Не на тех напали: сегодня — День Бородина
Материал опубликован в августовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
210 лет назад под Москвой загремела артиллерийская канонада. После пары месяцев отступлений сурово и горделиво, точно на параде, шли навстречу смерти русские герои, стремившиеся доказать себе и врагу, что Россия жива и никакой капитуляции не будет. Столкновение величайших армий мира оказалось неминуемым, двум державам-колоссам на одном континенте было слишком тесно. Оба войска отличались примерной доблестью и высоким профессионализмом, но одно защищало родную землю, а другое пришло в чужую страну как грабитель-захватчик. Наполеон утверждал, что война с «московитами» «положит конец гибельному влиянию России, которое она в течение пятидесяти лет оказывала на дела Европы». Он привел с собой 700-тысячную армию, в которой французы составляли примерно половину...
Все лето 1812 года наши соотечественники томились в ожидании генерального сражения. Петр Багратион предлагал лечь костьми еще на берегах Вислы, не пустить врага в срединную Россию, и это было в русле петровских традиций наступательной войны, в духе суворовской школы, к которой принадлежал князь-полководец. Но русский император одобрил другую стратегию: главной задачей стало сбережение армии. Не привыкшее к поражениям российское общество всю свою доходившую до ненависти горечь изливало на военного министра, искреннего сторонника «скифской войны» Михаила Барклая де Толли, чей план состоял в том, чтобы огромную вражескую армию заманить вглубь страны, отрезать от подкреплений, продовольствия и фуража, а затем планомерно добивать.
«Солдаты! Вот сражение, которого вы так желали. Победа в ваших руках. Она нам необходима. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение домой!» — гласил накануне Бородина приказ самонадеянного Бонапарта. Для разговора с солдатами Симбирского пехотного полка многомудрый Кутузов нашел простые и точные слова, и о них немедленно узнала вся армия: «Вам придется защищать землю родную, послужить верой и правдой до последней капли крови. Каждый полк будет употреблен в дело. Вас будут сменять, как часовых, через каждые два часа. Надеюсь на вас».
Михаил Илларионович не преувеличивал собственные возможности, высоко оценивал способности «Бонапартия», а потому пытался «перехитрить» его. У русского военачальника была задумка: возле деревни Утицы поставить скрытно корпус генерала Александра Тучкова и отряд ополченцев; если бы Наполеону удалось проломить фронт Второй армии (а Кутузов предполагал, что на левом фланге французы прорваться смогут), то русские неожиданно ударили бы во фланг и в тыл неприятелю. Но, как вспоминал позже ветеран Бородинской битвы Федор Глинка, по вине начальника штаба генерала Леонтия Беннигсена, затея успехом не увенчалась: наши части выдвинулись вперед, и ни курган, ни лес их не скрывали...
Каких героев тех дней мы вспоминаем прежде всего? Павших генералов Петра Багратиона и Александра Тучкова. Оба защищали Семеновские флеши, где развернулось наиболее ожесточенное, невиданное доселе противостояние. Окопы утопали в крови. В спешно построенных незадолго до битвы укреплениях располагались артиллерийские батареи, а вокруг держали оборону багратионовцы. Бой длился шесть часов, и именно сюда Наполеон бросил свои основные силы. Мощный удар корпусов, руководимых маршалами Даву и Неем, заставил дрогнуть защитников флешей.
Французы ими овладели, но затем последовала контратака русских гренадеров и кавалерии под началом Багратиона. Укрепления отбили! На этом клочке земли 35 тысяч французов наступали, как ураган. У Петра Ивановича было 20 тысяч воинов. Во время очередной схватки осколком гранаты ему раздробило берцовую кость...
Смертельно раненный, он впервые в жизни покинул поле боя и при этом аплодировал атаке неприятельских гренадеров, которые непреклонно шли вперед, не кланяясь картечи. Но и в храбрости русские превосходили противника, пробивались штыками в дыму, не считаясь с численным превосходством врага. Командование нашими войсками принял на себя другой храбрец суворовской выучки, генерал Дмитрий Дохтуров.
(Через две недели, когда Наполеон уже вошел в Москву, непобедимый Багратион скончался. Печальную новость от умиравшего князя, любимого ученика Суворова, скрывали.)
В один из самых напряженных моментов битвы под шквалом пуль, снарядов и картечи Ревельский полк дрогнул и начал было отступление, и тут, как вспоминал Федор Глинка, Тучков издал клич: «Ребята, вперед!». Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождем, призадумались. «Вы стоите? Я один пойду!» — воскликнул генерал, схватил знамя и бросился в атаку. Картечью ему разорвало грудь, но тело храбреца не стало добычей неприятеля. Оно оказалось погребено под исполинскими глыбами земли, образовавшимися от разрывов ядер и бомб. Пораженные мужеством своего командира солдаты, сгибаясь от ураганного огня, вернулись на флеши. (Вдова погибшего генерала Маргарита Тучкова останется верна светлой памяти супруга, примет постриг и станет основательницей Спасо-Бородинского монастыря.)
«По мере того, как войска Багратиона получали подкрепления, они, по трупам павших, с величайшей решимостью шли вперед, чтобы возвратить потерянные позиции. Мы видели, как русские массы маневрировали, подобно подвижным редутам, унизанным железом и низвергавшим огонь... Пока у них оставалось сколько-нибудь силы, эти храбрые солдаты снова начинали свои атаки», — рассказывал впоследствии французский генерал, участник сражения.
В битве за Багратионовы флеши Наполеон потерял около 30 тысяч воинов. Неприятель все-таки занял укрепления, но не прорвал оборону русских. Они отступили на 400 шагов, и казалось, что упорное сражение продолжится...
В 12 часов ночи Кутузов отменил приготовления к новой схватке, старый генерал, назвавший Бородинскую битву победной, решил отвести армию за Можайск, дабы восполнить людские потери и лучше подготовиться к другим сражениям, а также — дождаться фатальных ошибок от утратившего коммуникации Наполеона...
Бородинское поле в наши дни усеяно обелисками. Мемориал под открытым небом никого не оставляет равнодушным хотя бы потому, что знакомство с русской литературной классикой для многих из нас началось с лермонтовского стихотворения «Бородино», а рассказ дяди с подробностями сражения запомнился на всю жизнь:
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Эти слова русские повторяли во всех последующих войнах, в Великую Отечественную красноармейцы записывали лермонтовские строчки перед атакой, как молитву. «Бородино» представляет собой ту самую народность в искусстве, к которой никто и никогда не добавит презрительную приставку «псевдо».
Помнит Россия и молодого, командовавшего при Бородине всеми нашими пушкарями, генерала Александра Кутайсова. Перед битвой он отдал приказ: «Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий».
Зная о его отчаянной смелости, Кутузов пытался сберечь ему жизнь, но куда там... Во время очередной атаки французов на батарею Раевского Кутайсов ринулся в самую гущу сражения, во главе отряда храбрецов хотел остановить наступление вражеской кавалерии на наш редут. Завязалась жестокая схватка, а после нее друзья нашли окровавленную лошадь генерала. Отыскались сабля и ордена героя, но тело Александра Ивановича так и не удалось опознать. Скорее всего, наполеоновцы изрубили его на части.
«Когда впоследствии заходила речь о Бородинском сражении, князь Кутузов обыкновенно говаривал, что, если не одержан полный успех, на какой по своим соображениям он мог надеяться, тому причиною была смерть Кутайсова», — вспоминал участник битвы, военный историк Александр Михайловский-Данилевский. Так и было, артиллеристы без командира на какое-то время растерялись.
Конечно же, не только генералы совершали бессмертные подвиги. К примеру, те же Багратионовы флеши самоотверженно защищал семнадцатилетний прапорщик гвардейской артиллерии Авраам Норов. Неприятельское ядро оторвало ему ступню, после чего раненый офицер сказал своему боевому товарищу, бомбардиру: «Останься, мой друг, при мне, пока прибудут из обоза мои люди». И в ответ услышал: «Я попрошу, ваше благородие, чтоб здесь покамест вас поберегли, а мне позвольте вернуться на батарею: людей много бьет, всякий человек теперь там нужен». — «Христос с тобою, мой друг. Если я останусь жив, ты не останешься без награды». (Так и случилось, отважный бомбардир получил Георгиевский крест, а раненый прапорщик Норов, выживший в занятой французами Москве, спустя десятилетия, в 1853 году, станет министром народного просвещения.)
Фейерверкер 1-го класса 1-й артиллерийской бригады батарейной роты № 3 Федор Бердин проявил себя «августа 26-го при селе Бородине, когда убит был офицер... заступя его место, командовал двумя орудиями и при неустрашимой храбрости цельными выстрелами отражал неприятельскую кавалерию, покушающуюся ворваться на батарею и примером своей неустрашимости ободрял при орудии рядовых».
Цирюльник (!) Екатеринославского кирасирского полка Иван Лузыкин «неустрашимо и храбро при трех атаках на кавалерию и пехоту с прочими наравне отличился, также при сильном пушечном огне на месте сражения раненым подавал пособие, перевязывал и наконец ранен в правую ногу выше кисти пулею навылет».
Что уж тут говорить о гвардейцах, коим малодушие было по определению несвойственно. Капитан лейб-гвардии Литовского полка Петр Арцыбашев, «командуя после подполковника Тимофеева баталионом до получения тяжелой раны в руку, которая и отнята по локоть, поступал с таковою же неустрашимостию». Батальонный адъютант поручик лейб-гвардии Егерского полка Николай Репнинский, «храбро наступая на неприятеля, получил две раны и, несмотря на оные, оставался в сражении до получения третьей тяжелой раны».
Участвовал в Бородинской битве и юный прапорщик Михаил Муравьев, будущий генерал, губернатор, министр, усмиритель польско-литовского восстания 1863 года. В 1812-м ему было 16, и он пришел на Бородинское поле, чтобы умереть, но не пропустить врага в Москву. Доблестно сражался на позициях батареи Раевского. Юношу без сознания, тяжело раненного, нашли на следующий день среди мертвых тел. Вражеское ядро повредило ему ногу, начиналась гангрена, ранение могло оказаться смертельным, но доктора, к счастью, спасли ему жизнь...
Муравьев успеет вернуться в строй до взятия Парижа, а память о Бородине всегда будет жить в сердце этого бесстрашного воина и государственного деятеля, для которого любовь к России станет не фигурой речи, а сутью земного служения.
Французский император после той битвы не чувствовал себя победителем. Он понимал: русская армия не разбита, пленных крайне мало, беспорядочного отступления защитников не произошло... Ни с таким народом, ни со столь отчаянным сопротивлением никогда прежде Наполеон не сталкивался.
В записках Федора Глинки есть такие строчки: «Дым огустел и повис над полем. И в этой ночи, полуискусственной, полуестественной, между рассеянных французских колонн, еще двигавшихся с барабанным боем и музыкою, еще развертывавших свои красные знамена, вдруг (и это было уже в последний раз) прозвенела земля под копытами несущейся конницы. 20 000 сабель и палашей скрестились в разных местах поля. Искры сыпались, как от пожара, и угасали, как жизнь тысячей, погибавших в битве. Эта сеча, на минуту возобновленная, была последней вспышкой догоравшего пожара, затушенного кровью. Это король Неаполитанский бросился с своею кавалериею на линию русскую. Но дня уже не стало, и сражение затихло. Великий вопрос: «Кто победил?» остался неразрешенным».
(В следующей главе повествования мемуарист ответит и на данный вопрос: к зиме Россию покинут остатки посрамленной, менее всего похожей на победительницу Великой армии.)
К ночи войска вернулись на исходные позиции. Перед взорами предстало выжженное, усеянное телами героев поле. Две армии потеряли около ста тысяч человек убитыми и ранеными. Кутузов понимал: несмотря на нерасторопность московского генерал-губернатора Федора Ростопчина, русская армия получит необходимое подкрепление, мало-помалу наладит снабжение продовольствием, лошадьми, боеприпасами, а боевой дух Наполеона и его воинов после Бородина будет надломлен до конца кампании, до изгнания из России.
Русский император воспринял донесение о сражении как победное и произвел Михаила Илларионовича в фельдмаршалы. Прав оказался генерал Алексей Ермолов: «Под Бородино французская армия расшиблась о русскую». Точнее не скажешь.
Воспетые Пушкиным и Жуковским Бородинские годовщины всегда были для России священны. Через 210 лет мы искренне кланяемся всем тем, кто «клятвы верности сдержали». Так будет и впредь.