«Государство убивает»
Главный редактор издания КоzaPress Ирина Славина покончила с собой перед зданием МВД в Нижнем Новгороде. Спасти журналистку не удалось. «Новая» рассказывает о работе Славиной до трагедии.
Второго сентября на своей странице в Facebook Ирина Славина опубликовала пост, состоящий из единственного предложения: «В моей смерти прошу винить Российскую Федерацию». В 15.30 в местное МЧС поступило сообщение о возгорании на улице Горького. К моменту прибытия спасателей Ирина была мертва.
На видео, опубликованном телеграм-каналом Baza, видно, что журналистка поджигает себя на лавочке. Прохожий мужчина пытается спасти ее, однако она его отталкивает.
Славина являлась основательницей и единственной журналисткой издания КоzaPress. Идея о создании проекта появилась у нее в 2015 году, когда Ирина в третий раз лишилась работы. Как журналистка заявила в интервью изданию «Грибница», увольнения были связаны с тем, что она «слишком далеко совала свой нос». Собственный проект Славина решила открыть именно ради профессиональной свободы, и эта тяга к свободе привела к тому, что на «Козу» более пяти раз подавали в суд. Саму Славину за последние два года штрафовали несколько раз. В первый раз — по статье о неуважении к власти за пост в Facebook, в котором она изменила название города Шахунья так, что корнем стало нецензурное слово, означающее мужской половой орган. Во второй — за участие в акции памяти политика Бориса Немцова.
Этим летом на Славину составили протокол о распространении ложной информации за статью о том, что глава академии самбо в Кстове заболел коронавирусом и контактировал после этого с людьми. Журналистку впоследствии оштрафовали на 65 тыс. рублей.
Накануне у нее прошел обыск по делу о «нежелательной организации», которое завели на «настоятеля храма Летающего макаронного монстра» Михаила Иосилевича — известного в Нижнем Новгороде активиста.
«Сегодня 6.00 в мою квартиру с бензорезом и фомкой вошли 12 человек: сотрудники СКР, полиции, СОБР, понятые. Дверь открыл муж. Я, будучи голой, одевалась уже под присмотром незнакомой мне дамы. Проводили обыск. Адвокату позвонить не дали.
Искали брошюры, листовки, счета "Открытой России", возможно, икону с ликом Михаила Ходорковского.
Ничего этого у меня нет. Но забрали, что нашли — все флешки, мой ноутбук, ноутбук дочери, компьютер, телефоны — не только мой, но и мужа, — кучу блокнотов, на которых я черкала во время пресс-конференций. Я осталась без средств производства», — описывала обыск Славина.
Следственный комитет по Нижнему Новгороду заявил, что информация о самоубийстве из-за прошедшего обыска не имеет под собой основания.
«Сообщения в ряде средств массовой информации о том, что смерть погибшей связана с проведением у нее накануне гибели обысков, не имеет под собой никаких оснований. Она была свидетелем и не являлась ни подозреваемой, ни обвиняемой в рамках расследования уголовного дела, по которому проводились указанные следственные действия», — говорится на официальном сайте местного СК.
Также следственный комитет заявил, что для установления психического состояния женщины назначена посмертная психолого-психиатрическая экспертиза.
Штаб Навального в Нижнем Новгороде сообщил, что к зданию МВД, где Ирина Славина совершила самосожжение, стали стягиваться люди, однако полиция оцепила место трагедии. Около станции метро «Горьковская» люди оставляют цветы в память о журналистке, также некоторые встают в одиночные пикеты. Один из активистов держит плакат с надписью «Государство убивает». По заявлению штаба Навального, к месту гибели Славиной приехали автозаки.
Профсоюз журналистов и работников СМИ потребовал расследовать самосожжение Ирины Славиной по статье 110 Уголовного кодекса РФ (доведение до самоубийства).
«Перед самосожжением — трагическим, неоправданным, но понятным актом отчаяния — Ирина обвинила в произошедшем государство. Незадолго до этого, как теперь стало принято, на рассвете, в ее квартире в очередной раз прошел обыск. Он был произведен в унизительной форме.
Наша организация уверена, что в произошедшем имеются явные признаки преступления, предусмотренного ст. 110 Уголовного кодекса РФ (доведение до самоубийства). Мы требуем провести расследование», — говорится в заявлении профсоюза журналистов, опубликованном в Facebook.
Профсоюз также призвал журналистов опубликовать на главных страницах всех медиа новость о гибели Ирины Славиной, «чтобы о произошедшем узнало как можно больше людей».
Ближе к восьми часам вечера по местному времени с места смерти журналистки сняли оцепление. Об этом сообщил нижегородский штаб Алексея Навального. Издание NN.ru передает, что на месте смерти Ирины Славиной до сих пор чувствуется сильный запах гари. Люди продолжают нести цветы и свечи.
— Мы познакомились на тренинге для журналистов, на котором я читала лекции (скорее всего, это был тренинг в Праге летом 2017 года. — В. М.), и она сказала: «Вот теперь хорошо, я знаю, к кому в случае чего буду обращаться за помощью». И стала обращаться. Мы вели ее гражданские дела, несколько исков о диффамации, и по нескольким делам я ездила в суд непосредственно в Нижний Новгород.
Я сейчас в потерянном состоянии, потому что для меня она была очень жизнерадостным человеком. Возможно, мы не так близко были знакомы, чтобы глубинно поговорить о том, что ее беспокоит. Но даже те часы, которые мы провели в ожидании судов или гулянии по Нижнему Новгороду, — они про то, что она всегда позитивно на все смотрела. Обо всех своих проблемах она говорила легко. И даже ситуации были, я ей говорила: «Ира, нельзя так резко писать, надо аккуратнее». Она улыбалась и говорила: «Вы же знаете, я по-другому не могу». Я говорила: «Но на вас подадут в суд!» Она с улыбкой отвечала: «Ну, значит, подадут!» — мол, это и есть моя работа.
У других журналистов после судебных исков обычно срабатывает самоцензура, охлаждающий эффект, на нее это не действовало.
Одна публикация хлеще другой. У нее вообще не было страха, она не боялась дел — ни административных, ни уголовных. Она не боялась тюрьмы.
И она всегда такая была: что думает, то и говорит. Лезла на рожон в определенном смысле. Но, кажется, это и была ее жизнь.
Она постоянно говорила про своих близких, она обожала свою собаку, все время беспокоилась о ней. У нее дочка, муж, мама. Она вязала на заказ цветные теплые платки. Никогда не говорила о том, что хочет бросить работу. Говорила только, что, когда закончит заниматься журналистикой, будет сидеть на даче, платки вязать на природе. Муж ее всегда поддерживал, на суды ходил.
Мы вчера с ней переписывались, я прочитала пост про обыск, пишу: «Ира, какой кошмар, у вас есть адвокат? Как вы вообще?» Она говорит: «Нет, адвоката пока нет». И она рассказывала о том, что забрали всю технику, но даже об этом она рассказывала легко, не было никакой депрессии в ее словах, что это ее так достало, что сил нет никаких. И мы ей предлагали помощь от центра обжаловать обыск, подать жалобу в ЕСПЧ. Я сказала, что мы всегда на связи. Она сказала: «Да-да, спасибо». И пошутили что-то и разошлись.
Она очень живо всегда рассказывала о своих приключениях с государством: «Ой, эти вот опять…» Я говорю: «Ира, как ни встречу вас, у вас что-нибудь происходит». Она такая была очень деятельная, такая — моторчик.
Мы обсуждали то, что происходит в стране, какие-то кошмары, но чтобы она хоть раз сказала, что не верит в свою работу и не знает, как жить дальше, — такого не было.
Я видела ее последний раз 17 сентября, у нас было вынесение решения по ее делу, в Новгород я приезжала. На мой взгляд, обывательский, — вот вообще ничего не предвещало…
Я когда увидела пост, я сначала подумала, что это какая-то акция, хайп. Она могла хайпануть, это было в ее характере — привлечь внимание.
А потом меня накрыло ощущение такой доброй злости: ну зачем, Ир?! Жить еще и жить. Наверное, было что-то, что нам неизвестно?
Фариза Дударова
Виктория Микиша
«Новая газета»