламенным письмам газета отдавала целые полосы.

Ни инвалидность, ни сорок рублей Александру не вернули. Зато он узнал, сколько на свете хороших людей, и, примирившись на этом с действительностью, удачно женился.

Да, ещё хотел рассказать о том, как фотограф Юрий Гармаш снимал на острове в озере Маныч-Гудило диких лошадей, прячась за зеркалом, выдранным из собственного комода, чтобы пугливые лошади видели в зеркале себя, а его, фотографа Гармаша, не видели. Но это как-нибудь в другой раз...