«Защищал от расправы пленных»: сын Давида Самойлова — о жизни поэта, творчестве и солдатском прошлом
Исполнилось 105 лет со дня рождения поэта Давида Самойлова (1920–1990), участника Великой Отечественной войны, одного из знаковых писателей фронтового поколения. Накануне этой даты о Давиде Самойлове «Вечерней Москве» рассказал его сын, прозаик, переводчик и издатель Александр Давыдов. А еще мы впервые комментируем одно письмо поэта, в котором упоминается наша газета.
Александр Давыдов — старший сын Давида Самойлова от первого брака с искусствоведом Ольгой Фогельсон (1924–1977). Он родился 15 февраля 1953 года, и это обстоятельство, как ни странно... сохранило жизни нескольким друзьям поэта и его жены.
Откупался солеными орешками
— Александр Давидович, чем же ваше рождение помогло другим людям?
— Когда Сталин умер, несколько друзей семьи направились на прощание с ним в Колонный зал. Но потом все-таки решили не лезть в давку (в которой, как потом выяснится, погибнет не меньше сотни человек. — «ВМ»), а вместо этого поглядеть на новорожденного сына «Дезика и Ляли», как называли моих родителей. Отец и мама часто рассказывали мне об этом, и я этим слегка гордился.
— Где вы тогда жили?
— В мои самые первые месяцы — в огромной коммуналке на углу Мархлевского и Кировской (так назывались тогда Милютинский переулок и Мясницкая улица. — «ВМ»). Потом до моих 14 лет — в большом доме на площади Борьбы, где сейчас мемориальная доска, в двух комнатах четырехкомнатной общей квартиры. По тем временам это было завидным жильем. Притом еще, что соседями были наши родственники. До моих лет трех одна из комнат, поменьше, была рабочим кабинетом отца. Потом она стала моей «детской», а большая одновременно и столовой, и гостиной, и кабинетом. В ту пору ребенку иметь свою комнату было исключительной редкостью.
Ссора с Голубкиной, поездка в концлагерь и отношения с мужем: тайная жизнь Людмилы Касаткиной
— Если папа работал, то надо было ходить на цыпочках?
— К процессу его творчества дома не было трепетного отношения. Оно, как я заметил, больше свойственно семьям посредственных литераторов. В полном смысле «работой», хотя часто и вдохновенной, для отца были стихотворные переводы, чем он добывал средства на жизнь. Работал он по утрам, когда я бывал в прогулочной группе, а потом в школе. А стихи, как он не раз говорил, «пишутся сами». Отец их в ту пору «вылеживал» на диване. Становился задумчивым, сосредоточенным, я знал, что тогда его лучше не отвлекать. Потом он садился за трофейную машинку «Континенталь» и записывал строчку или строфу.
— Заниматься вами отец успевал?
— Пару раз водил в театр. Иногда подвозил на машине в школу, когда я опаздывал. Изредка помогал справиться с трудной задачей: он прекрасно помнил школьную математику. Бывало, по воскресеньям меня «доверяли» отцу. Шли мы с ним не в кино и не в зоопарк, а в ресторан ЦДЛ. Не слишком педагогично, но там я мог лицезреть многих известных писателей от Светлова до Ахмадулиной. Но «литературные знакомства» мне в мои лет пять-семь были ни к чему, а взрослые разговоры скучны и непонятны. Единственная радость, что отец от меня откупался недоступными в других местах яствами вроде соленых орешков и кофе глясе.
Пленных надо щадить
— Что вспоминал отец о войне?
— Свое участие в войне отец уважал. Иногда рассказывал, но не о своих боевых заслугах, о которых я узнал, только прочитав его наградные реляции на сайте Минобороны, а какие-то забавные моменты.
— Вы приставали к нему с вопросами, «сколько немцев ты убил?»?
— Об этом я его не расспрашивал. Он сам говорил, что, когда был пулеметчиком, не видел: попал — не попал. Притом он был «вторым номером», подавал ленту. А что человек упал после его выстрела, он наблюдал только раз, но после боя его на том месте не обнаружил, может быть, тот остался жив. Зато как комсорг разведроты он провел накануне вступления в Германию собрание на тему «Поведение советского воина во вражеском логове», где призывал к гуманности. Это было опасно, поскольку еще не был снят лозунг «Убей немца!». Защищал от расправы пленных, иногда удачно, иногда нет. Известны его строчки:
Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.
— С однополчанами он встречался?
— Нет. Но всегда отмечал День Победы с несколькими друзьями-фронтовиками. В этот день иногда надевал свои боевые награды.
Соответствие самому себе
— Когда расстались ваши родители?
— Это был долгий, мучительный для нас всех троих процесс. В томе Самойлова в серии «Новая библиотека поэта» к его строчкам «До Александра дожил, / с ним пережил беду…» — довольно странный комментарий: «Бедой для Александра стал развод его родителей». Это верно: он выпал на мой самый чувствительный, подростковый возраст. Но ведь ясно сказано, что и автор «пережил беду» вместе с Александром. Окончательно родители расстались в 1967-м после 20 лет совместной жизни. Они сохранили дружеские отношения. Бывал он у нас часто. На раннюю смерть мамы отозвался пронзительным стихотворением:
О, бедная моя,
Ты умерла, а я
Играю под сурдинку
На скрипке бытия.
И также непреложно
Ведет меня стезя
Туда, где жить неможно
И умереть нельзя.
— Когда вы начали читать отца?
— Увлекся поэзией я примерно лет в 12. Сперва был заворожен Блоком, к которому меня приохотила мама. В отцовские стихи вчитался лет в 14. Даже не помню, с какого именно стихотворения начался мой интерес к его поэзии.
— Отец «проверял» на вас свои стихи?
— С моих 16 лет он читал нам с мамой каждое свое новое стихотворение. К нашему мнению относился серьезней, чем к мнению критиков, с которым, вообще-то, не слишком считался, за, может быть, немногими исключениями. Он радовался нашему одобрению, а равнодушие его огорчало. Это можно понять, учитывая, что наш литературный вкус он сам же во многом и сформировал. То есть на нас с мамой он проверял соответствие самому себе.
Его оценили со временем
— Ваше окружение знало, чей вы сын?
— В знаменитой Второй математической школе даже был культ Самойлова, учрежденный самым популярным из учителей — Анатолием Якобсоном, переводчиком, филологом. Однако мое пребывание в этой школе было кратким, так что искупаться в лучах отцовской славы мне, в общем, не довелось. Из однокурсников по журфаку МГУ о моем родстве знали очень немногие. Зато знали некоторые преподаватели, а главное — декан Ясен Николаевич Засурский. Поэтому меня и не исключили за злостное непосещение занятий.
— А когда вы почувствовали отцовскую популярность?
— Ближе к середине 1970-х, когда я уже заканчивал университет. В моем детстве отец мне и сам советовал на вопрос: «Кто твой папа?» — скромно отвечать: «Переводчик». Он всегда был в основном поэтом для интеллигенции. Впрочем, в течение 1960-х годов постепенно формировался и расширялся круг его верных поклонников. Помню его выступление в Политехническом, когда были не только заняты все места, но люди сидели на ступеньках, толпились перед сценой, только разве что на люстрах не висели.
— Его новые тексты, наверное, публиковались «с колес»?
— Самойлов в одном стихотворении покаялся, что пишет «редко и мало». Оказалось, он просто был очень строг в отборе своих стихов для печати. После смерти в его архиве обнаружили многие десятки неизвестных текстов, в том числе ярких, мощных. Родные печатали их в журналах и книгах на протяжении двух с лишним десятилетий.
— К 105-летию будет издано что-то неизвестное?
— В издательстве «Водолей» вот-вот выйдет книга, в которой собраны все сочинения Самойлова, положенные на музыку. Впервые будут опубликованы его либретто комической оперы «Двенадцатая ночь» и оперы-концерта «Четыре портрета». Также туда включены некоторые тексты песен для мультфильмов и телефильма, которые размещались в интернете, но никогда не выходили «в бумаге». Я знал, что песен на слова Самойлова много, но, составляя сборник вместе с Геннадием Евграфовым, был поражен их количеством: порядка трехсот. Недавно один специалист в этой области меня уверял, что из лириков ХХ века больше песен только на слова Есенина, а другие отстают с большим отрывом.
ДОСЬЕ
Давид Самуилович Самойлов (настоящая фамилия — Кауфман) родился 1 июня 1920 года в Москве. С 1939 года учился в Московском институте философии, литературы и истории. После начала Великой Отечественной войны рыл окопы под Вязьмой. С августа 1942 года — пулеметчик на Волховском фронте. С марта 1944 года служил в моторазведроте разведотдела штаба 1-го Белорусского фронта — писарем, затем автоматчиком. Окончил войну в Германии в звании ефрейтора. Публиковался с 1941 года. Автор множества поэтических сборников, стиховедческого исследования «Книга о русской рифме». Активно работал как переводчик. Лауреат Государственной премии СССР (1988). Умер 23 февраля 1990 года за кулисами Таллинского драматического театра после выступления на вечере памяти Бориса Пастернака. Похоронен в эстонском городе Пярну, в котором жил с семьей с 1976 года.
КСТАТИ
У Давида Самойлова было три боевых награды. 23 марта 1943 года с пулеметным расчетом во время атаки он первым ворвался в немецкую траншею и в рукопашной схватке уничтожил трех вражеских солдат, за что неделю спустя был награжден медалью «За отвагу». 1 ноября 1944 года удостоен медали «За боевые заслуги», а 14 июня 1945 года — ордена Красной Звезды (за захват немецкого бронетранспортера и трех пленных и за активное участие в боях за Берлин).
ДОСЛОВНО
В 2009 году в Таллине вышла книга переписки Давида Самойлова с его другом, литературоведом и прозаиком Юрием Ивановичем Абызовым (1921–2006). В письме Самойлова от 27 августа 1989 года упоминается «Вечерняя Москва». Поэт в шутку примеряет маску завистливого националиста, склонного везде подозревать предвзятость.
«Не злорадствуй! Ты знаешь, как я уважаю Юрия Давыдовича*, но, между нами говоря, ты знаешь, кто он такой.
Подумаешь — «Вечерняя Москва»!
В «Пярнуском курьере» я попал бы в первую тройку. Койдула**, Пушкин и я. (Пушкин под сомнением).
Вот Юрий Давыдович доброжелательнее ко мне, чем ты. А еще считаешься ближайшим другом.
Он отмечает***. А ты не отмечаешь.
А вообще это все русофобия. Автор интервью какой-то Марголис. Из ваших. Нас, русских поэтов, принято отодвигать на задний план.
Но придет и наше времечко, когда не Левитанского, Высоцкого и Галича — Глазкова и Самойлова с базара принесут.
Т.е., как верно заметил Некрасов****, купят на черном рынке*****...»
* В газете «Неделя» (приложение к «Известиям») за 14 августа 1989 года вышло интервью с поэтом Юрием Давыдовичем Левитанским (1922–1996). Автор Леонид Марголис ссылается на опрос «Вечерней Москвы», в котором Левитанский входит в десятку самых читаемых поэтов (вероятно, имеется в виду выпуск от 21 апреля 1989 года). Самойлов в этих рейтингах не фигурировал.
** Койдула Лидия (1843–1886) — эстонская писательница, основоположница национальной драматургии.
*** Левитанский упомянул Самойлова среди поэтов, чье творчество удерживало «общественное сознание от сползания в болото бездуховности».
**** Аллюзия на известную цитату из поэмы Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (1863–1877): « Эх! эх! Придет ли времечко,/ <...> Когда мужик не Блюхера / И не милорда глупого — / Белинского и Гоголя / С базара понесет?»
***** В годы перестройки стали публиковать авторов, чье творчество до этого полностью или частично замалчивалось. Александр Аркадьевич Галич (1918–1977) с 1974 года жил в эмиграции, его первым изданным на родине сборниками стало «Возвращение» (1989). У Николая Ивановича Глазкова (1919–1979) книги в СССР выходили, но лишь в «Избранном» (1989) его поэзия представлена достаточно полно. Подобные книги пользовались громадным интересом и становились объектом спекуляции.
В мае этого года исполнилось 120 лет со дня рождения писателя, нобелевского лауреата Михаила Шолохова. Его нет с нами более сорока лет, и романы его не стареют, но не уходит в прошлое и глупая возня вокруг его имени. О Шолохове и его месте «ВМ» поговорила с Сергеем Васильевым, доктором филологических наук, профессором кафедры русской классической литературы и славистики Литературного института им. Горького.