Улицы помнят! Писатели в столице
Н. ВАСИЛЕНКО: Я рад приветствовать нашего сегодняшнего гостя. И если есть в мире какая-то стабильность, то это он, наш гость, писатель и москвовед Александр Васькин, который всегда нас радует своими большими исследованиями о Москве. Сегодня в центре внимания новая его книга «Писатели в столице. Окуджава и Чуковский, Солженицын и Твардовский, Трифонов и Казаков, Шпаликов и Михалков». Александр, приветствую!
А. ВАСЬКИН: Здравствуйте, Никита! Я очень рад видеть вас вновь.
Н. ВАСИЛЕНКО: Взаимно, взаимно. Пока не перешли непосредственно к книге, хочу у вас проверить одно утверждение (может быть, оно является мифом), что Москва, жизнь москвичей, она во многом определяется приезжими, в том числе приезжие определяют направление культурной жизни столицы. Так ли это?
А. ВАСЬКИН: Не во всём, но во многом, поскольку приезжие более амбициозные, более хваткие. Им надо завоёвывать город, завоёвывать пространство. Будь то читатели или зрители. Потом естественно, что славу Москве во многом делали не только москвичи, но и многочисленные гости, которые остались здесь, укоренились и стали в будущем москвичами такими же. Вот так бы я ответил.
Н. ВАСИЛЕНКО: Этот вопрос во многом относится к персонажам, которые упомянуты в вашей книге. Правильно я понимаю, что тут разбивка идёт 50 на 50? Кто-то коренной москвич, а кто-то приехал её покорять.
А. ВАСЬКИН: Да, действительно. Вот книга, яркая довольно. Здесь фамилии всех героев, их 8 человек. Я специально не подбирал москвичей и варягов. Меня больше интересовало, скажу честно, чтобы они в рифму все удачно складывались. У меня появилась впервые такая идея. Обычно я пишу книгу, а потом придумываю название. А тут наоборот. О писателях много написано книг. А вот мне захотелось по-особому выделить эту тему. И я подумал, что хорошо бы не только назвать её «Писатели в столице», но и продолжить. Название очень длинное. Окуджава и Чуковский, Солженицын и Твардовский. Уже в рифму. Трифонов и Казаков, Шпаликов и Михалков.
Действительно, здесь есть москвичи и по рождению, как Булат Окуджава, Юрий Трифонов, Юрий Казаков, Сергей Михалков, а есть и те, кто родился далеко от Москвы. Например, Александр Солженицын, уроженец Кисловодска. Смолянин Александр Твардовский, карельский уроженец Геннадий Шпаликов, ну и петербуржец Корней Чуковский. Всё это замечательные писатели, талантливые. У них масса поклонников была при жизни, да и сейчас остаётся. Чрезвычайно интересно, конечно, сравнивать, как начиналось их творчество, как они проявляли себя. Начало пути очень интересно. Хочу вам сказать, что у тех, кто родился не в Москве, и у москвичей, будущих писателей, не всё складывалось гладко. Всё-таки сам факт рождения в Москве ни о чём не говорит.
Н. ВАСИЛЕНКО: Главный заголовок — «Писатели в столице». Хочется поговорить об их отношениях с этим прекрасным городом. Как оно сложилось, это отношение. Для кого Москва стала источником вдохновения, кто видел Москву как персонаж и создавал Москву как персонаж на страницах своих книг, а для кого Москва так и осталась, как порт приписки, место, где ты обитаешь, но при этом не сложилось, с городом не нашёл общей ноты.
А. ВАСЬКИН: Нельзя сказать, что не нашёл. Может быть, не чувствовал себя москвичом на все 100%. Каждая глава содержит описание Москвы. Например, Булат Окуджава: «И расцветёт Москва от погребов до крыш». Здесь как бы всё ясно. Булат Шалвович — певец Москвы. Мы прекрасно знаем его песни, поём сейчас. И дети наши будут петь, я уверен. Вообще это символ старой Москвы.
Корней Чуковский: «Уезжаю из Москвы, ограбленный, морально изъявлённый». Вот вам цитата. Уже ясно отношение Корнея Ивановича к Москве. Он в ту пору был ленинградцем. Чрезвычайно тяжело в Москве ему приходилось. Он постоянно приезжал сюда бороться, что-то требовать. А что требовать? Право увидеть свои произведения, да детские стихи те же самые опубликованными без вмешательства цензуры. А к нему очень сильно придирались.
Следующая глава — Александр Солженицын: «В Москве все меня узнают. Невозможно работать». Вот, кстати, очень интересно. Это было в пору ту, когда увидел свет «Один день Ивана Денисовича». И Александр Исаевич говорил, что ему приятнее работать уезжать в Ленинград в библиотеку, в архивы, потому что в Москве он нарасхват: все-все его узнают. Это, конечно, был триумф Солженицына.
[Сборник: Александр Солженицын]
Во многом он произошёл благодаря его встрече с Александром Твардовским. Вот у Твардовского, смотрите, название какое: «Я заявился в Москву». Это его молодость ещё политическая. Не сразу Твардовский смог стать москвичом. Это же 1920-е, масса молодых поэтов. Крестьянских поэтов, рабочих, Москву приезжают завоёвывать. Место под солнцем. А здесь их очень много. Здесь и своих уже полно. Твардовский поначалу уезжает обратно в Смоленск. Трудно, трудно было. Москва его сразу не приняла. Этот момент очень интересный.
Юрий Трифонов, глава 5-я: «Как можно не любить Москву». Ну здесь, по-моему, всё сказано. Юрий Валентинович, его называют одним из представителей так называемой московской прозы. «Обмен» один чего стоит. «Дом на набережной». Всё своё творчество, большую часть его, он посвятил Москве. Он москвич, он родился в доме родильном Грауэрмана. Кстати, как и Окуджава. Вообще эта метка очень значительная: «Я родился у Грауэрмана». Все её повторяют, у кого в биографии есть это начало. Это как какой-то маяк. Это интересно, очень интересно.
Н. ВАСИЛЕНКО: Мне интересно, сможет ли москвич найти этот роддом сегодня.
А. ВАСЬКИН: Я стараюсь, чтобы не только москвичи. Мне нравится одна фраза Сергея Чупринина, критика известного нашего. Она такая, смысл такой: своё отличие от тех, кто родился у Грауэрмана, а читать учился по Пастернаку, с возрастом понимаю. Что это такое? Ну, родился и родился. Ну мало ли роддомов в Москве. Оказывается, нет. Есть такой важный фактор.
Юрий Казаков, ещё один москвич, человек очень интересный. У меня здесь тоже цитата: «В Москве небось тоже делишки найдутся». Это из его письма, с Виктором Конецким переписывался. Тоже москвич от мозга до костей. На Арбате вырос. Вся война перед его глазами прошла, арбатские бомбёжки. Уникальный писатель. Я считаю, что сегодня как-то он подзабыт, а зря.
Шпаликов: «Я шагаю по Москве». В Карелии родился, а сочинил самое известное стихотворение, посвятил его Москве. Вот вам пожалуйста. Становятся ли гости столицы москвичами? Конечно. Нет более московского поэта, чем Шпаликов.
И наконец Сергей Михалков. Здесь другое название, символичное для Сергея Владимировича: «А из нашего окна площадь Красная видна». Тут очень много сказано этой цитатой. Он и жил на улице Горького довольно долго. И вполне возможно, что, выйдя с балкона, он мог увидеть Красную площадь, часто её видел.
Каждый по-своему Москву любил, Москве был благодарен. И у каждого был свой роман с Москвой.
Н. ВАСИЛЕНКО: А вот говоря о своём романе с Москвой, можем ли мы назвать конкретные адреса? Необязательно, чтобы на этих адресах проживал наш сегодняшний персонаж, а чтобы ассоциировался. Для меня, например, Булат Окуджава — это Арбат, «Ах, Арбат, мой Арбат». Сложно что-то представить иначе. Корней Чуковский — Переделкино. Сергей Михалков, наверное, из детства — дядя Стёпа, площадь Восстания, нынешняя Кудринская площадь. А может, у вас это что-то другое. Можете привести по каждому такой адрес?
А. ВАСЬКИН: Ну вот интересно очень с Александром Солженицыным. А где она, Москва Солженицына? Вы сейчас перечислили очень точно. Дядю Стёпу вспомнили. На площади Восстания дом недалеко, где жил, кстати, Сергей Михалков. Чуковский жил не только в Переделкине. Он жил на улице Горького: это была единственная его московская квартира.
Часто спрашивают почему. Ведь наши писатели всю жизнь переезжали. Например, Александр Твардовский тоже в своё время жил на улице Горького. Но он в то же время жил на Кутузовском, в высотке на Котельнической набережной. Корней Иванович — один из редких старожил. Почему? Всё очень просто объясняется, если взять биографию. Он уже был далеко не молод тогда, когда приехал в Москву. И семья не увеличивалась уже, понимаете. Ведь почему писателю нужно переезжать? Дети подрастают. И потом может измениться семейная жизнь, личная жизнь. У Корнея Ивановича здесь всё нормально. Такой был маршрут: улица Горького, Переделкино и обратно.
У Солженицына всё довольно сложно. Он вообще никогда не имел московской прописки до того, как был выслан из СССР. Второй раз он женился. В конце концов они с супругой стали жить в её квартире, где сейчас музей Солженицына. В одном из бывших домов доходных. Там ещё этот дом по Козицкому переулку. У него двойная нумерация. Как бы он ни старался прописаться, ничего не удавалось. А это по сути было нарушением закона: он имел все права прописаться на жилплощади жены. И пришлось задействовать возможности министра внутренних дел Щёлокова, который официально ему отказал. Вот вам пожалуйста, солженицынская Москва.
Кстати говоря, солженицынскую Москву можно классифицировать. Во-первых, лагеря-тюрьмы. По сути, мне кажется, он был во всех тюрьмах там: на Лубянке был, в Бутырках был, в Лефортове, в краснопресненской пересыльной тюрьме тоже побывал. Классифицировать Александр Исаевич мог бы, где лучше кормят, где порядки свои. Потом уже начинается другая.
Те же самые лагеря. Лагеря располагались на территории Москвы, в которых Солженицын жил, скажем так, был заключён. Он участвовал в строительстве послевоенном. В частности, на Ленинском проспекте знаменитые дома стоят друг перед другом. Ворота Москвы их называют. Он строил эти дома, что отражено в его книге «В круге первом». Вот вам пожалуйста. Он ещё был специалист по лагерям. Потом уже, когда Александр Исаевич реабилитирован, когда он приезжает в Москву, здесь уже, конечно, расширяется его московская биография. Например, те его помощники, кто помогал хранить его архивы. Их было много, десятки. Вот вам ещё адреса Солженицына. Тоже очень интересно. Везде своя специфика. Очень сильно связана московская биография каждого писателя с его общественной позицией, с его жизненным кредо. Солженицын, как мы знаем, всегда боролся.
Человек предстаёт во всей своей красе: как он получал эту квартиру, как добивался, какие были отношения с соседями. Интересный тоже момент.
Н. ВАСИЛЕНКО: Квартирный вопрос испортил москвичей, как мы знаем.
А. ВАСЬКИН: Меня поразило, когда я писал главу о Сергее Михалкове, я читал очень много мемуаров своих героев, архивных документов я нашёл. Большая была радость, до меня никто их не видел. В Российском архиве литературы и искусства я бывал не раз. Дневники Булгаковой Елены Сергеевны. Вот она пишет: «Какая милая семья Михалковых над нами живёт». А это они жили в Нащокинском. Там была писательская надстройка, дом сейчас снесён, его уже нет. Но удивительные воспоминания, что какой милый, какой талантливый человек. Но он был очень молод, 30 лет ещё не было. «Прекрасная супруга Наталья Кончаловская, мы прекрасно провели вечер».
Вот очень хорошо. Вообще это большая редкость, когда писатели говорят о своих коллегах без единого укора. Даже в дневниках, не то что в мемуарах. В основном, конечно, сплошные претензии. Это поразительно. Наверное, это традиция не советских писателей, это вообще свойственно творческим людям. Как Твардовский говорил: «Писатели давно друг друга ненавидят». Наверное, он прав. И потому, когда встречаешь таких литераторов, то ни слова не сказал бранного в адрес коллеги своего, удивляешься и пытаешься как-то это обосновать. Работать было интересно.
Н. ВАСИЛЕНКО: Вы упомянули Елену Сергеевну Булгакову. Писатели друг друга ненавидели. Наверное, это хорошо было прописано в «Мастере и Маргарите» на похоронах Берлиоза, тех посиделках в МАССОЛИТе. Кстати, вы смотрели новую экранизацию, как вам?
А. ВАСЬКИН: Да, интересный фильм. Но это третья экранизация, а будет четвёртая и пятая. Кто бы ни прикоснулся к Булгакову, это будет вызывать живой интерес. Булгаков — это Булгаков. Это как Пушкин. «Евгений Онегин» кто бы ни ставил, всегда будут смотреть, всегда будут интерпретировать. И самое главное — пытаться находить ассоциации с настоящим. В какую бы пору ни снимался фильм «Мастер и Маргарита», всегда пытаются найти какие-то ассоциации, аллюзии. Но таков Булгаков, вероятно, когда он писал о своём времени, своей эпохе, когда квартирный вопрос испортил москвичей, а нам кажется, что про нас пишет. Талант, ничего не поделаешь. Разгадать секрет гения невозможно. Вот почему так много домыслов. Мы берём на себя право решать, что он там такое пытался сказать. А может, он просто написал, у него было хорошее настроение, он просто написал то или иное слово, а нам уже дай только разобрать.
[Сборник: Михаил Булгаков]
Н. ВАСИЛЕНКО: Так или иначе свою пищу для ума мы получили. Возвращаясь к вашим персонажам, хочется вспомнить… Говоря с обывательской точки зрения, когда мы говорим о московских, советских писателях, мы вспоминаем 3 места: ЦДЛ, Переделкино и писательский дом на метро «Аэропорт». В судьбах ваших персонажей, которых вы описываете в книге, эти места сыграли свою особенную роль?
А. ВАСЬКИН: Что касается этого района, я в своё время много писал о нём, метро «Аэропорт». Там же несколько домов выросло с середины прошлого века, кооператив, Литфонд строил. Самое поразительное, что ни один из моих героев там не жил. Это большая редкость. Избежал этой повинности жить со своими коллегами. А жилось им тяжело друг с другом. Владимир Войнович об этом много написал. У него посвящена целая книга этому, как они там существовали. Тяжело было, потому что люди разных взглядов, а вынуждены ездить в одном лифте, вынуждены своих детей отдавать в один детский сад, понимаете. Попробуй-ка уживись.
Многие пытались оттуда вылететь, как птицы, любой ценой найти себе квартиру в другом районе. Вот Юрий Валентинович Трифонов жил на Песчаной. И сегодня не скажешь, что это центр. Но тем не менее, слава богу, ему не пришлось жить в районе метро «Аэропорт». Юрий Казаков скитался по Москве, я бы так сказал. Жил в районе Сокольников, был прихожанином храма местного действующего, который у метро находится, у парка.
Твардовский тоже избежал этой участи. Мне кажется, что вообще для них лучшим вариантом было не существовать в своей среде, хотя бы заходить в подъезд, где нет писателей. Я уже пояснил почему. Трудно было и здороваться друг с другом. Большая редкость, когда по соседству. Я вам могу примеры привести. Соседи. В доме № 6 по улице Горького жил Корней Иванович Чуковский, мы все это знаем: там памятная доска. Его соседом был Сергей Михалков. Вот они прекрасно соседствовали. Приходили друг к другу в гости, об этом пишет Лидия Корнеевна Чуковская, подробно описывает визиты и Наталья Петровна Кончаловская.
И вот однажды Наталья Петровна разоткровенничалась. Это следует из дневника Чуковской. Она начала на чём свет костить Регистана, соавтора Сергея Михалкова по гимну. И не очень хорошо о нём: что он настолько завладел её Серёжей, что просто невозможно, что Регистан как-то понял, что Наталья Петровна его раскусила. Вот вам интересный взгляд, кто там играл какую роль в этом дуэте. Оказывается, вот Регистан какой нехороший. А так Чуковский с радостью всегда встречает Михалкова. Но представьте себе, если бы Корнею Ивановичу выпало такое несчастье жить в одном доме с Маршаком, не дай бог. Он Маршака не переваривал, просто его не переносил. Меня поразило, что единственный детский поэт, которого Чуковский уважал, любил по-своему, по-отечески, — это Михалков. Маршак как-то сказал Корнею Ивановичу. То ли на банкет Корнея Ивановича пригласили в Кремль. Маршак сказал: «Да, я так рад за вас, вы так этого добивались».
Н. ВАСИЛЕНКО: Что за кошка между ними пробежала? Это же 2 титана детской литературы.
А. ВАСЬКИН: Гонорар. У Корнея Ивановича есть хорошая запись, что когда-то давно говорили так: «Классики детской литературы: Чуковский, Маршак, Барто и другие». Потом пришло время, и стали говорить: «Маршак, Чуковский и другие». А теперь говорят: «Маршак, Михалков, Барто и другие». Ну, наверное, да. Это многое объясняет. Это всё конкуренция. Это борьба за читателя.
Детская литература была чрезвычайно развита в СССР. Отрицать это невозможно. Такое ощущение, что это была целая отрасль. Ну так и было. Многие эти стихи знают наизусть и своим детям повторяют. Писателей было очень много. Наверное, поэтому. Ужиться они не могли. Когда, например, раздавали ордена, Корней Иванович заболел, ему дали орден Трудового Красного Знамени. Маршаку дали больший орден. А Михалкову вообще орден Ленина. Это поразило настолько всех и сразило!
Дневники Пришвина — удивительный источник. Михаил Пришвин не мог принять этого, не мог понять: как можно в 25 лет получить орден Ленина. «Почему у меня ничего не выходит», — писал Пришвин. Интересно он очень пишет. «Когда идёшь на охоту в полной амуниции, бывает идёшь — ничего не можешь подстрелить. А бывает, ничего не берёшь с собой — всё легко выходит, как у Михалкова». Он для него вообще чёрный человек.
Н. ВАСИЛЕНКО: Какая токсичная среда, оказывается, писательская. Это понятно, известный факт. Но вот когда вдаёшься в детали — ух, аж мурашки по коже!
А. ВАСЬКИН: Мне это нужно было, только чтобы подтвердить те или иные предположения. Я же ссылаюсь на дневники, те же архивы. Я не заставляю читателя думать, как я. Я считаю, что все писатели хороши, выбирай на вкус. Но есть кто лучше, есть похуже, но все они талантливые, герои этой книги. Это не просто. Я так думаю, что слишком много их было, гораздо больше, чем в 19-м веке. Оттого и сложности возникали и в распределении квартир, бензина. Ведь во времена культа личности бензин распределяли по писателям, давали заслуженным. Это на уровне правительства: столько-то литров выделить такому-то писателю, лауреату Сталинской премии. Это трудно понять, когда бензин сейчас можно просто купить. А тогда нужно было всё доставать. Приходилось кривить душой.
Н. ВАСИЛЕНКО: Такое чувство, что страшное слово «достать» было двигателем советской литературы.
А. ВАСЬКИН: Да. И в то же время поразительное число читателей. СССР — читающая страна. Это правда. Все читают: в метро, на скамейках — везде. Писатели — известные люди, герои своего времени. Их фотографии в газетах, с ними встречаются читатели, дети, взрослые. Это достойные представители советского общества. Так было. Они были в центре внимания, и государство старалось им всячески помогать. Одно Переделкино чего стоит.
Н. ВАСИЛЕНКО: Писателей в столице было много, но те, о которых мы сегодня говорим, по-своему хороши. И именно они стали персонажами этой книги. Как описывали, какая непростая атмосфера царила в домах метро «Аэропорт». А правильно ли я понимаю, что Переделкино в этом плане было попроще: как минимум тебя от твоих соседей-писателей заборы защищали. Полностью ты мог отгородиться и хоть как-то не контактировать?
А. ВАСЬКИН: Конечно, конечно. Но это не должно нас как-то удивлять. Представьте себе, писатель, он что-то пишет. Помните, как герой Владимира Басова изображал писателя? И они тоже имеют право на любовь и ненависть к своему соседу. Бывает часто в садовых товарищества, что соседи не разговаривают друг с другом, подозревая в каких-то кознях. Так было и у них, только там козни иного рода: творческого порядка. Было сложно. Например, Корней Иванович пишет, что с ним не здоровался Вадим Кожевников, такой был писатель-функционер. А когда ему дали Ленинскую премию, он стал с ним здороваться. По статусу, ничего не поделаешь. Чуковский пишет: «Никуда теперь не деться». Есть целая библиотека — переделкиноведение. Сами писатели очень плодовиты на воспоминания. Десятки книг можно достать и читать, сравнивать, что пишет один, второй и третий. И уже в голове сопоставлять, где правда. Об одном и том же они пишут.
Обратите внимание, 8 героев этой книги. Кто из них жил в Переделкине? Все? Отнюдь нет. Булат Окуджава получил возможность жить в Переделкине уже в 1980-е, когда грянула перестройка. Как-то удалось ему. И то, думаю, только благодаря перестройке. Жил очень скромно. Мы видим с вами сегодня музей Булата Шавловича, там не хоромы, прямо скажем. Но он был человек такой: не стремился к роскоши. Хочу сказать, что иные современные писатели не стесняются демонстрировать успешный уровень своего комфорта и живут очень хорошо за своими заборами, дай им бог здоровья.
Чуковский сразу идёт за Окуджавой. Он старожил переделкинский. Часто пишут, что, когда он ушёл из жизни, как-то осиротело. Да, это правда. В России надо жить долго. Это же фраза Чуковского. Замечательный музей! Какие праздники он проводил для детишек окрестных. Эти замечательные костры. Это центр был такой детский.
Н. ВАСИЛЕНКО: Надо сказать, что музей продолжает поддерживать эти традиции. Для детей там всегда что-то да придумают.
А. ВАСЬКИН: Библиотека там прекрасная была Корнеем Ивановичем создана. И тоже было трудно. Трудно было, потому что советское время. Как Фурцева говорила в своё время: у нас нет такого, что значит «подарить библиотеку», государство может вполне библиотеку создать. Он же боролся за библиотеку, об этом он много пишет. Тот факт, что Корней Иванович — старожил Переделкина, говорит о том, что всё-таки в конце концов ему эти мучения даром не прошли, когда он переехал в Москву. В Ленинграде он жил в коммуналке, их уплотнили. И вдруг он говорит о том, что его сделали классиком неожиданно для него. Неожиданно! Хотя взглядов своих критических он никогда не скрывал. И вот он переезжает в Москву. Он получает дачу, квартиру и машину. Но это его не испортило ни в коем случае. Удивляться тому, что на его даче жил Александр Солженицын, не следует. Это не вдруг всё. И не вдруг дочка Корнея Ивановича Лидия Корнеевна стала диссиденткой. Это взгляды на жизнь такие были и самого Корнея Ивановича. Он был неугоден всегда. С каким трудом ему дали Ленинскую премию! Он ведь так и не стал героем соцтруда, хотя кого только ни награждали.
Н. ВАСИЛЕНКО: А была Сталинская премия?
А. ВАСЬКИН: У него нет. Я не насчитал Сталинской премии у него. Ордена были, а вот Ленинскую премию он получил благодаря Твардовскому. Александр Трифонович приехал к ним поздравить. И сказал: «Я вам привёз Ленинскую премию». Даже Чуковский так записал. Там настолько голоса распределились поровну, и только голос Твардовского. Он даже пишет в дневнике своём: он решил всё. Но он не стал говорить Корнею Ивановичу. И оба они в своих дневниках написали об этом событии по-разному. Твардовский не сказал всех подробностей. Это было чрезвычайно тяжело. Он ведь получил премию Ленинскую, Чуковский, за изучение Некрасова. Не хотели давать. Ну что там Некрасов! Ну, это сложная тема.
Твардовский — вот хороший пример. В Переделкине у него дачи не было. А поэт-то какой! «Василий Тёркин», лауреат Сталинских премий неоднократных. Это поэт советских до мозга костей. Ещё раз повторю. До войны он так же неожиданно получил признание, как и Михалков. Две биографии. Молодой Твардовский, молодой Михалков. Сразу получают ордена Ленина.
Н. ВАСИЛЕНКО: Молодые генералы советский литературы.
А. ВАСЬКИН: Правда. Хорошее сравнение. И сразу Сталинскую премию оба получили. Момент интересный. Молодёжь двигали. Пытались создать элиту свою, что и удалось Сталину сделать. Но Твардовский не хотел жить среди писателей. Он вообще такой труженик. Его упрекали в кулацком происхождении. В литературной энциклопедии 1930-х прямо написано, что он из кулаков. И он хотел работать. Он был настоящим крестьянином.
Тяжело далась ему эта дача, здоровье отнимала. Но он говорил, что это его спасает от всех этих невзгод, борьбы с цензурой. И он жил во Внукове сначала, буквально возродил этот кусок. Потом он переехал в Красную Пахру. И он никак не мог в Красной Пахре выбрать себе дом, потому что коттедж он не хотел. Как он говорил, «коттедж по шолоховскому проекту».
Те, кто был в Вёшенской, видел дом Михаила Александрович Шолохова, замечательный дом такой, — вот это имел в виду Твардовский. Свой взгляд такой. Их с Чуковским многое роднило.
Кстати, когда Чуковского не избрали в Академию наук, по этому поводу Твардовский сказал очень интересно, почему его не избрали. А не избрали вот почему: ты получил степень оксфордского университета — вот тебе академик. К чему это? Это почётная была степень доктора оксфордского университета. Все, кто был в музее Переделкина, которая у Корнея Ивановича была, полинявшая уже. Он одевал её иногда. Современники говорили, что он любил ходить по улицам. Он имел право, не вижу в этом ничего такого.
Н. ВАСИЛЕНКО: Мне кажется, его даже в каком-то советском мультфильме про литературное наследие Чуковского его вырисовали в этой мантии. Автор там присутствовал. Могу путать, но у меня такой сейчас образ сложился: Чуковский из советского мультфильма.
А. ВАСЬКИН: И вот потому, что он принял эту награду, академиком он не стал. Но там люди-то какие. Ахматова была! Вот вам пожалуйста: хочешь быть доктором Оксфорда — не будешь академиком. Но вряд ли Чуковский переживал. Так что это 2 человека с родственными душами.
Далее Юрий Трифонов. Совершенно фигура отдельно стоящая. Его трудно представить в куче советских писателей переделкинских. У него был в Серебряном бору домик с давних времён ещё. С детства. И он туда ездил, очень любил Серебряный бор, писал о нём не раз. Тоже особняком выступал. Совершенно фигура отличная от писательской массы.
Юрий Казаков. В Абрамцеве жил. Очень трудно было в Абрамцеве купить эту дачу в посёлке, который Сталин создал для академиков в своё время. Ну, удалось Юрию Павловичу. Сохранилась запись Юрия Казакова, он же заикался немного. Есть такая версия, что это связано с детством его, тоже непростым. Я пишу об этом в книге более подробно. Абрамцево. Юрий Нагибин это называл «абрамцевская тьма». Он там пил горькую без конца, фактически талант свой загубил. Печальная история.
Ещё один герой — Геннадий Шпаликов. Здесь вообще о какой даче идёт речь! Шпаликов — это настоящий поэт богемный, который, просыпаясь утром, не знал, где он вечером заснёт. Это я уже не раз говорил. Два богемных было персонажа, настоящих художника: Анатолий Зверев, живописец, и художник в широком понимании Геннадий Шпаликов. И Переделкино — трагический эпизод в его биографии: в доме творчества в Переделкине он ушёл из жизни — повесился на шарфе.
Поразительную историю рассказывала Инна Лиснянская, что в своё время Мария Петровых ей сказала: «В этой комнате не живите, нехорошо здесь». То ли там, она сказала, тут как-то веет покойниками. В общем это было сказано Лиснянской. И каково же было её удивление, когда в этой же комнате в доме творчества потом уже повесился Шпаликов. И она рассказывает это всё. Григорий Горин в зале, второй этаж. И вот он обнаруживает. И Лиснянской сказал: «Вам это видеть не надо. Это не для женских глаз». Трагическая судьба. Когда Григорий Бакланов рассказывал, к нему подошёл Шпаликов, рубль попросил. И вид его был ужасен: распухшая печень, невозможно наблюдать спокойно. Но вот, понимаете, дачи не было, поэтому прекрасно. И не думал никогда. Не думал вообще о роскоши, как жизнь свою улучшить, как дачу купить. Как он говорил? Если все мне дадут по рублю за песню «Я шагаю по Москве», я буду миллионером. Но этот миллион он бы сразу развеял по ветру. Вот такая была личность.
Н. ВАСИЛЕНКО: Шпаликова можно если не в поэзии, то в двух фильмах можно всего разглядеть: «Я шагаю по Москве» и «Долгая счастливая жизнь».
А. ВАСЬКИН: Да, особенно мне нравится «Долгая счастливая жизнь». И последний герой, последняя дача — Сергей Михалков, Николина гора. Это было чрезвычайно трудно получить этот участок. Обратите внимание: не Переделкино ведь, правда. Опять Николина гора. И с трудом, я думаю, большим получил, добился и там семейное гнездо создал. Такой был человек необычный Сергей Михалков. Я думаю, что он понимал, где живёт, в каких условиях и соответственно вёл себя.
Хорошая есть об этом зарисовка у Анатолия Смелянского, нашего театроведа. Михалков помог ему переехать в Москву. Это было невозможно вообще в те времена. Это не сейчас: садись на «Ласточку» в Нижнем и уезжай в Москву. Как получить прописку? Но он был настолько всесилен, Сергей Владимирович, что уже одного звонка хватало или подписи на бумаге с грифом «депутат Верховного Совета». Конечно, Смелянский благодарен был, это понятно. И говорил, что Михалков надевал маски всегда. Всегда у него были маски. В данном случае — служение власти. И служил ей соответствующим образом. Но он служил в определённых пределах. Но это его точка зрения, точка зрения Смелянского.
Есть 2 фигуры в этой книге, мнения коллег о которых диаметрально противоположны: Солженицын и Михалков. Собирая образы их, объективные, конечно, потому что если я привожу чьё-то мнение отрицательное, я обязательно рядом положительное, уравновешивалось чтобы.
Н. ВАСИЛЕНКО: А трудно ли вам было не занять позицию, трудно ли вам было оставаться на позиции именно исследователя?
А. ВАСЬКИН: Да, очень трудно, потому что легко поддаться обаянию писателей. Когда читаешь мемуары, думаешь: о, как было. Потом читаешь другие мемуары, дневники и понимаешь, что не так было. Вообще воспоминания писательские, как правило, попытки создать свою новую биографию. Вот я вам так скажу. Хорошую. биографию. Наибольшей ценностью обладают дневники. Почему? Потому что человек приходит и записывает в этот день всё, что он передумал: все свои чувства и эмоции. Интереснейшие, большие дневники у Александра Твардовского. А теперь представьте, что писатель через 30 лет начинает сочинять мемуары. Да он же уже не помнит ничего, и потом свежести нет восприятия. Знаете, что я думаю? Вот эта эпоха дневников, думаю, вернётся, потому что дневник — нечто личное, более интимное, то, что в одной тетрадке. Совсем недавно я, например, говорил везде, что дневники умерли как жанр. А зачем? Есть социальные сети, пиши, что тебе вздумается.
Н. ВАСИЛЕНКО: А что же подтолкнуло тогда вас изменить позицию?
А. ВАСЬКИН: Я думаю, что не только меня подтолкнуло, но и многих, понимание, что всё-таки слово не воробей: поймают — вылетишь, была такая поговорка. Нужно думать теперь, что писать. Потому что многие вообще не думали ни о чём, когда оставляли записи в социальных сетях. Теперь нужно думать. А не думая, можно писать в дневнике. В этом нет никакой опасности.
Н. ВАСИЛЕНКО: Хочется вырвать из контекста: не думая, можно писать в дневнике. И понимай как хочешь.
А. ВАСЬКИН: Конечно. Не думай о последствиях свысока. Поэтому, мне кажется, должны вернуться дневники опять. Это интереснейшее чтение. Пришвин сколько написал! Поразительный там идёт самоанализ. Больше него только, наверное, Лев Николаевич Толстой анализировал своё состояние душевное. Это целый учебник для нас. Вообще писательские дневники откровенные — это огромная область исследования, должным образом ещё не привлекшая внимания к себе.
Н. ВАСИЛЕНКО: Хочу использовать аббревиатуру ХЛАМ, что означает «художники, литераторы, актёры, музыканты». Так называлось одно из обществ эмигрантских творческих в 1920-е. Среди московского хлама кто больше всего зафиксирован на московских улицах? У меня такое впечатление, что это больше всего всё-таки побеждают писатели, именно как топонимы.
А. ВАСЬКИН: Безусловно. И хорошо, если ещё помнят, что это за писатель. Я не знаю, Фёдора Панфёрова кто-то помнит сейчас из наших слушателей? А улица его есть. Читают ли Константина Федина так же много, как раньше? Улица есть. Александр Солженицын. Вот между прочим вы очень интересную тему затронули: что значит классик. Классик — это тот сегодня, у кого есть своя улица.
Н. ВАСИЛЕНКО: И пароход! Обязательно пароход. Человек и пароход. Это уже классика.
А. ВАСЬКИН: Да, пароход. Самолёт ещё. И свой музей. Вот в Москве таких немного у нас классиков. Кстати, улица Чуковского у нас появилась. И даже памятник собирались поставить. Так что надо посмотреть. По Солженицыну всё вкупе: памятник есть, улица, музей, премия имени его. Что касается Сергея Михалкова, есть михалковская улица. Кстати, она имеет отношение.
Н. ВАСИЛЕНКО: А мне очень нравится памятник Михалкову, который стоит около его дома на площади Восстания. И каждый раз родственники в его день рождения, он, по-моему, в марте, привязывают туда шарики. Я вижу, что к Михалкову привязаны воздушные шарики — значит весна наступила. У меня своего рода стало приметой.
А. ВАСЬКИН: Интересно! Такой же памятник, кстати, я думаю, это его реплика, есть в Кисловодске. Там много связано с Кисловодском. А вы не думали, почему памятник так странно расположен на плоскости? Памятник находится над землёй, и постамент под углом. Я этим вопросом задался и пришёл к выводу: чтобы не садились. Это тоже такой есть стиль памятников, когда герой этого памятника сидит на скамейке, вы можете сесть, сфотографироваться, обнять его. Так принято сейчас. Я думаю, что в данном случае на возвышении стоит этот памятник, скамейка под наклоном, чтобы не садились все кому не лень. Другого ответа я не нашёл. Но это интересно сделано.
Н. ВАСИЛЕНКО: Тоже хорошее решение с точки зрения сохранности. Не осуждаю. Память надо поддерживать по-всякому. К сожалению, время нашей беседы пролетело незаметно. У меня много осталось вопросов. Один ёмкий постараюсь задать, чтобы было куда пойти после прочтения книги. Есть в районе метро «Таганская» легендарная блинная. И разные люди слагают легенды о ней, якобы там Высоцкий любил обедать, ещё кто-нибудь из актёров театра на Таганке. А есть какое-то место, связанное с вашими персонажами этой книги, где тоже читатель мог бы хотя бы мгновение разделить, почувствовать, так же прожить это мгновение, как ваш персонаж?
А. ВАСЬКИН: Да, конечно. Я предлагаю сходить в Сандуны — любимую баню Александра Твардовского. Прийти туда и, как Александр Трифонович, все грехи смыть, как он говорил. Его можно было часто там увидеть. Поэтому, друзья, все в Сандуны. К сожалению, пивной бар на Бронной, где он тоже любил бывать, уже исчез. Остались Сандуны.
Н. ВАСИЛЕНКО: Александр, спасибо большое, что нашли время. И спасибо всем, кто был сегодня с нами. Берегите себя и до новых встреч!
А. ВАСЬКИН: Спасибо!