Жди меня, и я вернусь... Не с фронта. Из Гулага
В 90‑х появились мемуары Валерия Аграновского «Последний долг». В них есть глава «Вариации» о симоновском «Жди меня». И начинается она не с любви, не с войны, а с ареста поздним вечером 31 декабря 1938 года в редакции «Комсомольской правды» Залмана Румера — сразу после подписания им, дежурным редактором, последней полосы новогоднего номера. Они успели с бригадой выпить за Новый год, подняли второй тост, как и положено, за товарища Сталина, — тут и вошли двое. Позволили допить за Иосифа Виссарионовича и увели — на 17 лет. Румер провел их на Колыме.
Далее Валерий Абрамович переносит читателей в 1977 год. Центральный Дом литераторов: писатели встречаются с работниками Норильского металлургического комбината. «Полилась через репродукторы слегка смикшированная «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес…» в исполнении Кобзона, а молодые рабочие при помощи мелодекламации, как пионеры на взрослых форумах, отрапортовали писателям об успехах родного комбината: зарифмованные в стихах тонны, проценты плана…» Вел вечер Константин Симонов, ему помогал Евгений Рябчиков.
Справка: РЯБЧИКОВ Евгений Иванович (1909—1996), коллега и старший товарищ Симонова, работал в «Комсомольской правде», арестован в 1937 г. Осужден 02.02.1938 г. Особым Совещанием НКВД СССР по ст. 58 на 5 лет ИТЛ. По окончании срока с 1943 года выпускал в Норильске спортивную газету «Заполярный динамовец», участвовал в выпуске газет «За металл» (для вольнонаемных) и «Металл — фронту» (для з/к). Фактически находился в ссылке — жил по справке, все перемещения вне Норильска с разрешения властей. Писал в Москву, прося пересмотреть его дело. Благодаря заступничеству замнаркома внутренних дел, куратора советской металлургии А. Завенягина и авиаконструктора А. Яковлева вернулся в Москву, и его еще тогда реабилитировали.
Вечер в ЦДЛ формально и скучно катился к завершению, как вдруг слово попросил Давид Кугультинов.
— Друзья мои, — сказал он, — я не хотел бы портить вашего праздничного настроения, но не могу не вспомнить людей, на костях которых стоит Норильск!
«Кугультинов ни слова не сказал о трудовых героических буднях нынешнего Норильска, а вспомнил о том, как молодым человеком написал письмо Сталину в защиту своего маленького народа, «друга степей», обвиненного в тотальной измене Родине и высланного с собственной земли, после чего и оказался в Норильске на долгий десяток лет «покорять вечную мерзлоту». […] Зал словно переменился, в нем оказались совсем не те люди, которые были до выступления поэта, […] горечь и ностальгия потянули на сцену стариков, чтобы вспомнить непарадный Норильск, живых и погибших товарищей. […] Я видел, как Евгений Иванович Рябчиков потянулся к Симонову, что-то шепнул ему с озабоченным выражением на лице (что еще мог шепнуть, кроме как: «Костя, дело пошло не туда, нас не погладят по головке»?), а Симонов в ответ только поднял плечи всего лишь: мол, а что тут можно поделать?! В этот момент кто-то из стариков вспомнил с трибуны кладбище на окраине Норильска. […] Дождавшись паузы, Константин Михайлович что-то шепнул Рябчикову, наверное: «Женя, объяви меня». Тот немедленно объявил. Не помню точно, с чего начал Симонов, но сказал он примерно следующее: до войны ему пришлось написать стихи, посвященные другу, сидящему в ту пору в Норильске, но по понятным причинам опубликовать их удалось несколько позже, в начале войны, и, если зал не возражает, Симонов готов их сейчас прочитать. Поднявшись из-за стола, Константин Михайлович не встал на трибуну, а сделал по сцене два-три шага к зрителям, остановился у самого края и в полной тишине, без микрофона, грассируя, начал:
— Жди меня, и я вернусь, только очень жди… — На третьей строке зал вдруг поднялся. Мы стоя выслушали известные каждому из нас стихи, вдруг приобретшие совершенно иное, я бы даже сказал — оглушительное звучание».
https://www.novayagazeta.ru/posts/2015/11/30/66591-stihi-dlya-obschego-vagona%3famp=true
"Сегодня 105 лет со дня рождения Симонова. Наверно, самое время рассказать байку, которую я услышал в конце 70-х. Оговорюсь сразу, бабушка дружила с Евгенией Самойловной Ласкиной (первой женой Симонова), вот в ее доме на Аэропорте я эту байку и услышал.
Итак, 1965 год. В Норильске торжества по случаю 30-летия с начала строительства Комбината.
Весь цвет номенклатуры в зале. В Президиуме всяческое начальство и Симонов в том числе. Выступающие вспоминают героические будни Комсомольской стройки под руководством партии, и вдруг... На трибуну прорвался человек (имя его называлось, но я не запомнил, к примеру Марк Израилевич Либерзон), который вдруг начинает говорить совсем другие слова: о том, что надо называть вещи своими именами, что Комбинат строили узники ГУЛАГа... В зале тишина... Культ личности, конечно развенчан, но и Хрущева уже сняли... В общем, не стоит вслух говорить о таких вещах...
И когда выступающий ушел с трибуны, в оглушительной тишине со своего места встал Симонов.
Он заговорил о том, что память нельзя подменять и, что надо помнить всех и все. Это будет честно, а честность и честь слова однокоренные...
А потом добавил: "И еще я хочу прочесть Вам свое стихотворение, которое было опубликовано значительно позже, чем написано. А написано оно было именно в середине тридцатых... "
Симонов помолчал, откашлялся и начал читать:
"Жди меня и я вернусь,
Только очень жди... "
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1935364479939806&id=100003988191866
Далее Валерий Абрамович переносит читателей в 1977 год. Центральный Дом литераторов: писатели встречаются с работниками Норильского металлургического комбината. «Полилась через репродукторы слегка смикшированная «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес…» в исполнении Кобзона, а молодые рабочие при помощи мелодекламации, как пионеры на взрослых форумах, отрапортовали писателям об успехах родного комбината: зарифмованные в стихах тонны, проценты плана…» Вел вечер Константин Симонов, ему помогал Евгений Рябчиков.
Справка: РЯБЧИКОВ Евгений Иванович (1909—1996), коллега и старший товарищ Симонова, работал в «Комсомольской правде», арестован в 1937 г. Осужден 02.02.1938 г. Особым Совещанием НКВД СССР по ст. 58 на 5 лет ИТЛ. По окончании срока с 1943 года выпускал в Норильске спортивную газету «Заполярный динамовец», участвовал в выпуске газет «За металл» (для вольнонаемных) и «Металл — фронту» (для з/к). Фактически находился в ссылке — жил по справке, все перемещения вне Норильска с разрешения властей. Писал в Москву, прося пересмотреть его дело. Благодаря заступничеству замнаркома внутренних дел, куратора советской металлургии А. Завенягина и авиаконструктора А. Яковлева вернулся в Москву, и его еще тогда реабилитировали.
Вечер в ЦДЛ формально и скучно катился к завершению, как вдруг слово попросил Давид Кугультинов.
— Друзья мои, — сказал он, — я не хотел бы портить вашего праздничного настроения, но не могу не вспомнить людей, на костях которых стоит Норильск!
«Кугультинов ни слова не сказал о трудовых героических буднях нынешнего Норильска, а вспомнил о том, как молодым человеком написал письмо Сталину в защиту своего маленького народа, «друга степей», обвиненного в тотальной измене Родине и высланного с собственной земли, после чего и оказался в Норильске на долгий десяток лет «покорять вечную мерзлоту». […] Зал словно переменился, в нем оказались совсем не те люди, которые были до выступления поэта, […] горечь и ностальгия потянули на сцену стариков, чтобы вспомнить непарадный Норильск, живых и погибших товарищей. […] Я видел, как Евгений Иванович Рябчиков потянулся к Симонову, что-то шепнул ему с озабоченным выражением на лице (что еще мог шепнуть, кроме как: «Костя, дело пошло не туда, нас не погладят по головке»?), а Симонов в ответ только поднял плечи всего лишь: мол, а что тут можно поделать?! В этот момент кто-то из стариков вспомнил с трибуны кладбище на окраине Норильска. […] Дождавшись паузы, Константин Михайлович что-то шепнул Рябчикову, наверное: «Женя, объяви меня». Тот немедленно объявил. Не помню точно, с чего начал Симонов, но сказал он примерно следующее: до войны ему пришлось написать стихи, посвященные другу, сидящему в ту пору в Норильске, но по понятным причинам опубликовать их удалось несколько позже, в начале войны, и, если зал не возражает, Симонов готов их сейчас прочитать. Поднявшись из-за стола, Константин Михайлович не встал на трибуну, а сделал по сцене два-три шага к зрителям, остановился у самого края и в полной тишине, без микрофона, грассируя, начал:
— Жди меня, и я вернусь, только очень жди… — На третьей строке зал вдруг поднялся. Мы стоя выслушали известные каждому из нас стихи, вдруг приобретшие совершенно иное, я бы даже сказал — оглушительное звучание».
https://www.novayagazeta.ru/posts/2015/11/30/66591-stihi-dlya-obschego-vagona%3famp=true
"Сегодня 105 лет со дня рождения Симонова. Наверно, самое время рассказать байку, которую я услышал в конце 70-х. Оговорюсь сразу, бабушка дружила с Евгенией Самойловной Ласкиной (первой женой Симонова), вот в ее доме на Аэропорте я эту байку и услышал.
Итак, 1965 год. В Норильске торжества по случаю 30-летия с начала строительства Комбината.
Весь цвет номенклатуры в зале. В Президиуме всяческое начальство и Симонов в том числе. Выступающие вспоминают героические будни Комсомольской стройки под руководством партии, и вдруг... На трибуну прорвался человек (имя его называлось, но я не запомнил, к примеру Марк Израилевич Либерзон), который вдруг начинает говорить совсем другие слова: о том, что надо называть вещи своими именами, что Комбинат строили узники ГУЛАГа... В зале тишина... Культ личности, конечно развенчан, но и Хрущева уже сняли... В общем, не стоит вслух говорить о таких вещах...
И когда выступающий ушел с трибуны, в оглушительной тишине со своего места встал Симонов.
Он заговорил о том, что память нельзя подменять и, что надо помнить всех и все. Это будет честно, а честность и честь слова однокоренные...
А потом добавил: "И еще я хочу прочесть Вам свое стихотворение, которое было опубликовано значительно позже, чем написано. А написано оно было именно в середине тридцатых... "
Симонов помолчал, откашлялся и начал читать:
"Жди меня и я вернусь,
Только очень жди... "
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1935364479939806&id=100003988191866