О «Повести о Петре и Февронии»

8 июля страна будет отмечать Праздник семьи, любви и верности, приуроченный ко дню памяти благоверных святых Петра и Февронии Муромских, покровителей домашнего очага. Праздник, получивший всероссийский статус лишь два года назад, в городе Муроме, меж тем, отмечается с 2008 года. Именно тогда по инициативе местных властей была возобновлена старая традиция широкого общегородского чествования местных святых чудотворцев.Вслед за Муромом инициативу поддержали и многие другие российские города. Так, в современный календарь государственных праздников вернулись, казалось бы, давно забытые имена муромских праведников Петра и Февронии. Сама же традиция их почитания восходит к 1547 году, когда в Москве на Церковном соборе, созванном митрополитом Макарием, муромские князь Пётр и его супруга Феврония были канонизированы, то есть причислены к лику святых. Примерно в то же время появилась и знаменитая «Повесть от житиа святых новых чюдотворецъ муромских…», впоследствии названная академиком Д.С. Лихачёвым «величайшим поэтическим памятником русского средневековья».По сути, эта повесть служит главным источником сведений о жизни княжеской четы. Имя её автора, а в случае со средневековой литературой это большая редкость, известно. Её написал талантливый литератор, священник Ермолай Прегрешный, позднее в иночестве принявший имя Эразм. Перу Ермолая-Эразма принадлежит ещё несколько произведений, однако «Повесть…» безусловно, является вершиной его творчества. Ещё при жизни автора она получила широкую популярность, судя по множеству сделанных с неё списков (копий). К общему своду традиционных агиографических произведений XVI века, а это жития святых, сказания о чудотворных иконах, видения, хождения и пр., «Повесть…» можно отнести с большой натяжкой — в силу её ярко выраженной художественности, литературности. В ней есть и чёткая композиция, и по-настоящему захватывающий сюжет, и обилие живых диалогов, и конкретность деталей крестьянского и княжеского быта… По словам историков и филологов-славистов, Еромолай-Эразм, работая над «Повестью…», некоторое время провёл в муромской земле, собирая устные народные источники, предания, легенды и песни. Они-то и легли в основу этого произведения, что во многом объясняет его необычность, непохожесть и безусловное новаторство. Совсем не будучи знатоком средневековой литературы, знакомство с которой у меня состоялось в пору учёбы в институте, я пришла к заключению, что лёгким чтивом это не назовёшь. Литературные памятники требуют серьёзной работы и осмысления… А потому теперь, взявшись читать «Повесть…» (в переводе Л. Дмитриева), я была совершенно потрясена, как легко и увлекательно она написана, как живо показаны образы её главных героев, особенно образ Февронии. С большой симпатией автор рассказывает о её поистине народной мудрости, умении без суеты решать жизненные проблемы и, конечно, о её способности врачевать и творить чудеса милостью Божией. По сути, эта история любви муромского князя Петра и рязанской крестьянки, дочери бортника, Февронии — история любви запретной, порицаемой, прошедшей тяжёлые испытания. Понятно, что мезальянс осуждался во все времена, даже в наши дни, что уж говорить о средневековых нравах. Не случайно, сам Пётр, испугавшись возможных упрёков, поддался малодушию и поначалу отступился от Февронии. И лишь во второй раз, вернувшись, решился назвать её своей женой. Не случайно, муромские бояре восстали против Февронии, не желая называть крестьянку своей госпожой. Собственно, сюжет произведения построен на постоянном противодействии, постоянном конфликте, придающем ему невероятно динамичное, современное звучание. К примеру, в первой части Пётр сражается с летучим змеем и убивает его, но ядовитая кровь, брызнувшая на князя, оставляет на его коже страшные язвы. Во второй части, если не конфликт, то спор происходит между князем, желающим исцелиться от болезни, и Февронией, обещающей вылечить его при условии, что тот на ней женится. В третьей части поражает мастерски описанная ссора на пиру — между боярами и Февронией. И лишь заключительную четвёртую главу Ермолай-Эразм отводит для мирной, счастливой и благочестивой семейной жизни Петра и Февронии, рассказывает, как со справедливостью и кротостью управляли они своим городом, соблюдая все заповеди и наставления господние. Текст повествования автор щедро наполняет христианской символикой, а кое-где даже использует характерные фольклорные элементы, заимствованные из русских народных сказок. Так, к примеру, собранные со стола хлебные крошки в руке Февронии превращаются в ладан благоуханный, а колышки для костра — в цветущие молодые деревья… К сожалению, в повести нет прямых указаний на то, кто был реальным прототипом князя Петра. А потому споры об этом не утихают по сей день. Согласно самой распространённой версии, выдвинутой В. Ключевским, он отождествляется с Давыдом Юрьевичем Муромским, правившим городом в первом четверти XIII века, и его женой Ефросиньей. Из летописей известно, что перед смертью они постриглись в монашество под именами Петра и Февронии и умерли в один день, подобно героям «Повести…». В пользу Давыда Юрьевича говорят и другие совпадения в летописи и в тексте Ермолая-Эразма. А путаница с именами тоже вполне объяснима: автор приехал в Муром три столетия спустя, за этот срок из народной памяти, из устных преданий исчезли мирские, но сохранились иноческие имена князи и княгини. Впрочем, есть у этой версии и одна существенная нестыковка: в «Повести…» автор ни слова не говорит про детей Петра и Февронии, хотя у Давыда и Ефросиньи дети были. В сущности, это и позволяет разного рода критикам и критиканам утверждать: дескать, история праведной четы лишена какой-либо связи с реальными событиями и от начала до конца является выдумкой автора. О том, до чего доходит фантазия иных любителей критиковать, обличать и низвергать, даже упоминать не стоит. Равно как не стоит переубеждать того, кто не готов выслушивать никаких аргументов, кроме собственных.Аргументы же, приводимые учёными, просты: в ту пору иметь детей для княжеской четы было не только обычно, естественно, но и обязательно, тогда противоестественной была бездетность, о которой особо упоминали и в летописях, и в литературных памятниках: дескать, такому-то и такой-то имярек продолжить род Господь не сподобил. В то же время исследования житийной литературы показывают, что сообщение о детях подвижников приводились лишь в том случае, когда сами дети каким-то образом принимали участие в их подвижничестве или тоже были святыми. На мой дилетантский взгляд, объяснение можно найти в самой личности Ермолая-Эразма. Яркий, талантливый литератор с богатым воображением, он писал не документальную хронику, а повесть о любви, пусть и основанную на реальных событиях. Писал так, как чувствовал, сообразуясь со своим авторским чутьём, включая в неё то, что представлялось ему наиболее важным, как, скажем, поединок со змеем или превращение хлебных крошек в ладан, и отклоняя несущественное, обыденное, опять-таки с его точки зрения. Тут ещё стоит отметить, что митрополит Макарий, поручивший Эрмолаю-Эразму написать житие, прочитав труд, не включил его в список канонической житийной литературы (Четьи минеи), однако сразу отдал сделать с него копии. Из этого следует, что повесть ему очень понравилась, высоко оценили её и при дворе молодого Иоанна Грозного, где также были заказаны её списки, впоследствии разошедшиеся по всей стране.Рискну предположить, что «Повесть о Петре и Февронии» стала настоящим русским бестселлером на многие века, даже сейчас она нисколько не утратила своей художественной ценности и притягательности для читателя, в чём вы сами можете легко убедиться. От души советую.