«Надо сносить все подчистую». Илья Варламов — о хороших и плохих городах, «бабушкином тесте» и заработке на молчании
Главный враг советских «панелек» и лоббист велосипедных дорожек Илья Варламов давно вышел за рамки амплуа блогера-урбаниста
Главный враг советских «панелек» и лоббист велосипедных дорожек Илья Варламов уже давно гораздо больше, чем блогер-урбанист. Он доставляет еду с «темных кухонь», продает елки, развивает рекламное агентство и, несмотря на неоднозначную политическую Bell.Club Live, которую провела директор Института «Стрелка» Варвара Мельникова, Варламов рассказал, чего, по его мнению, не хватает Москве, планирует ли он баллотироваться в мэры и как бороться с вандализмом чиновников на местах. Публикуем самые интересные моменты беседы.
Какие города я хотел бы сжечь? Без людей, естественно. Конечно, это Саранск. Весь. Я бы его просто снес, посыпал бы землю хлоркой и на десять лет обнес забором. Еще бы пятьдесят лет никого туда близко не подпускал, чтобы там вырос лес, и потом можно заново туда прийти, воткнуть колышек и что-то там делать. Хотя можно ничего не делать, а оставить парк, назвать его «Саранский лес».
Во-вторых, это, наверное, Сочи. Объективно Сочи — это самое, может быть, интересное место с точки зрения климата и природы, очень ценное для России. Потому что с географией нам не очень повезло, у нас мало зон с таким климатом. Черноморское побережье — единственное место, где человек может жить в комфортном климате. Поэтому то, что в Сочи сделали, — это просто преступление. Начиная с гаражных фавел и заканчивая жилыми комплексами. Проблема Сочи в том, что они настолько перешли черту, настолько испортили, изуродовали это прекрасное место, что решить это локальными мерами — снести этот домик и вот этот — невозможно. Там надо сносить все подчистую. Можем Морской вокзал оставить разве что, часть санаториев, театр. Но принципиально все, что там понастроено, надо сносить и заново делать, исправлять ошибки.
Третий город — это, конечно, Мурино. Просто скинуть туда бомбу, на Мурино, чтобы руины там были и гигантский котлован. Озеро будет красивое.
А оставим как есть Питер, Москву и, наверное, Екатеринбург. Надо же где-то людям жить.
Несмотря на то, что все говорили, как замечательно Москва справилась, мне кажется, Москва справилась не замечательно, потому что мы упустили много времени. Когда уже было понятно, что рано или поздно это придет к нам, у нас все смеялись сначала над Китаем: «Хи-хи, ха-ха, китайский вирус». Потом, когда началось все в Европе, мы тоже сидели и угорали. А потом началось у нас, и мы такие: «Нифига себе». И начали срочно строить больницы. Хорошо, в Москве много денег, и Москва быстро с этим справилась. А в регионах?
Основной вопрос — не только к московским властям, а вообще ко всем — это фальсификация статистики. Мы до сих пор не видим реальной картины. Официально от коронавируса около 100 тысяч человек погибло, а Росстат говорит, что у нас избыточная смертность 350 тысяч за прошлый год. Спрашивается, а 250 тысяч от чего умерли? Ведь это не какие-то заграничные либералы пишут слухи, а Росстат говорит.
Эта фальсификация статистики не дает увидеть реального положения дел. Ты не понимаешь всей серьезности ситуации, не можешь планировать, что будет дальше.
Это вопрос про систему власти и про то, как устроено управление городом на Западе и у нас. У нас мэров не выбирают. Если мэра не выбирают, он не отчитывается перед избирателями. А мэр — это тот человек, который должен отчитываться. Он должен делать город для людей. А у него избиратели — это депутаты «Единой России» в большинстве городов. Когда мэр не чувствует связи с избирателями, у него немножко другие мотивы.
Среднестатистический мэр в России занят тем, чтобы никак не отсвечивать, это совершенно несамостоятельная фигура. У него нет бюджета, за редким исключением, у него нет образования, у него нет мотивации. В нынешней системе ему нужно встраиваться в вертикаль власти, нужно просить денег, ездить в Москву просить у [вице-мэра Максима] Ликсутова старые автобусы или троллейбусы. Или идти в федеральные программы. Сам он сделать ничего на региональном уровне не может. Потому что все бюджеты дефицитные. Он первым делом должен заплатить зарплаты учителям и врачам, потом подлатать какую-нибудь крышу, чтобы не затопило больницу. В лучшем случае хватит денег на какую-нибудь дорогу. А потом все. Поэтому у нас нет долгосрочных проектов.
Когда будут выборы мэра в России, я подумаю [об участии как кандидат]. Сейчас я не пошел бы баллотироваться в мэры ни в каком городе, потому что сегодня в стране нет независимой политики. Я сейчас занимаюсь отчасти и политикой, моя журналистская деятельность с этим связана. В том числе, мы добиваемся нормальных конкурентных свободных выборов. Сначала мы их добьемся, а уже на этих свободных выборах у нас будет огромное количество вариантов, где можно пойти мэром, где — депутатом.
Нужно обязательно участвовать в политике. Без политики невозможны изменения. Из-за моей медийности я каждый день получаю десятки писем. Мне сегодня человек писал, что в Екатеринбурге сносят старое здание аэропорта: «Караул, что делать?» Прямо сейчас в МГУ разрушают исторические интерьеры факультетов, там катастрофа. Пришли какие-то горе-реставраторы, наняли гастарбайтеров, которые просто ломами спиливают старый паркет и все это выкидывают. Мне каждый день пишут: «У нас тут строят какой-то торговый комплекс. А у нас здесь реновация. А у нас тут выпиливают троллейбусы. А у нас здесь еще что-то. Что делать?»
Что делать — участвовать в политике. Для того, чтобы влиять на свой двор, город, улицу, у тебя должно быть какое-то представительство. А если ты игнорируешь политику, то никто не представляет твои интересы. Можно спросить у тех, кто нас сейчас смотрит: «Знаете ли вы своих муниципальных депутатов? Были ли вы хоть на одном заседании своего муниципалитета?» У нас совершенно безответственное отношение к политической жизни. Все просыпаются, когда уже бульдозер подъехал. Вопросы легко решаются на уровне согласований, слушаний, проекта и всего остального. А когда подъехал бульдозер, уже крайне сложно что-то решить.
Любые изменения — удобный общественный транспорт, комфортные и безопасные улицы и так далее — возможны исключительно через политику. Если люди игнорируют политику, если они считают, что все само собой решится, то рано или поздно наступит беспредел, кошмар и ужас.
Мне кажется, [города, застроенные домами-панельками, ] нужно сохранить как музей, как памятник советским градостроительным ошибкам. У нас, к сожалению, из-за того, что до сих пор нет памятника градостроительным ошибкам, эти ошибки не могут осознать и продолжают их плодить. Например, Набережные Челны можно накрыть красивым куполом и сказать: «Вот смотрите, есть такой замечательный город, там живут люди, там очень здорово. Но больше мы так строить не будем».
Когда мы думаем о том, каким должен быть город в плане комфорта, проще всего сделать город удобным для бабушки. Поскольку, если город будет удобный для бабушки, он будет удобный для всех.
Я сегодня ходил с трехлетним сыном в детский магазин на Лубянке, который бывший Детский мир. И вот мы все купили, идем напротив [здания ФСБ на Лубянке], где эта дверь, которую [художник-акционист Петр] Павленский поджигал, и мне сын говорит: «Слушай, я устал, хочу посидеть». А там вокруг только автозаки и менты, ни одной лавочки — вот она, московская урбанистика. Я думаю: ну, сейчас мы с тобой посидим, пошли быстрее отсюда. А он встал и говорит: «Я дальше не пойду». Пришлось брать его на руки и нести.
Не хватает безбарьерной среды. Невозможно по «похорошевшей» Москве из точки А в точку Б проехать на коляске. Я понимаю, это не всегда проблема проектировщика. Но у нас почему-то сотрудники [вице-мэра] Петра Павловича Бирюкова не могут элементарно вывести пандус в ноль с асфальтом, чтобы не было на этом пандусе еще 5 см бордюра. И когда ты едешь на самокате и должен каждый раз слезать и перетаскивать его, или когда ты идешь с коляской — это катастрофа. А если человек, например, на инвалидной коляске? Когда мы едем в Европу, мы видим, что очень много пенсионеров ездят на электрических колясочках с джойстиками. Они самостоятельно выходят из дома, могут пойти в магазин, могут просто прогуляться по улице и так далее.
Безбарьерная среда — это возможность для многих людей элементарно выйти из дома. Мы даже не подозреваем, сколько людей в России просто не может этого сделать. Даже в Москве, несмотря на все эти триллионы рублей бюджета, бесконечные фестивали варенья, печенья, украшений, вечного праздника «Моей улицы», благоустройств и всего остального, человек без посторонней помощи не может перемещаться на инвалидной коляске, не может напротив мэрии перейти Тверскую, потому что там нет пешеходного перехода. Если он не наймет носильщиков, которые будут его на коляске носить, он вынужден сидеть дома. И если кому-то кажется, что это 1-2 человека — нет, это довольно большой процент населения. Так или иначе, к маломобильным относится 20-25% населения. Это люди больные, пожилые и так далее.
Я окончил художественную школу. В выпускном классе мой художественный руководитель позвал моих родителей и сказал, что рекомендует мне идти в архитектурный, потому что он увидел во мне талант. Я ему за это благодарен, потому что после этого мне родители сказали: «Как тебе МАРХИ?» Я сказал: «Вообще супер», потому что когда я туда поступал, не надо было сдавать ни одного предмета из школьной программы. Там было три экзамена — черчение, композиция и рисунок.
На 4-м курсе я основал архитектурную студию. Управлял ей, параллельно учился. Что-то проектировал, но потом понял, что правильнее нанимать талантливых архитекторов и больше заниматься управленческой работой. Я никогда не претендовал на звание талантливого архитектора.
Мне кажется, в 2021 году любому приличному человеку сложно определиться, кто он. Это проблема, когда ты можешь сказать, кто ты. Моя главная деятельность — медийная. Можно сказать, что я владелец своего авторского СМИ [varlamov.ru]. Плюс это еще и бизнес. Поэтому, наверное, я журналист и бизнесмен. В медийной части главное для меня — YouTube. Все основные силы и деньги — там. Еще Instagram. Остальное вторично.
Что касается проекта доставки еды «Варламов.Есть», мы изначально работали на доставку, и за время ограничений чуть ли не в два раза выросли. До пандемии
у нас было восемь кухонь, сейчас — двенадцать. Если говорить о влиянии пандемии на бизнес, мне вообще очень повезло. Не только доставка еды выстрелила. Медийная история
тоже — все сидели дома и смотрели контент.
Елки в моей жизни возникли случайно. У меня был бизнес по продаже велосипедов. Поскольку велосипеды — сезонный бизнес, надо было придумать, что продавать зимой. Обычно все, кто продавал велосипеды, зимой продают лыжи и сноуборды. Но лыжи и сноуборды — это вообще не мое. И мы начали думать, а что можно продавать зимой, если не лыжи? Когда мы продавали велосипеды, мы продавали не велосипеды, а хорошее настроение, праздник. И мы подумали: ну раз праздник, будем елки продавать. Это было в 2013 году, как раз до кризиса, а в 2014-м курс евро в два раза вырос. А поскольку мы велосипеды закупали во Франции, то не смогли оплачивать наши текущие заказы. Цены стали неконкурентоспособными, и мы закрылись. А елки остались.
И на этом направлении 2021 год для меня — прямо лучший. Мы продали в три раза больше елок, чем в 2020-м. Поскольку у нас елки недешевые, то раньше наша целевая аудитория из Москвы всегда уезжала. Мы выходили на людей, они говорили: «Да-да, у вас замечательный продукт, но мы, к сожалению, в Париже, Праге, Берлине, на Мальдивах, где угодно, но не в Москве». Соответственно, елки не заказывали. А сейчас из-за того, что все было закрыто, все внезапно остались в Москве, и настал наш звездный час.
Я никогда не задумываюсь о том, сколько человек меня посмотрят. Я всем в жизни, кроме медийной части на YouTube, занимаюсь не ради просмотров. И даже на YouTube, когда мы выбираем темы, мы от многих отказываемся, потому что они не наши.
Проблема в том, что, когда ты делаешь что-то хорошее, это просто никто не смотрит, потому что людям не очень интересно. Аудитории интересны скандалы. Когда мы говорим, что восстановили десять дверей — это никому не интересно. Зато всем интересно, как кто интервью у маньяка взял.
К примеру, сейчас я делаю фильм про оленеводов, эвенов, которые живут в республике Саха. Я ездил к ним, ночевал в стойбище. Снять такой фильм — это очень и очень дорого, он никогда не окупится. Его посмотрят в три раза меньше людей, чем если бы я просто снял студийку на хайповую тему. Вот давай прямо сейчас придумаем — например, «10 ошибок Юрия Дудя». Будет суперрейтинговый ролик. Несешь любую ересь, и все тебя смотрят. Это мне будет стоить $200, я получу просмотры, продам рекламу, заработаю. Но вместо этого мы делаем очень сложный фильм про оленеводов. Он не принесет денег, упадет нам глубоко в убыток. Но мне эта тема интересна. Мне она кажется важной. Меня тронула их история, их проблемы.
Или вот недавно я вернулся из Сенегала. Я там снимал историю про африканских альбиносов. История страшно далекая от России. Объяснить русскому человеку, почему вдруг надо жалеть в Африке альбиносов и, может быть, им помогать — это крайне сложно. Что ты скажешь? Что у них из-за генетических заболеваний проблемы, рак кожи, дети не могут ходить в школу, от них шарахаются? Скажут: «Ничего себе. В Африке такие проблемы? Ну, замечательно». Опять же история довольно дорогая, но она не принесет тебе большого количества просмотров, не окупится никогда по рекламе. Но я такие темы делаю, потому что они мне интересны самому.
Когда все говорили про Clubhouse, мы в нашем рекламном прайсе написали, что мое молчаливое участие стоит 500 000 рублей в час. Но естественно, никто мне этих денег не платил. Просто мы попали в новости, люди обратили внимание на другие наши рекламные продукты, мы привлекли новых рекламодателей. Это была просто пиар-акция. Рекламодатели купили другие продукты, которые стоят своих денег. Я не думаю, что у Clubhouse есть будущее. Я туда уже не захожу. Хайп прошел. Я сейчас смотрю, сидят какие-то комнаты, там по 100 человек, 46 — это несерьезно.
Я пришел из бизнеса. У меня были успешные студии: компьютерной графики и архитектурная. У меня было все хорошо. И когда было все хорошо, я решил заняться самообразованием. Для меня было всегда важно самому разбираться в темах, которые мне интересны. Для этого работа журналиста — идеальная. Потому что, пропуская разные истории через себя, ты себя обогащаешь, узнаешь много нового. Ты не просто где-то в книжке об этом прочитал, а увидел, понял, прочувствовал, это в тебе осталось, и ты о чем-то задумался, поменял взгляды. А еще я понимаю, что благодаря моему медийному ресурсу, я могу это вернуть, отдать людям. Самообразование и возможность донести что-то важное — две главные причины, которые побуждают меня делать то, что я делаю.