Никита Кобелев: «Проза Кочергина стала для меня откровением»
.
Никите Кобелеву 36 лет, в июне он был назначен главным режиссером Александринского театра в Петербурге. Его спектакли идут на разных сценах страны – в Театре имени Маяковского (там Никита начинал как режиссер и проработал девять лет), в Театре Наций, в той же Александринке. И вот теперь – МХТ.
Никита, вы ведь уже обращались к прозе Эдуарда Кочергина, делали когда-то радиоспектакль по его книге «Крещенные крестами»?
Да, это было десять лет назад. Я тогда активно занимался радиотеатром. У нас в ГИТИСе преподавал Дмитрий Александрович Николаев, ученик Леонида Ефимовича Хейфеца, он вел курс «Основы радиорежиссуры». Приглашал студентов попробовать свои силы на радио, можно было предлагать какие-то идеи. Я попробовал – и прикипел к этому делу. Тогда только вышла автобиографическая книга Кочергина «Крещенные крестами», которая мне очень понравилась своим причудлив1ым языком, какой-то своей правдой и тем, что жесткий послевоенный мир в нем увиден глазами ребенка. Я встречался с Эдуардом Степановичем, он дал мне добро на радиопостановку. И вот сейчас спустя столько лет я вернулся к его прозе.
Наш спектакль в МХТ – это не только рассказ «Жизель Ботаническая». Мы смонтировали композицию, добавив и другие произведения Эдуарда Степановича, тоже на тему жизни послевоенных проституток: фрагменты его повести «Житие Лидки Петроградской», рассказ «Ангелова кукла». Таким образом чуть раздвинули рамки одной конкретной истории, сделав ее более объемной.
Какое впечатление на вас произвело общение с Кочергиным?
Конечно, это человек-эпоха, глыба. Его судьба, его жизненный путь уникальны. Можно сказать, я вырос на его спектаклях – постановок Георгия Товстоногова я не застал, видел некоторые из них в записи, но легендарные спектакли Льва Додина со сценографией Кочергина – «Бесы», «Братья и сестры» – смотрел «вживую». Проза Эдуарда Степановича стала для меня откровением, мне кажется, язык его книг близок языку прозы Андрея Платонова, при этом он, как художник, пишет очень образно, будто выхватывая картинки из жизни. Даже рассказывая о самых трагических вещах, не теряет иронии, а когда использует блатную феню, то это звучит у него очень органично. Общались мы с Эдуардом Степановичем совсем немного, но, конечно, для меня это памятно и важно.
Вы родились и выросли в Набережных Челнах. Читала, что еще в юности вы участвовали в создании местного любительского театра, который существует до сих пор. Именно тогда возникло желание стать режиссером?
Сначала захотелось стать артистом, в десятом классе как раз эта тема впервые возникла. Но поступил я на факультет журналистики в Казанский университет. Параллельно играл в этой любительской студии в Набережных Челнах. А через два года поехал в Москву поступать в театральный. На актерский курс меня не взяли, но во время поступления я готовил отрывки и тогда заинтересовался режиссурой. На режиссерский меня приняли.
Ваш мастер в ГИТИСе, режиссер Олег Львович Кудряшов – один из самых известных в Москве театральных педагогов. Вы понимали, к кому поступаете?
Нет, я его не знал. На слуху были другие имена, активно ставящих режиссеров: скажем, в том году впервые набирали совместную мастерскую Дмитрий Крымов и Евгений Каменькович. А Олег Львович как бы находился в тени Леонида Ефимовича Хейфеца, и, мне кажется, никто тогда еще не понимал, что у него есть своя уникальная педагогическая система. Он только недавно выпустил свой первый курс, очень успешный, на котором училась, например, Юлия Пересильд.
Я очень рад, что я попал именно в его мастерскую. Потому что когда мастерство ведет активно ставящий режиссер, то ты неизбежно попадаешь под влияние его стиля. Он ведет тебя в свою сторону. А у тебя ведь есть какая-то собственная индивидуальность и важно ее нащупать. Кому интересны эпигоны? Кудряшов пытался привить нам профессию, а основа профессии – это работа с актером и анализ текста. А уж какой язык ты выберешь для своего спектакля – это твое дело. Для меня в институте это было ново, потому что когда я поступал, то гораздо больше обращал внимание на том, что и как придумано в театре. Олег Львович совершенно поменял мой взгляд.
Но у него есть своя особенность – работать через музыку. Пьеса как симфония, музыкальное существование артиста – вот это он прививал нам. И еще он очень поддерживал наш интерес к современному театру. Мы ходили на все гастрольные спектакли, на все фестивали и потом их обсуждали. Это тоже было важно.
Сразу после института, в 2012 году, вы попали в Театр имени Маяковского, у которого тогда появился новый молодой худрук – Миндаугас Карбаускис. Помню, однажды он написал, что предоставил вам карт бланш так же, как когда-то Олег Павлович Табаков дал шанс ставить ему самому. А как вообще Карбаускис вас заметил?
Когда Миндаугас пришел в Театр имени Маяковского, он встречался со многими выпускниками последних лет режиссерского факультета ГИТИСа. Хотел выбрать тех, кто вошел бы в театр и там рос. Именно по той модели, по которой Табаков вырастил его самого и других режиссеров. У Миндаугаса была идея сделать спектакли по Маяковскому, и мы должны были защищать проекты, связанные с этой темой. Как-то раз он вызвал на разговор меня одного, а потом мне позвонили и предложили поставить пьесу белорусского драматурга Дмитрия Богославского «Любовь людей», которая тогда только появилась. Я могу лишь догадываться, почему Миндаугас доверил эту постановку именно мне.
Вы уже ставили что-то к тому времени?
Нет. У меня не было никакого своего спектакля – «визитной карточки», я еще не успел ничего сделать. Миндаугас рискнул, видимо, что-то почувствовав во мне. И вдруг «Любовь людей» стала событием. Как мне потом сказали, никакого студенчества в этой работе не ощущалось.
Я видела «Любовь людей» – хороший спектакль.
Он до сих пор идет, уже десять лет. Вообще мне в театре настолько легче стало… Мне в ГИТИСе тяжело было, это была не совсем моя среда. И я не знал, получится ли у меня что-то в профессии. Я потому и стал заниматься радиопостановками. А после «Любви людей» вдруг оказалось, что я могу и с артистами работать, и трехчасовой спектакль собрать.
А дальше был юбилейный спектакль «Девятьподесять» к 90-летию Маяковки. Неожиданный, теплый и остроумный – он шел в зрительском гардеробе театра…
После «Любви людей» Миндаугас предложил мне войти в штат театра. И, собственно, первой моей задачей было сделать юбилей. Карбаускис хотел уйти от юбилейного стандарта – когда все сидят на сцене, произносят панегирики – важно было придумать легкую и живую историю. Это была его идея – сыграть юбилейный спектакль в гардеробе. Дальше мы с драматургом Сашей Денисовой пошли в архивы, выбрали какие-то интересные случаи из жизни театра, предложили артистам делать этюды на эти темы. Записывали вербатим, сняли на видео старейшую актрису Маяковки Татьяну Михайловну Карпову. Ей было 96 лет, она уже не ходила, и мы ездили к ней домой. Мы вылавливали какие-то истории, которые имели бы параллели с сегодняшним днем. Например, назначение Мейерхольда руководителем Театра Революции было разыграно как пародия на назначение Кирилла Серебренникова в Гоголь-центр. Текст Мейерхольда был подлинным, из того времени, о том, что необходимо делать новый театр. Под историческим соусом мы рассказывали о себе самих. Вообще в любом документе, как и в любой пьесе, надо увидеть ситуацию, нам знакомую, – тогда это будет работать. Вычитать некую рифму, метафору сегодняшнего дня.
Мы думали, что спектакль «Девятьподесять» пройдет один раз, а он в итоге игрался несколько лет.
Проработав почти девять лет в Театре Маяковского, в 2021 году вы оттуда ушли. Почему?
Захотелось больше ставить в разных театрах, было много идей, которые в Маяковке оказалось сложно осуществить. Миндаугас Карбаускис дал мне дорогу в жизнь, за что я ему бесконечно благодарен, и первые годы в Театре Маяковского были для меня пробами разных форм, это было очень интересно. Но в репертуарном театре трудно отойти в сторону, это не приветствуется. Мне стало не хватать риска, эксперимента. Последние два сезона стали важным шагом вперед – сейчас я ставлю очень много, знакомлюсь с новыми людьми, пробую неожиданный литературный материал. Просто кайфую от этого разнообразия.
Одна из ваших ярких недавних работ – спектакль «Тварь» по пьесе Валерия Семеновского, вышедший на Новой сцене Александринки. Этой весной «Тварь» с большим успехом показали в МХТ в рамках Дней Александринского театра в Москве. Почему решили поставить эту пьесу по мотивам «Мелкого беса» Сологуба?
Это было предложение художественного руководителя Александринки Валерия Фокина. Я прочитал пьесу, и она мне понравилась – такая дерзкая! Послал ее художнику Мише Краменко, с которым мы работали еще в Маяковке, он говорит: «Какой молодой и бодрый человек это написал!» Я объяснил, что автор, на самом деле, человек в возрасте, известный театральный критик, впрочем, пьеса была написана двадцать лет назад. У этого текста современная клиповая структура, поэтому к нему нужен был особый подход. В нем есть очень актуальная тема безнаказанности, полного равнодушия окружающих к насилию, к происходящему абьюзу. При этом события в «Твари» развиваются с какой-то лихостью, безбашенностью – все с весельем и гиканьем катится в тартарары. Реплики, которые произносят персонажи, вроде бы относятся ко времени действия романа «Мелкий бес», то есть к концу XIX века, а вроде бы они и из сегодняшнего дня. С Мишей Краменко, который стал сценографом спектакля, мы решили, что визуально спектакль будет похож на черно-белый графический роман.
Зрителям нравится эта постановка: они даже не «браво» кричат артистам на поклонах, а – «спасибо»! Актеры тоже любят «Тварь»; вообще мы все как-то очень легко и радостно работали на этом спектакле.
Уже известна ваша первая премьера в Александринском театре в новом качестве: это будет «Воскресение» Льва Толстого. Чем вам интересна эта довольно дидактическая история?
Ну почему же дидактическая? По-моему, очень жизненная. Для меня это история про попытку найти себя, свое место в мире, в стране. Человек, всю жизнь существовавший в одном круге – богатом, успешном, попадает в мир тюрем, беззакония. Толстой нам показывает буквально две России, которые бесконечно далеки друг от друга. И между ними главный герой, который пытается понять, как относиться к людям, существующим на дне. Помогать? Или закрывать на это глаза, как многие? А если ты их открываешь, ты в такую погружаешься бездну… Это один аспект. А с другой стороны, вопросы личной вины, прощения, возможно ли исправить зло, которое ты причинил? Нехлюдов – такой чужой среди своих. Сюжет почти гамлетовский – как быть человеком с умом, душой и сердцем во всем вот этом? Где найти точку опоры? Во что верить? В общем, есть, что вытащить из этой истории.
Беседовала Александра Машукова
Фото Александры Торгушниковой с репетиций спектакля МХТ имени А.П. Чехова «Жизель Ботаническая»
Генеральный спонсор МХТ имени А.П. Чехова – Банк ВТБ