Интервью с российско-грузинским режиссером Бакуром Бакурадзе
30 января в российский прокат вышла драма «Снег в моем дворе», снятая новым классиком российского кино Бакуром Бакурадзе. Кинокритик «Сноба» Дмитрий Елагин поговорил с режиссером о десятилетнем перерыве, неснятом фильме о блокаде Ленинграда и документальном кино.
Ваш последний полнометражный фильм «Брат Дэян», премьера которого состоялась в Локарно, вышел почти десять лет назад. С тех пор вы работали над сценариями к блокбастерам «Салют-7» и «Вызов», были креативным продюсером в компании Look Film и преподавали в Московской школе нового кино. Тем не менее перерыв в десять лет — это очень большой срок для режиссера. Как так вышло?
У меня было много проектов, и они занимали огромное количество времени. Параллельно с ними я писал сценарий фильма о блокаде Ленинграда. Собственно, начал его тогда, когда в прокат вышел «Салют-7», а это был 2017 год — тогда было бесполезно чем-то своим заниматься, проект был сложным и требовал много времени. На сценарий новой картины ушло огромное количество ресурсов, но кино не сняли по одной причине: оно было очень авторским и дорогим. Проект не претендовал на зрительский сегмент и стоил порядка 300 миллионов рублей — сложно найти продюсера, у которого будут такие большие деньги на подобное кино. Планировались боевые действия, десант, батальные сцены, будучи при этом авторским проектом. На него ушло много времени, но ничего страшного, главное, что эту тему я прожил. Фильма нет, но я внутри него существовал, это очень ценно.
После его отмены наступил 2020 год, начался COVID, было дезориентированное время. Никто не понимал, что, как и где снимать, а компьютерные истории меня не интересовали. Тогда я начал писать сценарий вместе с Леваном, а сняли мы «Снег в моем дворе» в начале 2022 года. Как-то затянулось.
Интересно, что вы планировали снять военное кино. Почти десять лет назад вы дали интервью изданию «Сеанс», где рассказали, что ваш подход к кино меняется, от более условного в «Шультесе» 2008 года к реалистичному «Брату Дэяну». При этом вы хотели поставить военное кино, которое в наши дни либо пародийно-реалистичное, либо красиво-развлекательное, либо эстетски-философское.
Вопрос условностей и реализма стоит не столько в русле эволюции автора — все зависит от того, какую ты историю рассказываешь. Тот же «Шультес» реалистично рассказывать было невозможно и не нужно, а в «Снеге в моем дворе» условностей не хотелось.
Вообще, условности — это жанровый момент, они определяют дистанцию. Я снял сейчас новый фильм, монтирую его — там очень остро стоит вопрос дистанции. Даже в монтаже можно увести картину от условности к реализму, и наоборот. Поэтому не то чтобы у меня была какая-то эволюция, просто так сложилось, такие были темы, и я в них находил тот или иной язык. Думаю, что мой следующий фильм будет более условным, но в нем будет и большая доля реализма. Это про XIX век, сейчас на монтаже выстраиваю баланс.
Также моя неснятая картина о блокаде — это не кино о войне. Это голодная жизнь в адских обстоятельствах. Это ад. Если говорить о батальных сценах, то хороших произведений о войне очень мало, около десяти из тех, что я знаю: «Иди и смотри», «Тонкая красная линия», «Спасти рядового Райана» и так далее. Мне кажется, что «Тонкая красная линия» достаточно реалистична.
В военном кино остро встает проблема эксплуатации. Показывать войну сейчас «красиво» и зрелищно — это пошлость. Одно дело, если человек сам пережил опыт боевых действий и переносит на экран собственные воспоминания, а другое — когда человек, не бывавший на фронте, эстетизирует чужие страдания.
Это проблема для режиссера, когда ему приходится «влезать в шкуры» людей, о ком он снимает кино. Иногда это просто невозможно. Война и блокада — очень сложные темы, автору тяжело представить себя в этих обстоятельствах, намного проще примерить на себя образ хирурга в больнице. Тем не менее мне кажется, что в том же «Иди и смотри» Элема Климова красота не лишняя. У него изысканность, условность и страх сочетаются друг с другом, порождают другое измерение. Редко бывает, чтобы военная тема подпустила к себе автора и позволила ему что-то интересное снять.
«Снег в моем дворе» — игровое кино, максимально приближенное к реальной жизни. В 2020 году в одной из соцсетей вы увидели пост Левана, просившего о помощи, и предложили ему работу. Он должен был писать для вас книгу, за которую вы должны были платить ему. В итоге его текст вошел в основу сценария, Леван снялся в роли самого себя, а вы исполнили роль дальнего знакомого мужчины, некоего режиссера Гиви, думающего о переезде из Москвы в Тбилиси. Хотя у Левана осталось его имя, вы назвали свое альтер-эго именем Гиви. Почему вы снялись не под своим именем?
Не подумайте, что я стесняюсь себя. Изначально у меня не было в планах самому играть — съемки должны были начаться в начале 2022 года, но актер не смог приехать. Не было и цели Левана называть Леваном, мы просто писали сценарий. Поэтому наши персонажи интегрировались в фильм естественным образом.
Думаю, что я оставил в сценарии имя Левана, потому что он написал текст про себя от первого лица в диалогах. Для меня Гиви — это не я, а просто персонаж, плод реальной ситуации. Мне было бы странно, если бы пришел актер, и ему нужно было называться Бакуром. Еще имя Гиви в грузинском варианте имеет иронический оттенок, и актер должен был играть в ироническом ключе.
Режиссеры избегают съемок в своем кино, потому что тяжело не только бегать от площадки к плейбэку, контролировать работу команды, но и контролировать свою собственную игру. Каково это было — снимать себя?
Если кратко — некомфортно. Я — непрофессиональный актер, которому во время работы приходилось «отключать» в себе режиссера. Поэтому когда я смотрел на плейбэк и видел свою плохую игру, то не понимал, что надо себе самому сказать. Когда играет другой человек, то его легче подкорректировать. В какой-то момент понял, что надо либо сразу все правильно сделать, либо крутиться в этой дурацкой ситуации. Я не верю, что актеры и режиссеры в одном лице типа Джона Кассаветиса пересматривали кадры с собой и переснимали — они заходили в кадр и просто играли. Таким навыком я не обладаю.
В «Снеге в моем дворе» очень много фактуры, и кажется порой, что перед нами документальный фильм. Леван же сам по себе идеальный персонаж, он своеобразен, у него много примечательных ритуалов. Не было планов попробовать себя в неигровом кино?
Во-первых, изначально была задача снять художественное кино, не получилось бы две вещи одновременно реализовать. Во-вторых, у меня когда-то была попытка сделать документальное кино, но называть себя режиссером-документалистом не стал бы. Для меня метод съемки неигрового кино очень трудоемкий. Документалистика — это провокация в хорошем смысле, не live, человек существует в поле зрения камеры и учитывает ее присутствие. На самом деле, интересно было бы смонтировать документальный фильм из тех дней съемок, когда мы просто наблюдали за поведением Левана и изучали пространство. Так как мы не снимали какое-то кино, а готовились к работе, то он мог и сказать что-то в камеру, посмотрев на нее. Из этого прешутинга можно что-то сделать.
Любопытно получается. Раньше вы говорили, что идете от более условного кино к реалистичному, но получилось, что сами перед собой не ставите никаких рамок. Кажется, можно задать этот вопрос: к чему за эти почти двадцать лет в индустрии вы пришли и как изменились?
С одной стороны, человек всегда движется вперед, а с другой — ходит по кругу. Я прочитал много книг и посмотрел огромное количество фильмов за всю жизнь, и есть некоторые, которые запомнил надолго. Потом в какой-то момент мои воспоминания об этих фильмах и книгах оказались не совсем верными. Перечитывая «Преступление и наказание» или пересматривая «Катцельмахер» Фассбиндера (Райнер Вернер Фассбиндер — один из классиков немецкого кино. — Прим. ред.), я начал ловить себя на том, что многое забыл. С жизнью то же самое происходит: будто все набираешь-набираешь, а потом заново приходится собирать и фильтровать материал. Мне кажется, что я хожу кругами и не теряю интерес со временем.