Сергей Дмитриев: Исторические параллели между нашим временем и тем, что происходило век назад, просто не могут не поражать
В прошлом году в издательстве «Вече» вышла книга «Анатолий Луначарский. Дон Кихот революции», рассказывающая о первом наркоме просвещения Советской России. В 2025 году мы услышим имя Луначарского не раз: будет отмечаться 150-летие со дня его рождения. Или… не будет? Его имя носит 500 улиц в городах России, но мы поразительно мало знаем о нем. Автор книги, писатель и историк Сергей Дмитриев, уверен, что наше представление о тех, кто «делал революцию», искажено.
Если они были примитивны и глупы, то как удержали власть? Каким надо было быть наркомом, чтобы реализовать в молодой стране настоящую культурную революцию? Об удивительной фигуре Луначарского и жизни в Cоветской стране в период ее становления мы и поговорили с Сергеем Дмитриевым в студии сетевого вещания «Вечерней Москвы».
— Сергей Николаевич, тут увидела в Денежном переулке мемориальную доску на доме, где жил Луначарский, и, к стыду своему, вспомнила лишь несколько фактов из его биографии. Примерно столько же помнили о Луначарском и опрошенные мной знакомые. Но не потому ли это так, что масштаб этой без преувеличения колоссальной фигуры сознательно преуменьшался?
— Это действительно фигура очень интересная, уникальная, и я, начав работать над книгой, сам был многим удивлен. Как историк ручаюсь вам, что каждый факт, изложенный мной в этой книге, подтверждается документами, вы увидите там в конце тысячи ссылок, это три года огромной работы. И удалось найти массу интересного. Например, я обнаружил двадцать писем из переписки со Сталиным…
Чем интересен Луначарский? Он в 42 года стал наркомом, до этого был эмигрантом, революционером, прошел ту школу большевистских испытаний, которую проходили все, даже отсидел в тюрьмах три года. И себя он сделал сам. Люди удивляются, когда я рассказываю, например, что этот самый образованный человек советской эпохи не имел высшего образования.
— Не знала этого. Подождите, но ведь он владел несколькими языками!
— Да, владел. После киевской гимназии он отправился в Цюрих примерно на полгода, учился там, потом ходил на лекции в Московский университет, потом жил в Италии, Женеве и Флоренции, и языки — оттуда, он их изучал, но главное — был погружен в языковую атмосферу… Была чудесная история: Академия наук одно время была в контрах с советской властью, и когда дело дошло до бойкота, туда явился нарком Луначарский и на восьми — восьми! — языках начал свое выступление. Они никак поверить не могли, что большевик Луначарский знает столько языков и говорит полтора часа без всякой запинки. Вот, и вас это удивляет. А о чем это говорит? О том, что и мы с вами несколько неправильно представляем себе большевиков. Мы почему-то считаем, что это были этакие ультрареволюционеры, не слишком образованные, которые захватили власть путем переворота и кое-как правили страной.
— Для меня они — как Швондер из «Собачьего сердца», блистательно сыгранный Карцевым...
— Совершенно правильно. И в общественной мифологии распространено мнение, что большевики были именно такими. И власть они якобы захватили фактически случайно, и готовы к этому на самом деле не были… Однако стоит посмотреть внимательно на состав первого советского правительства, чтобы этот миф развеять. Достаточно сказать, кстати, что почти все крупные большевики были писателями. Ленин написал, на минуточку, 55 томов, Троцкий писал прекрасно, прекрасно писали и Бухарин, и Каменев, и Зиновьев. Ничего удивительного, ведь это была образованная элита, и многие из них были дворянами — Ленин, Дзержинский, Луначарский… И в книге я разбиваю устоявшийся миф: большевистская партия шла к власти вполне подготовленной! Поэтому они смогли в условиях анархии и хаоса Гражданской войны выстроить государство и сохранить власть. И победить в Гражданской войне!
— У меня такое впечатление, что эта часть истории, послереволюционные десять-пятнадцать лет, у большинства из нас не искажена, а извращена.
— Увы, вы правы. 1920-е годы, которые мы называем «ревущие двадцатые», были невероятно интересны. Во-первых, строилось новое государство. Во-вторых, был расцвет культуры.
— Ой, ну как? А послереволюционный развал?
— В 1920-х годах был такой расцвет культуры, которого не было никогда. Все писатели советской эпохи — оттуда, все театры — оттуда, журналы тоже. Да, Гражданская война была страшная, и голод был, и репрессии, и красный террор, но в период Гражданской войны эмиграция составила очень небольшой процент. Я подсчитал даже, сколько поэтов уехали за границу: всего 5–7 процентов! И вся эмиграция-то была — полтора миллиона человек. Что это для двухсотмиллионной страны? Есть и еще один миф: мол, Гражданская война все разрушила дотла. Но на деле — нет. И оставшаяся в стране интеллигенция потихоньку начала служить советской власти. В чем, кстати, есть большая заслуга Луначарского. Это ведь он привлек к себе, а значит, и к новой власти, интеллигенцию: Шаляпина, Бенуа, Блока. И Булгаков при нем работал в Наркомпросе! Сотни интеллигентов поверили ему, поверили новой власти.
— Помню, нам объясняли как-то так примерно, что «философский пароход» взял на борт множество представителей элиты — на том культура и кончилась. Конечно, они подавались сначала как очень плохие, потом — как страдальцы. Но нет одной лишь черной и белой краски. И всегда хочется найти и понять логику. Пусть так. Но зачем было нужно так-то извращать историю?
— А я вам объясню. После 1991 года, когда советская власть рухнула, была такая тенденция: вообще всю эпоху советской власти замазать черной краской. Самой острой темой были, конечно, репрессии, но вместе с ними «замазались» и все достижения советской эпохи: развернувшееся повсеместно строительство, индустриализация, коллективизация. Эти передергивания лежали в рамках идеологической борьбы. Но сейчас, слава богу, все стало вставать на свои места. Что же касается «философских пароходов», то их было два, и уехали на них всего 67 семей. Это очень малое количество. А кто-то потом еще и возвращался, как тот же Гумилев еще в 1918 году.
— С другой стороны, «Окаянные дни» Бунина погружают нас в такую тяжелую атмосферу…
— Что важно понять. В советскую эпоху были тяжелые периоды, сменявшиеся периодами благодатными. Гражданская война до 1921– 1922 года сменилась благодатным периодом, затем наступил тяжелый период коллективизации-индустриализации, три-четыре года, снова сменившийся периодом благодатным, длившимся до 1940–1941 года. Но мы упорно все время все мажем одной краской, проблемы коллективизации переносим на НЭП. А НЭП, между прочим, дал стране процветание: в 1928 году мы догнали по уровню экономики 1913 год, то есть уже в это время страна была фактически восстановлена. Поэтому народ и поверил в советский строй. И НЭП — это, конечно, конструкция своеобразная, но давшая свои плюсы.
— Подумалось: а ведь к началу революции страна наша была не слишком, мягко говоря, грамотна.
— Верно. Большевики, придя к власти, начали заниматься культурной революцией. Анатолию Васильевичу Луначарскому надо памятник поставить за некоторые вещи. Конечно, ошибки у него тоже были, в частности желание перевести наш язык на латиницу явно было заблуждением. Но тем не менее наркомат под его началом занимался всеми видами образования — школьным, вузовским, а также наукой, в его же ведение входили театры, музеи, издательское дело, архивное дело, печать, кино. То есть один наркомат, аналог министерства, заменял порядка десятка нынешних ведомств. У него в подчинении было одних учителей тысяч двести! Представляете, какая огромная это была структура! Но при этом он умудрился с небольшим своим аппаратом выстроить театральную политику — и у нас возникли сотни театров; издательскую политику — и родились все крупные издательства, море толстых журналов, стали появляться многочисленные музеи. Один лорд, приехав в СССР в 1927 году, был о-о-очень сильно удивлен увиденным и констатировал: «У вас театров больше, чем у нас в Англии, у нас и денег-то нет, чтобы открывать их десятками…» В это время расцвели Горький, Алексей Толстой, Есенин, Шолохов, Маяковский. И фигура Луначарского в этом сыграла очень важную роль. Я в архиве обнаружил один феноменальный документ — замызганный такой листочек, на котором рукой Луначарского выведено: «Дорогие товарищи, приглашаю вас к себе домой, на квартиру, решать вопрос о судьбе литературы». Кому, как вы думаете, он послал эту бумажку?
— Даже не представляю. Горькому?
— Сталину, Троцкому, Рыкову и Зиновьеву. И они к нему на квартиру приходили обсуждать судьбу литературы, а на дворе был 1925 год. После этих встреч и была принята резолюция о политике партии в области художественной литературы, в которой было написано, в частности, что всем так называемым попутчикам, вроде Алексея Толстого, надо дать дорогу. Никто, так там было записано, никакое литературное движение не может командовать другими. Было также зафиксировано, что ГПУ не может вмешиваться в литературную жизнь. Налицо, согласитесь, достаточно четкие признаки некой свободы. Давление было — всякие РААПы и ВААПы. И Булгаков описал их, и писал, как его травили, но не будем забывать, что при этом у того же Михаила Афанасьевича было 500 постановок «Дней Турбиных». Он жил за счет этого. И «Белая гвардия» выходила. «Собачье сердце» было под цензурой, но все же! Люди умудрялись и «Тихий Дон» издавать, и «Разгром». Никто не говорит, что время было простым.
— А как складывались отношения Луначарского с Лениным?
— Луначарский относился к так называемым мягким коммунистам, к которым можно отнести также Калинина, Бонч-Бруевича, Красина. Это была особая когорта большевиков — более либеральных, что ли. А вот Ленин и Троцкий были более жесткими. Ленин за Луначарским сначала практически бегал, умоляя: «Приди ко мне, Анатолий Васильевич, работай на нас!» А потом случился разрыв на восемь лет: Луначарский сблизился с «межрайонцами» — Горьким, Богдановым, Красиным. Ленин, кстати, обладал одной не самой простой чертой в характере, о чем Горький открыто писал ему в одном из писем: «Вы, Владимир Ильич, когда кого-то не любите, сразу его отвергаете, резкий вы человек!» А примирение между Лениным и Луначарским произошло с началом Первой мировой. Тогда Луначарский понял, что ему все же надо идти к партии большевиков, и они все, включая Троцкого, влились в нее и смогли победить — вместе. В общем, Ленин очень ценил Луначарского. Он даже однажды сказал: «Я не разрешу Луначарского расстрелять!» А сказал так потому, что у Луначарского врагов было много, ведь он бесстрашно выступал против Каменева и Зиновьева, а также против Бухарина и Троцкого, и был принципиален — до изумления. Но потом Ленин умер. Пришел Сталин, сфокусированный на внутренней борьбе. И пять лет Луначарский ощущал фактически полную свободу: спокойно занимался культурой, Сталину было не до нее.
— Мне казалось, он все держал под контролем.
— Сталин начал заниматься культурой только с 1930-х годов. И такое впечатление, как у вас, есть у многих, но это не так. Расскажу вам одну историю. Представьте: идет 1929 год. Луначарского уже почти смещают, Сталин планирует посадить на его место Бухарина. Но тот этого не хочет, ему куда интереснее занять не самый важный пост в ВСНХ — Высшем совете народного хозяйства. И он подговаривает Молотова, Ворошилова и других выступить против его назначения на место Луначарского. На Политбюро Сталин объявил, что Бухарина ставят наркомом, но подговоренные товарищи загомонили: нет, нет, он не может! И голосование Сталин проиграл. На следующий день Ворошилов написал Орджоникидзе: «Вчера мы Кобу прокатили! Он хотел Кольку поставить наркомом, а мы его назначили на ВСНХ. Коба на меня злится… Ну и пусть!» Видите, какая демократия!
— Это совершенно не вяжется с моим представлением о том, как все это было.
— Политбюро тогда действительно было демократической структурой, там все решалось голосованием, его члены собирались каждые три дня, у них по 50 вопросов бывало в повестке, они спорили… Сталин проиграл? Да. И все. А еще я внимательно изучил уникальный документ, который называется «Журнал посещений кабинета Сталина». Это огромная книга, где с 1927 года отмечено, кто и когда приходил, когда вошел и вышел из кабинета Сталина. В 1929 году Луначарский был у Сталина только…
— Двадцать раз?
— Два раза! А Молотов — один. И Рыков — один. Я смотрю и ничего не понимаю: как так, Сталин же вроде как правит, а к нему никто не ходит? Смотрю 1930 год. То же самое примерно: пары заходов разных вождей. Но с 1931–1932-го потихоньку власть начала перемещаться в его кабинет. Если в 1929 году к нему пришли всего 50 человек за год, то в 1933-м — 300. А после того, как убили Кирова и власть стала более жесткой, к нему приходили уже сотни людей. Раньше все решали в Политбюро, в СНК, а теперь — в кабинете. Власть изменилась. И в итоге, но вы знаете, наверное, эту историю, Сталин съезда не собирал сначала 5 лет, а потом еще 13. Да и Политбюро в старом виде перестал собирать. Но когда был Луначарский, такого не было. Он мог Сталину написать: как вы смели без меня вопрос обсуждать, к примеру, по судьбе вузов?
— Так прямо и писал?
— Да! То есть изначально была совсем другая система власти, может быть, даже слишком демократическая. А принцип коллективного руководства Сталин особо изменил в 1941 году. Когда был создан Госкомитет обороны, в нем было лишь пять человек! И во время войны концентрация власти была колоссальной. Но Сталин это сделал, потому что прекрасно понимал, что иногда для скорого решения каких-то вопросов нужно решение не десятков человек, а маленького коллектива. И эта система власти сложилась в 1941 году. А еще он понял, что Совет народных комиссаров — это ключевой орган. Даже не партия, а СНК! И он становится председателем СНК, что меняло многое.
— Но позже он уже все сам окормлял…
— И да, и нет: сил на то, чтобы окормлять все, у него уже не было. Сталин не просто так заболел после войны очень сильно, у него и инсульты были, и в последние пять лет жизни сил у него было совсем мало. Мы плохо знаем и этот период. Знаете, что меня потрясло? Он тогда много времени проводил на своих дачах, например в Новом Афоне, а там рядом был монастырь, куда он постоянно ходил. Как говорят некоторые свидетели, чтобы молиться.
— Учитывая все сказанное, не понимаю, почему же Луначарского все-таки сняли. Объективно он делал свою работу прекрасно. Да и каким-то интриганом его назвать трудно…
— Вы знаете, а я раскрыл секрет его отставки в 1929 году. Началась индустриализация — жесткий, суровый период. И большевики в лице Сталина и Политбюро предложили: давайте распродадим сокровища Эрмитажа, нам деньги нужны! А Луначарский был против. Я обнаружил документы, тоже уникальные, в них сохранилась переписка Луначарского с его замом Варварой Яковлевой: они обсуждают, как бы нам схитрить и ни одной картины не продать… Продажи начались, когда его уже сняли. В 1930 году были проданы пять картин Рембрандта, две картины Рафаэля, Джошуа Рейнольдс, всего более пятидесяти шедевров мировой живописи. Они почти все оказались в США, в галерее Метрополитен. А еще Луначарский выступал против сноса в Кремле Чудова и Вознесенского монастырей. Он считал, что Кремль — мировое наследие, и ансамбль его един. А вы знаете же, что всего там было снесено 25 церквей. После того как Луначарский написал жесткую бумагу по этому поводу, его могли снять за некоммунистическое поведение, но он пришел к Сталину, сказал, что уже «перезрел», «не совпадает с эпохой», и его отпустили в отставку. Но и после этого Сталин никуда его не прогонял: Луначарский стал руководителем Ученого комитета, возглавил отделение русского языка и литературы, издательство «Академия», Пушкинский дом, стал главным редактором журнала. А в 1933 году он был назначен новым послом в Испанию. Это было важное назначение, нет сомнений, что на этом месте Луначарский сыграл бы солидную роль, но — увы. До Мадрида он не доехал, умер в Ментоне, во Франции, — отказало сердце.
— В вашем голосе слышится неподдельное восхищение Луначарским. Скажите, а надо ли нам все это ворошить? Забот сегодня хватает...
— Я бы без размышлений включил Луначарского в десятку выдающихся деятелей советской эпохи. Это правда. Он написал 4000 статей на разные темы, статей глубоких, серьезных, ведь он разбирался даже в музыке, благодаря ему не погиб Бунин — да, рассказывать о Луначарском можно бесконечно. Но к вашему вопросу: надо ли? Надо. Сейчас идет общественная реабилитация советской эпохи. Смотрите: Запад начал против нас воевать. И мы, включая санкции, находимся в той же ситуации, что и большевики в 1918 году. То есть фактически столетие прошло, а ничего не изменилось, нас опять хотят наказать… В той эпохе, когда против нас была Антанта, наши предки смогли выстоять и создали мощное государство, которое еще и победило Гитлера. Исторические параллели поражают. Гитлера не победила бы императорская, потерявшая мощь, власть, останься она править Россией, не победила бы и буржуазная власть — она с февраля по октябрь 1917 года показала свою слабость. Даже Владимир Короленко, совесть России, который сначала страшно ругал Луначарского, в конце жизни признал, что, кроме большевиков, никто Россию собрать не сможет. Белые, писал он, еще хуже сделают. Нам осознание истории прошлого необходимо для понимания текущего момента в том числе. Главное — говорить, опираясь на факты, не на домыслы. Надеюсь, тем, кто реальной историей интересуется, и моя книга о Луначарском будет в помощь.
ДОСЬЕ
Сергей Дмитриев — писатель, поэт и издатель, историк, фотохудожник, путешественник, заслуженный работник культуры РФ. Родился 10 июня 1959 года в Великом Новгороде, с 1977 года живет в Москве. Окончил исторический факультет МГПИ им. Ленина. Много лет работал в издательстве «Молодая гвардия», пройдя путь от младшего редактора до главного редактора издательства. Впоследствии и по настоящее время — главный редактор издательства «Вече». С 2004 года — секретарь правления Союза писателей России. Награжден государственными и общественными наградами, лауреат премий имени Александра Фадеева, Валентина Пикуля, премии «Хрустальная роза Виктора Розова». В 2009 году за книгу «Лирика любви» удостоен звания лауреата национальной премии «Лучшие книги и издательства года». Родоначальник нового жанра искусства, названного автором фотопоэзией. Любитель путешествий по России и миру, посетивший более 60 стран. Женат, имеет двух сыновей.