Турция и Туркменистан: пантюркизм вместо неоосманизма, или Мягкая сила Анкары
Два государства – один народ, но алфавит врозь
Завершаем начатую в статьях «На пороге апокалипсиса, или Чьи интересы США бомбили в Иране» и «Ашхабад: шаг на Восток, или Игра по новым правилам» тему Туркменистана в контексте происходящих на Ближнем Востоке и в Центральной Азии событий. В данном материале речь в большей степени пойдет о внешнеполитическом курсе Анкары, а ее взаимоотношения, в особенности их перспективы, с Ашхабадом будут затронуты во второй половине статьи.
Прошлый разговор мы завершили на становлении военно-технического сотрудничества Ашхабада с Пекином, отметив неоднозначное отношение в постсоветской Средней Азии к Китаю по причине различий определяющих менталитет культур: даосско-конфуцианской с мусульманской.
Востоковед А. А. Маслов не раз подчеркивал, что в ходе деловых переговоров мы и китайцы вкладываем далеко не тождественный смысл в те или иные формулировки, отчего нередко рождается недопонимание. Отчасти это касается и политического диалога, который проще вести с партнером, находящимся с вами в одном языковом и религиозно-культурном пространстве.
Для Туркменистана таковой партнер, помимо России, — Турция. Титульная нация в обеих республиках — потомки огузов. Правда, следует отметить, что туркмены и турки, несмотря на лингвистическое сходство их языков, понимают друг друга с трудом.
Кроме того, С.А. Ниязов отказался перенимать турецкий алфавит, равно как и не сказать, что Туркменская ССР поддерживала тесные связи с Турцией даже на бытовом уровне.
Всё изменилось в 1991-м, когда в Анкаре и Ашхабаде начала распространяться идеологема: «Два государства – один народ». В Турции это стало следствием активизации интереса к Средней Азии и Закавказью, трансформировавшегося после прихода Р.Т. Эрдогана к власти в 2014 г. в геополитическую стратегию. Отчасти ее переориентации с Запада на Восток способствовали так и не открывшиеся перед турками двери ЕС и все более углубляющиеся трения с партнерами по НАТО.
И если в Закавказье фокус внимания Анкары сосредоточился на Баку, превратившемся после смерти Г. Алиева в турецкий прокси, то в Средней Азии в объектив ее геополитических интересов попал Ашхабад.
Причины повышенного к нему внимания обуславливались не только соображениями экономики и заинтересованностью в транзите углеводородов, причем в обход России, но и пантюркистской идеологией.
И прежде чем коснуться деталей туркмено-турецких отношений, поговорим об отличии пантюркизма от неоосманизма, иной раз неправомерно отождествляемых.
Операция «Аттила», или первый шаг в неоосманистской поступи Анкары
Термин «неоосманизм» впервые употребили греческие СМИ после оккупации турками северного Кипра в 1974 г. Он ассоциируется не столько с культурологическими или лингвистическими аспектами, сколько с постепенно реанимированными экспансионистскими трендами во внешнеполитической стратегии Анкары, аккумулированными распадом СССР, отсутствием в начале 1990-х доминирующего влияния какой-либо ведущей региональной державы на постсоветском пространстве в Средней Азии, на Кавказе и в Закавказье, падением Ирака и Ливии и, наконец, началом гражданской войны в Сирии. Как видим, речь идет о территориях, ранее входивших в состав Османской империи или представлявших собой сферу ее геополитических интересов.
Турецкие войска на Кипре, операция «Аттила», в которой греки увидели возрождение неоосманизма во внешней политике Анкары
В подобной ситуации турки, пусть и в разной степени присутствия, попытались быть сразу везде. В каком-то смысле это и обуславливалось универсалистским характером неоосманизма, подразумевающим ведущую роль Анкары в мусульманском мире.
Историческим обоснованием для подобного рода претензий было принятие султаном Селимом I титула халиф после разгрома египетских мамлюков в XVI столетии.
Вообще о наднациональном характере империи очень точно написал выдающийся отечественный востоковед, один из крупнейших специалистов по истории Порты, к сожалению, недавно ушедший от нас, К.А. Панченко:
Империя – это полиэтничное государство (предполагающее, естественным образом, и сочетание контрастных ландшафтов), обладающее надэтнической идеологией (чьи формы иной раз могут сильно отличаться от привычных нам представлений о государственной идеологии).
Скандальным шагом в контексте неоосманистской политики, немыслимой без возвращения исламу доминирующей роли в стране, стало придание собору Святой Софии статуса мечети, что шло вразрез с идеологией кемализма, в рамках которого формировалось негативное отношение к наследию Порты и делался тренд на построение светского государства, в том числе и с акцентом на пантюркизм, но вне религиозно-имперского его понимания и экспансионизма на международной арене.
Намаз в Святой Софии в июле 2020-го – не столько религиозное действо, сколько демонстрация неоосманистских намерений Эрдогана
При этом на декларативном уровне ни Эрдоган, ни считающийся родоначальником неоосманистского внешнеполитического курса Турции экс-премьер-министр А. Давутоглу не выступают за возрождение Порты в прежних границах.
Номинально их цель носит более скромный характер:
С позиции Турецкой Республики, – пишет востоковед С.М. Агамалиев, – неоосманизм – это внешнеполитическая стратегия, направленная на защиту своих национальных интересов за счет сочетания мягкой и жесткой силы, культурного экспорта, поддержки интеграции тюркских народов и в первую очередь соблюдения концепции «ноль проблем с соседями».
Однако политика Анкары расходится с декларациями, свидетельством чему вторжения в Ирак и Сирию. Отсутствие же территориальных претензий к России обусловлено, рискну предположить, не доброй волей Эрдогана, а несопоставимостью военного потенциала двух стран.
Но при его изменении возможна и трансформация внешнеполитического курса Анкары. Во всяком случае, турки последовательно стремились выдавить Москву из постсоветского пространства.
Именно Стамбул, – подчеркивает политолог и историк А. А. Казанцев, – всегда был одним из мест, где евроатлантическими институтами принимались решения, особенно болезненно воспринимавшиеся Россией. Так, на проведенном 18 – 19 ноября 1999 г. Стамбульском саммите ОБСЕ был одобрен ряд документов, которые потребовали ускоренного вывода российских войск из Молдовы и Грузии.
Уж кто-кто, а Молдавия менее всего ассоциируется с идеями пантюркизма и Великого Турана, а вот в концепт неоосманизма может вписаться вполне, как, впрочем, и Грузия.
Неоднократно высказывавшиеся территориальные претензии со стороны турецкого прокси Азербайджана к Армении следует также рассматривать в рамках неоосманистского курса Анкары.
Да и как соотнести концепцию «ноль проблем с соседями» с подобного рода выступлениями?
19 января 2000 г. министр по связям с тюркоязычными республиками бывшего СССР Турции Абдулхалук Чай, по словам А. А. Казанцева, заявил, что Турецкая республика, являясь преемницей великой Османской империи, может и должна создать союзное объединение с Азербайджаном, Казахстаном, Узбекистаном, Киргизией и Туркменистаном, даже если ценой тому станет резкое усиление турецко-российской конфронтации. Мы, Османская империя, веками правили этими территориями.
Несколько лет назад Эрдоган высказался в том же духе:
Наши физические границы отличаются от границ в нашем сердце. Разве можно отличить Ризе от Батуми? Множество историков считает, что в границы Турции должны входить Кипр, Алеппо, Мосул, Салоники, Батуми. Лишь утратив независимость, мы потеряем интерес к этим территориям.
Однако попытка реализации неоосманистских планов Эрдоганом приводит к наступлению на грабли несоответствия амбиций и возможностей, на что обращают внимание эксперты:
С точки зрения долгосрочных прогнозов, – пишет востоковед В.К. Давлетбаков, – проект «Новой Османской империи» Эрдогана будет зависеть не столько от политической составляющей, сколько от экономических показателей развития государства.
В плане соотнесения геополитики и военно-экономических возможностей у Анкары и возникли проблемы:
Турция оказалась, – отмечает А.А. Казанцев, – не в состоянии реально освоить потребительские и инвестиционные рынки Центральной Азии и Южного Кавказа. В период азиатского кризиса конца 1990-х гг. она оказалась не в состоянии выполнить свои обязательства по отношению к странам Центральной Азии. Связи с ней имеют определенное (и очень далекое от решающего) значение для экономики лишь трех стран. В 2006 г. Турция занимала 2-е место в экспорте нетюркского Таджикистана (31,7 %), 2-е место в импорте Туркменистана (11,1 %) и 4-е место в экспорте Узбекистана (7,6 %). Н. Назарбаев выразил общее мнение центральноазиатских элит, высказавшись однажды в том ключе, что, избавившись от российского «покровительства», Центральная Азия не хотела бы идти под турецкий патронаж.
Причем турецкий патронат не желает принимать не только постсоветская Средняя Азия, но даже и вчерашний террорист А. Аш-Шараа, совершивший свой первый зарубежный визит отнюдь не в Анкару, рассматривающую его как свою марионетку, а в Эр-Рияд, о чем шла речь в статье «Страсти по Африканскому корпусу. Сирия, Судан, Чад, Ливия».
Отметим также, что неоосманистские амбиции нынешнего турецкого президента не находят поддержки в вестернизированных кругах страны. Пусть и косвенным, но примером тому – открытая критика Эрдогана интеллигенцией после задержания стамбульского мэра Э. Имамоглу весной этого года.
Стамбульский мэр Э. Имамоглу – в каком-то смысле символ светской Турции
Словом, внешнеполитический неоосманизм для Анкары – верный путь к перенапряжению сил и, возможно, к внутренним потрясениям, ибо свойственные Эрдогану заигрывания с террористами просто так не проходят.
Пантюркизм, или Путем внешнеполитического реализма
А вот пантюркистские амбиции Турция, при взвешенном внешнеполитическом курсе, реализовать вполне в состоянии. Одним из идеологов пантюркизма был писатель и социолог З. Гёкальп, полагавший невозможным построить подлинно тюркское государство без возвращения к корням, подразумевая под ними Сельджукский султанат и его культуру. Последний играл важную, но, в отличие от Порты, не главенствующую роль в исламском мире.
Сравним карту Сельджукского султаната в период его рассвета при Мелик-шахе и Османской империи на ее пике – в правление Сулеймана Великолепного.
Сельджукский султанат XI в.; ни Северная Африка, ни Аравия, ни Палестина не были его частью, да и Сирия оспаривалась Фатимидами, а завоевания в Закавказье и в Средней Азии оказались недолговечны.
В рамках современных реалий ни на Балканы, ни на Причерноморье, не говоря уже о Магрибе, Анкара претендовать не может, хотя в отношении последнего определенные попытки после уничтожения Ливийской Джамахирии предпринимала, о чем я писал пять лет назад в статье «Эрдоган прибавляет газу».
На Балканах же, когда там поднимали голову исламские фундаменталисты в лице их идеолога А. Изетбеговича, см. об этом: «Изетбегович и Юлдашев – единство непохожих, или Территория войны», Турция критиковалась последним как плагиат европейской секулярной цивилизации. А вот Порту Изетбегович считал оптимальной формой исламской государственности и, полагаю, приветствовал бы неоосманистский курс Эрдогана, равно как и тренд на исламизацию страны.
Глядя на карту Порты на пике ее могущества, видно, что нынешний Туркменистан вовсе не вписывается в концепцию неоосманизма.
Но именно в период активной политической деятельности боснийского лидера идеи пантюркизма
вошли, – пишет В.К. Давлетбаев, – в официальную внешнюю политику Турецкой Республики при создании (в 1992 г. – И.Х.) Агентства по тюркскому сотрудничеству и развитию (TIKA), чью деятельность курирует Министерство иностранных дел.
В отличие от неоосманизма, они не противоречат светскому характеру государства, не ангажированы с религиозной точки зрения. Расставшись с нереализуемыми неоосманистскими амбициями на Балканах и в Магрибе, Анкара могла бы рассчитывать на распространение сферы влияния в границах Сельджукского султаната, если не будет действовать как слон в посудной лавке, что свойственно местами не в меру экзальтированному Эрдогану.
Крушение иранской оси сопротивления на Ближнем Востоке, ослабление позиций (о полной их потере говорить преждевременно) России в Сирии, равно как и ее сфокусированность на СВО, стратегический успех турецких прокси в Нагорном Карабахе открывают перспективы укрепления позиций Турции в Закавказье и распространения влияния на Среднюю Азию — ту ее часть, где тюркское население носит преобладающий характер.
Соответственно, более трезвый взгляд на возможности страны и позволит Анкаре корректировать неоосманистские амбиции, приводя их, если можно так выразиться, к гармонии с пантюркистской идеологией и делая ставку на мягкую силу.
Туркмено-турецкая партия, или Кто играет белыми?
Последняя, предположу, станет приоритетной для Анкары в диалоге с Ашхабадом. В отличие от выигранной азербайджанской, туркменская партия Турции сложнее.
Туркменистан не собирается отказываться от нейтралитета, в частности, воздержавшись от участия в совместных учениях военнослужащих стран — членов Организации тюркских государств в 2022 г. и ограничившись статусом наблюдателя.
В свою очередь, Анкара хотела видеть туркменских военнослужащих среди участников учений, равно как и Ашхабад — в организации, о чем ею заявлялось на официальном уровне.
Однако, в отличие от Алиева, Г. Бердымухамедов — судя по всему, и поныне фактический глава республики при номинальном президентстве сына — занимает более взвешенную позицию в диалоге с Турцией, скажем, приветствуя ранее предпринятые посреднические усилия Анкары, направленные на урегулирование туркмено-азербайджанского спора из-за месторождения «Достлук».
Добываемые там газ и нефть будут поставляться на турецкий и европейский рынки через Азербайджан. Однако для этого требуется создание соответствующей инфраструктуры.
Г. Бердымухамедова иной раз представляют как веселого политика, однако ему не откажешь в твердости и независимости внешнеполитического курса, чем он существенно отличается что от Алиева, что от Пашиняна.
На современном этапе почти треть добываемого в Туркменистане газа поставляется в Китай, сотрудничеством с которым в сфере экономики Ашхабад весьма дорожит. Причины в следующем:
В 2020 г. Пекин, — пишут востоковеды В. Аватков и А. Рыженков, — закупил у Ашхабада продукции на 6 071 165 000 долл., причем 6 039 818 000 долл. из них пришлось на поставки газа. Турецкая доля в экспорте Туркменистана составляет около 4% — на одном уровне с Россией и Узбекистаном.
Кроме того, Туркменистан заинтересован в реализации запущенного десятилетие назад проекта по созданию газопровода TAPI (Туркменистан – Афганистан – Пакистан – Индия).
И тем не менее роль турецких компаний, в особенности строительных, в туркменской экономике носит существенный характер.
На настоящий момент, отмечают процитированные выше авторы, в республике осуществляют проекты 16 компаний, входящих в топ-250 строительных подрядчиков в мире. Из этих 16 гигантов на туркменском строительном рынке 8 – турецкие. Самым крупным инфраструктурным проектом, в котором участвовали турецкие строительные компании, стала модернизация порта Туркменбаши.
В то же время в плане развития совместного с Ашхабадом сотрудничества в экономической сфере и на рынке вооружений Анкара уже сейчас чувствует конкуренцию со стороны Китая.
А вот в гуманитарной области Турция может добиться более весомых успехов в отношении с Туркменистаном, особенно в сфере образования. Собственно, в начале 1990-х оно развивалось довольно успешно. В Туркменистане открывались турецкие школы, но чуть более десяти лет назад они были закрыты, поскольку патронировались политическим противником Эрдогана Ф. Гюленом. Да и сам Бердымухамедов, видимо, опасался, что будущая интеллектуальная элита окажется слишком протурецки настроена.
Не сказать, что опасения Аркадага совсем уж беспочвенны. На современном этапе 15 тысяч туркменских студентов обучается в Турции. Для сравнения, в Китае учится порядка 1500 туркмен, в России — около 30 тысяч. Но вот будут ли последние, вернувшись на родину, занимать пророссийскую позицию?
Анкара со своей стороны не скрывает намерений вывести сотрудничество в сфере образования на более высокий уровень, например, увеличить квоты для туркменских студентов.
Соответственно, по меньшей мере часть будущей туркменской политической, военной, бизнес- и научной элиты будет ориентирована на более тесное сотрудничество с Турцией, так как ее мышление, видение политических реалий окажется выдержанной в турецкой парадигме; равно как и уровень образования станет носить светский характер, поскольку турецкая интеллектуальная элита – как, впрочем, и туркменская – в целом религиозно индифферентна.
Но есть и другая сторона медали: приезжающие в Турцию на заработки и занимающие иную социальную нишу туркмены вполне могут оказаться обработаны адептами радикального ислама. По данным турецкой миграционной службы, их сейчас в стране порядка 120 тысяч. То есть оборотной стороной мягкой силы может стать радикализация части туркменского общества.
Соответственно, в каком-то смысле культурное влияние Турции на Туркменистан представляет собой игру с трудно предсказуемыми последствиями, способными привести в будущем ко все более углубляющейся пропасти между ментальными установками части ангажированного джихадистскими идеями общества и воспитанной турками немногочисленной власть предержащей светской элиты.
Эрдоган задумчив, ибо, в отличие от азербайджанской, его туркменская партия сложнее и с менее предсказуемым результатом
Одним словом, туркменская партия Турции становится всё интереснее.
Использованная литература
Аватков В., Рыженков А. Туркменистан и туркоцентричная интеграция
Агамалиев С.М. Концептуальные основы неоосманизма: особенности мягкой и жесткой силы во внешней политике Турции на примере Сирии // Вестник РГГУ. Серия «Политология. История. Международные отношения». 2023. № 4. С. 69 – 85.
Давлетбаков С.К. Пантюркизм и современная внешняя политика Турции
Котенко Д.Г. Векторы и парадигмы концепции «Великого Турана» во внешней политики Турции
Панченко К.А. Османская модель империи: некоторые размышления // Исторический вестник. Том: 29. № 3. М., 2019.
Ситнянский Г. Интеграция в центральной Азии: Российский и турецкий проекты - соперничество или сотрудничество?
Цветков Г.В. Конфуцианство и даосизм – национальные религии Китая