Смотрите, кто ушел. Ч.1
Три бывших священника Русской православной церкви из России и Беларуси, уволенные из РПЦ или покинувшие ее по собственному желанию, рассказали The Insider о том, как оказались лишними в церковной системе: о профанации вместо церковного образования, самодурстве, отстроенной патриархом Кириллом вертикали церковной власти, страхах священнослужителей перед епископами, вымогательстве церковных налогов, игнорировании пандемии и многом другом.
https://theins.ru/confession/240383
прошлом сверхштатный клирик церкви пророка Илии в Изварине (Москва)
Я закончил филфак МГУ по специальности филолог-славист, поступил параллельно в заочную аспирантуру и в семинарию, где несколько позже, еще будучи студентом, начал преподавать церковно-славянский язык, и работал в Институте славяноведения Российской академии наук. Формально числился клириком Московской духовной академии, но служил сначала рядом с домом – в Новопеределкино, а затем в Мытищах, а последние два года – в Изварине, на территории Новой Москвы.
В апреле 2008 года я стал диаконом, а в октябре – священником. Вскоре умер патриарх Алексий II. Я тогда был гораздо более консервативных взглядов, и патриарх Кирилл мне даже казался эдаким либералом. Началась медведевская оттепель. Поначалу были надежды. Как мне тогда казалось, в государстве и в церкви начали проклевываться новые ростки, патриарх стал вводить какие-то вещи, которые надо было бы ввести в церковный обиход еще лет сто назад: отменил исповедь на Пасху, разрешил местами и временами служить литургию с открытыми царскими вратами и стал читать Великий канон по-русски. На мой тогдашний взгляд, это было правильным направлением. А потом началось: нано-пыль, Pussy Riot… Я был в ужасе от того, как церковь, мои единоверцы, священноначалие, мои собратья-пастыри реагировали на этих девчонок, сколько возникало по этому поводу ненависти и извращенного сексуального возбуждения.
Все это во мне копилось. Давление системы, несвобода – я все это ощущал, как и многие другие. Но постепенно на первый план стали выходить другие вещи – более внутренние, сущностные. Например, проблема смысла. А что я здесь делаю? Вот я прихожу и служу, надеваю эти одежды и произношу эти слова. Вместе со мной это делают другие люди… Почему мы это делаем? Почему это должно происходить именно так? В чем смысл?
Постепенно я стал задумываться и над догматическими моментами. Например, девство Богородицы. Хорошо, я готов в это поверить, поскольку Бог всемогущ. Но мне стало интересно: какой в этом педагогический смысл? Как спрашивают в коучинге, чем это для вас важно? Зачем Бог стал человеком, в принципе, понятно. Чем важно, что Бог – это Троица, я тоже могу для себя объяснить. А последствия догмата о девстве Богородицы – это, как мне видится, гнушение браком, невротизация сексуальной темы и объявление монахов «высшей расой», а мирян и женатых священников – низшей. И когда ты разрешаешь себе задуматься над такими вопросами, то остановиться довольно трудно.
Было ощущение, что интеллектуальное развитие церкви зашло в тупик. Всех тех, кто хоть как-то мыслит самостоятельно и нестандартно, о чем-то осмеливается публично рассуждать или в чем-то сомневаться, проявлять самостоятельность, всех выдавливают. Таких, к примеру, как отец Андрей Кураев, которого я впервые увидел в первом гуманитарном корпусе в МГУ, где он читал лекции – я тоже на них бегал студентом, и для меня это был совершенно новый мир.
Лично я в церкви был в привилегированном положении: преподавал в семинарии, служил там, где хотел и где меня рады были видеть. У меня не было личных проблем ни с архиереями, ни с прочими начальниками. Но при этом сама система чудовищна. Система, которая человека сжирает и выплевывает шкурку. Ты в ней никому не нужен. Любой священник понимает, что сегодня он на козырном месте – доходном приходе. Но буквально завтра, а то и уже сегодня вечером, он может всего этого лишиться, потому что архиерей – царь и бог, он может тебя перевести в любое другое место. Если епархия размером в несколько сотен километров, то ты можешь запросто оказаться, например, в 500 км от семьи и дома. И давай служи – вот тебе топор и, как зэки в конце романа «Доктор Живаго», обустраивайся в чистом поле.
Но это внешняя сторона, материальная. А ведь многие до сих пор с горящим сердцем рукополагаются и во все это впрягаются. Но если бы хоть кто-нибудь сказал за это «спасибо», если было бы человеческое отношение, если бы эти труды ценились! Понятно, что это делается для Бога, но хочется же и человеческого отношения. А получается так: написал отчет – и тебе хорошо, потому что по шапке не дали и должности не лишили. Но мы же шли в священники не для того, чтобы писать отчеты, и не для того, чтобы твой храм стали циферкой в докладе патриарха!
В моем случае, вдруг все сошлось воедино. С одной стороны, во мне происходили внутренние процессы. Если раньше мне все было ясно и понятно и я был готов это и другим проповедовать, то – чем дальше, тем больше – стало возникать множество вопросов. С другой стороны, я понял, что крайне устал. Меня совершенно выбивала из колеи необходимость крестить младенцев, родители которых в христианстве, как говорится, ни сном ни духом – Евангелие не читали и не собираются. И у меня не было никаких оснований думать, что судьба этих младенцев будет сильно отличаться от судьбы их родителей. Я такой человек – не могу делать что-то бессмысленное.
Потом я попал в аварию. Я был вполне цел – как говорится, ни царапины, но психологические последствия, судя по всему, были. Осенью 2016-го уехал на три недели в Европу, просадив там последние семейные деньги. Но благодаря смене обстановки удалось прийти в себя. Вернувшись, договорился с настоятелем, что буду служить по будням два-три раза в месяц. Теперь я мог, ни на кого не оглядываясь, говорить проповедь и внимательно общаться с людьми во время исповеди – не для галочки.
А после Рождества 2019 года оказалось, что настоятель и вовсе во мне не нуждается – он больше не приглашал меня служить. Служить мне было особо негде, так что осенью я спокойно переехал жить в Словакию вместе с семьей. Честно говоря, я уехал молча, никого в патриархии не предупредив, и стал ждать, что будет.
Через месяц мне позвонили и спросили, где я. Я честно ответил – но особой реакции не последовало. А в сентябре 2020 года вдруг все завертелось: дисциплинарная комиссия, епархиальный суд. Но я не переживал: какая разница, если из сверхштатного я стану заштатным священником или даже попаду под запрет? Все равно я нигде не служу.
Однако дело повернулось иначе, и меня неожиданно лишили сана. По-своему, это решение было логичным. Но формально – абсурдным. У меня ведь не было никаких взысканий в личном деле! Насколько я понял в переводе с древних канонов на язык здравого смысла, мне вменили в вину самовольный отъезд и то, что я стал занимался коучингом. Хотя чем только наши маститые протоиереи и иерархи не занимаются!
Теперь я больше не действующий священник, но от Церкви меня не отлучили. Однако если бы даже сменилось церковное начальство, думаю, я бы уже не вернулся. Я не стал атеистом, но то, как я верю сейчас, весьма далеко от того, во что я должен верить и что я должен проповедать в РПЦ. А такую раздвоенность я не могу себе позволить.
https://theins.ru/confession/240383
прошлом сверхштатный клирик церкви пророка Илии в Изварине (Москва)
Я закончил филфак МГУ по специальности филолог-славист, поступил параллельно в заочную аспирантуру и в семинарию, где несколько позже, еще будучи студентом, начал преподавать церковно-славянский язык, и работал в Институте славяноведения Российской академии наук. Формально числился клириком Московской духовной академии, но служил сначала рядом с домом – в Новопеределкино, а затем в Мытищах, а последние два года – в Изварине, на территории Новой Москвы.
В апреле 2008 года я стал диаконом, а в октябре – священником. Вскоре умер патриарх Алексий II. Я тогда был гораздо более консервативных взглядов, и патриарх Кирилл мне даже казался эдаким либералом. Началась медведевская оттепель. Поначалу были надежды. Как мне тогда казалось, в государстве и в церкви начали проклевываться новые ростки, патриарх стал вводить какие-то вещи, которые надо было бы ввести в церковный обиход еще лет сто назад: отменил исповедь на Пасху, разрешил местами и временами служить литургию с открытыми царскими вратами и стал читать Великий канон по-русски. На мой тогдашний взгляд, это было правильным направлением. А потом началось: нано-пыль, Pussy Riot… Я был в ужасе от того, как церковь, мои единоверцы, священноначалие, мои собратья-пастыри реагировали на этих девчонок, сколько возникало по этому поводу ненависти и извращенного сексуального возбуждения.
Все это во мне копилось. Давление системы, несвобода – я все это ощущал, как и многие другие. Но постепенно на первый план стали выходить другие вещи – более внутренние, сущностные. Например, проблема смысла. А что я здесь делаю? Вот я прихожу и служу, надеваю эти одежды и произношу эти слова. Вместе со мной это делают другие люди… Почему мы это делаем? Почему это должно происходить именно так? В чем смысл?
Постепенно я стал задумываться и над догматическими моментами. Например, девство Богородицы. Хорошо, я готов в это поверить, поскольку Бог всемогущ. Но мне стало интересно: какой в этом педагогический смысл? Как спрашивают в коучинге, чем это для вас важно? Зачем Бог стал человеком, в принципе, понятно. Чем важно, что Бог – это Троица, я тоже могу для себя объяснить. А последствия догмата о девстве Богородицы – это, как мне видится, гнушение браком, невротизация сексуальной темы и объявление монахов «высшей расой», а мирян и женатых священников – низшей. И когда ты разрешаешь себе задуматься над такими вопросами, то остановиться довольно трудно.
Было ощущение, что интеллектуальное развитие церкви зашло в тупик. Всех тех, кто хоть как-то мыслит самостоятельно и нестандартно, о чем-то осмеливается публично рассуждать или в чем-то сомневаться, проявлять самостоятельность, всех выдавливают. Таких, к примеру, как отец Андрей Кураев, которого я впервые увидел в первом гуманитарном корпусе в МГУ, где он читал лекции – я тоже на них бегал студентом, и для меня это был совершенно новый мир.
Лично я в церкви был в привилегированном положении: преподавал в семинарии, служил там, где хотел и где меня рады были видеть. У меня не было личных проблем ни с архиереями, ни с прочими начальниками. Но при этом сама система чудовищна. Система, которая человека сжирает и выплевывает шкурку. Ты в ней никому не нужен. Любой священник понимает, что сегодня он на козырном месте – доходном приходе. Но буквально завтра, а то и уже сегодня вечером, он может всего этого лишиться, потому что архиерей – царь и бог, он может тебя перевести в любое другое место. Если епархия размером в несколько сотен километров, то ты можешь запросто оказаться, например, в 500 км от семьи и дома. И давай служи – вот тебе топор и, как зэки в конце романа «Доктор Живаго», обустраивайся в чистом поле.
Но это внешняя сторона, материальная. А ведь многие до сих пор с горящим сердцем рукополагаются и во все это впрягаются. Но если бы хоть кто-нибудь сказал за это «спасибо», если было бы человеческое отношение, если бы эти труды ценились! Понятно, что это делается для Бога, но хочется же и человеческого отношения. А получается так: написал отчет – и тебе хорошо, потому что по шапке не дали и должности не лишили. Но мы же шли в священники не для того, чтобы писать отчеты, и не для того, чтобы твой храм стали циферкой в докладе патриарха!
В моем случае, вдруг все сошлось воедино. С одной стороны, во мне происходили внутренние процессы. Если раньше мне все было ясно и понятно и я был готов это и другим проповедовать, то – чем дальше, тем больше – стало возникать множество вопросов. С другой стороны, я понял, что крайне устал. Меня совершенно выбивала из колеи необходимость крестить младенцев, родители которых в христианстве, как говорится, ни сном ни духом – Евангелие не читали и не собираются. И у меня не было никаких оснований думать, что судьба этих младенцев будет сильно отличаться от судьбы их родителей. Я такой человек – не могу делать что-то бессмысленное.
Потом я попал в аварию. Я был вполне цел – как говорится, ни царапины, но психологические последствия, судя по всему, были. Осенью 2016-го уехал на три недели в Европу, просадив там последние семейные деньги. Но благодаря смене обстановки удалось прийти в себя. Вернувшись, договорился с настоятелем, что буду служить по будням два-три раза в месяц. Теперь я мог, ни на кого не оглядываясь, говорить проповедь и внимательно общаться с людьми во время исповеди – не для галочки.
А после Рождества 2019 года оказалось, что настоятель и вовсе во мне не нуждается – он больше не приглашал меня служить. Служить мне было особо негде, так что осенью я спокойно переехал жить в Словакию вместе с семьей. Честно говоря, я уехал молча, никого в патриархии не предупредив, и стал ждать, что будет.
Через месяц мне позвонили и спросили, где я. Я честно ответил – но особой реакции не последовало. А в сентябре 2020 года вдруг все завертелось: дисциплинарная комиссия, епархиальный суд. Но я не переживал: какая разница, если из сверхштатного я стану заштатным священником или даже попаду под запрет? Все равно я нигде не служу.
Однако дело повернулось иначе, и меня неожиданно лишили сана. По-своему, это решение было логичным. Но формально – абсурдным. У меня ведь не было никаких взысканий в личном деле! Насколько я понял в переводе с древних канонов на язык здравого смысла, мне вменили в вину самовольный отъезд и то, что я стал занимался коучингом. Хотя чем только наши маститые протоиереи и иерархи не занимаются!
Теперь я больше не действующий священник, но от Церкви меня не отлучили. Однако если бы даже сменилось церковное начальство, думаю, я бы уже не вернулся. Я не стал атеистом, но то, как я верю сейчас, весьма далеко от того, во что я должен верить и что я должен проповедать в РПЦ. А такую раздвоенность я не могу себе позволить.