Экспедиция к предкам

История недалекого прошлого. Как-то не очень давно некоторые читатели нашего сайта попросили меня подумать над циклом статей о… прошлом. Потому как жизнь стремительно меняется, и от прошлого, даже уже и советского, не говоря о времени до него, не остается буквально ничего. Сами улицы изменяются так, что окажись на них наши же дедушки и бабушки, они бы их не узнали.

Конечно, о каких-то глобальных моментах я рассказать не смогу. Не был знаком с министрами, а из секретарей Пензенского ОК КПСС – только лишь со вторым, первого видел лишь издали. Но как по капле воды можно догадаться о существовании морей и океанов, так и одна вполне обычная житейская история может содержать немало интересного.

К тому же мне отчасти повезло: родившись в 1954 году, я все детство провел со стариками, родившимися еще до революции, в старом доме, наполненном вещами XIX века, и воспитание отчасти получил еще «то»…


А было так, что одно из самых ранних моих воспоминаний относится, наверное, к четырехлетнему возрасту. Я выбегаю в сени нашего деревянного дома, утро яркое, солнечное, и я касаюсь каких-то предметов на полке перед окном на улицу, и у меня жуткое, пугающее ощущение дежавю, что я уже все это когда-то трогал.

Потом крыльцо, двор, а перед сараем на цепи бегает пес Рекс, с одним ухом торчком, а другим вислым, из-за чего у него очень глупый вид. Иду в сад, а он кажется огромным, в нем масса кустов, деревьев, и спрятаться там можно так, что никто тебя днем с огнем не найдет. Но сад, равно как и двор, куда привозят и сваливают дрова – это все летние удовольствия, также как и игры с соседскими мальчишками в соседнем дворе.

А дворов по улице Пролетарской, бывшей Александровской, много, собственно, вся она состоит из отдельных домовладений, отгороженных деревянными заборами друг от друга. Неподалеку от нашего дома ее пересекала улица Мирская, названная так в честь пензенского губернатора Святополка Мирского. Так на ней и вовсе не было никаких тротуаров и люди так и ходили по битой земле, даже когда на Пролетарской уже проложили асфальт.


Асфальта на пешеходной части еще нет. Нет его и на дороге. Мне в это время пять с половиной лет, и это я знаю совершенно точно, потому что меня соседи постоянно спрашивают, сколько мне лет, а я отвечаю – «пять с половиной». Почему-то это запомнилось.

Вместо асфальта проложены «тротуары» – доски на поперечных бревнах-слегах. Доски толстые, но все равно прогибаются при ходьбе. И это очень здорово, потому что весной под тротуарами скапливается вода, и когда люди наступают на доску с вывалившимся сучком, оттуда вверх ударяет фонтанчик холодной воды. И особенно смешно, когда такой фонтанчик ударяет женщинам под юбки! Ну просто невозможно удержаться от смеха.

Ну а проезжая часть – засыпана гравием, но все равно колеи на ней такие, что автобус «коробочка» едва-едва по ней проходит.


Утром я всегда просыпался от скрипа этих тротуаров и топота множества ног – это рабочие сплошным потоком шли на завод ЗИФ. Потом начинались крики молочниц: «Молоко! Кому молоко!» За ними шел точильщик: «Ножи точим, бритвы правим!», потом старьевщик с телегой: «Шурум-бурум, старье берем!» Тут уже поневоле приходилось вставить, бежать на кухню умываться над рукомойником и… Так начинался день.

Но счастливо он начинался только летом. Осенью, зимой и весной в моем доме было довольно скучно.

Во-первых, все в моей семье работали: дедушка до 1961 года, когда он в 70 лет ушел на пенсию, и тогда же вместе с ним ушла и бабушка. Он был директором школы и вел там географию и труд, а бабушка работала в библиотеке.

Еще застал время, когда дед ругался с бабушкой из-за того, что она попросила его принести воды с колонки, а он в ответ начал ругаться, что «ты мешаешь мне «курокам» готовиться». Это ужасное слово «куроки» запомнилось мне на всю жизнь. В итоге за водой пошла пришедшая с работы мама, и инцидент был исчерпан. Но «куроки» вот запомнились.


Так что до 1961 года мне приходилось очень часто оставаться дома одному и надолго. А это было скучно, потому что все комнаты в доме я уже до дыр проглядел.

А играть в игрушки? А их было мало, тогда игрушками детей не баловали. Был большой медведь, который урчал, когда я с ним боролся, набивной заяц и лиса – самые мои любимые друзья детства. Было еще заводное метро, но его надо было расставлять на столе в зале, а это можно было делать не всегда.

Хотели меня отдать в детский сад, но я, как узнал, что туда надо будет ходить и летом – отказался наотрез, летняя свобода была мне дороже всего на свете.


Но вернемся к дому.

В нем были большие сени с чуланом, прихожая, где у стены стояла кровать деда, то есть спал он фактически у двери, а в зале стоял буфет, круглый стол, диван, на котором спала бабушка, комод с разными безделушками и часами фирмы «Мозер». Над ними висели по тогдашней моде большие фотопортреты моего деда в молодости и двух его сыновей, о которых мне сказали, что они погибли на войне.

В этой же комнате у печки был еще и большой книжный шкаф, а перед окнами на табуретках стояли в кадках пальмы – одна финиковая и другая веерная. В углу комнаты в 1959 году появился телевизор, над которым висела черная тарелка радио.


Из зала дверь вела в маленькую спальню, где помещалась кровать мамы и моя, еще с решеткой, чтобы не выпасть ночью, стол, за которым дед и мама готовились «курокам», и еще один столик красного дерева на одной резной ножке. На нем возвышалась стеклянная емкость с грибом, плававшем в чаю. Мне было велено его пить, и я до сих пор не могу решить – нравился ли он мне или нет.


На кухне помещался стол, за которым мы все четверо ели, еще один буфет, набитый дедовыми конспектами и картинками, вырванными из книг и дореволюционных энциклопедий, и холодильник «Саратов». На нем же стояла электроплитка, на которой готовили, когда не топили печку или из-за холода нельзя было жечь керогаз в сенях.

Кстати, в тех же сенях был ещё и глубокий, обложенный камнем холодный погреб, в котором мы держали картошку и… должны были прятаться, как говорил дед, в случае войны от бомб.


Очень много места в доме занимала печка. Огромная, с лежанкой наверху, она была мне и рыцарским замком, и необитаемым островом, и кораблем. Одна стенка у нее была деревянная. И я таскал у деда его картинки из энциклопедий и приклеивал их на эту стенку пластилином, а потом… сам с собой разговаривал, рассказывая самому себе связанные с ними истории.

Сами с собой разговаривают многие дети, поясняют игру, но вряд ли у кого было столько прекрасных цветных картинок, от которых просто невозможно было отвести взгляд: «Уборы и оружие индейцев Северной Америки», «Полинезиец и его жена у пироги», «Ласточкино Гнездо в Крыму», «Одежды эскимосов», «Иглу эскимосов» – вот только малая часть того, что там было.

Дома было очень много старинных вещей. Собственно, весь дом был пропитан стариной, и даже в 1961 году очень мало чем, разве что радио, телевизором и пылесосом, отличался от того, что было в нем же, ну скажем, в 1911 году! То есть полвека отразились на нем очень мало, ну и воспитывали меня тоже люди немолодые: дед был 1891 года рождения, бабушка 1900.


Рассказывать о прошлом тогда как-то не было принято, и лично мне, если что-то и удавалось о нем узнать, то как-то урывками, когда я задавал о нем вопросы.

Например, меня очень интересовала табличка на двери нашего дома: «Страховое общество «Саламандра». Страхуем от пожара» 1882 год». Как мне объяснили, в том году мой прадед построил этот дом, но застраховать не успел, и в первую же ночь его подожги. Кто, почему и зачем – так и не дознались.

Спасло моих предков то, что пожарная каланча была от нас буквально в ста метрах, и пожарный обоз подоспел мгновенно. Но дом пришлось строить заново, а из обгоревших бревен прадед сложил большой сарай.

Дом со временем поделили на две семьи – моего деда, в семье младшего, и семью его брата Владимира, который на «другой половине» поселился с сестрой Диной. Ни он не женился, ни она замуж не вышла. Она умерла в 1958, а он в 1961, так что нам досталась еще и часть его дома. Но часть (с печкой сначала одну комнату, а потом и вторую) от нас по суду оттяпала еще одна дедова сестра Татьяна.


Вообще, у прадеда Константина Петровича Татарынова (1845–1910) было много детей. Сам он был уроженцем города Моршанска, мещанином по социальному положению, вероисповедания православного. В Пензе его карьера пошла в гору, и он дослужился до мастера вагонных мастерских Ряжско-Моршанской железной дороги, то есть для человека из народа сделал прекрасную карьеру. По словам деда, он не пил спиртного и не курил.


Семья у него была большая. Кроме брата (о нем информации найти не удалось, известно лишь, что он тоже работал в пензенских железнодорожных мастерских), у него была куча детей: сыновья – Илья, Алексей, Владимир и Петр, и дочери – Татьяна, Евдокия, Ольга. Было и еще трое детей (!), но они все умерли очень рано. Жена его Евдокия Гурьевна прожила дольше мужа (1851–1923), и это несмотря на столькие роды и в целом нелегкую жизнь.

А теперь самое интересное – все дети Константина получили образование, сначала закончили гимназию, а затем продолжали учебу кто где. Евдокия стала учителем музыки, Владимир – закончил физико-математическое отделение университета и стал учителем математики в гимназии, Татьяна – учительницей французского языка. Вот, правда, кем стали Илья и Алексей, не скажу, но имели они каждый по собственному дому и оставили мне в «наследство» целую кучу тетушек, одна из которых потом учила меня химии в школе.


А вот дед мой учиться дальше не захотел, бросил гимназию, и стал «паршивой овцой в стаде» – пошел к отцу в мастерские молотобойцем, потому как силы был большой и мог креститься пудовой гирей! Там он за три года заработал себе паховую грыжу и плоскостопие, чем благополучно избежал мобилизации в Первую мировую войну.

За ум он взялся уже после смерти отца. Закончил экстерном сначала гимназию, потом учительский институт и 1917 год встретил… в должности учителя сельской школы.

И вот ведь что интересно, семья мастерового, но… правильного мастерового – и какой результат? Всем детям смог дать образование. Построить большой дом с хозяйством. Который достался даже уже мне, его правнуку. То есть возможность подняться с низов достаточно высоко была у людей незнатных и тогда…


Продолжение следует…