Чудо тонкой настройки в рассказах Екатерины Златорунской

АННА БЕРСЕНЕВА, писатель Читатели постепенно привыкли, что рассказ о современной жизни - это иллюстрация к учебнику по психологии, а писатель занят примерно тем же, чем занят психотерапевт, прорабатывающий очевидную травму и дающий рекомендации по преодолению трудных ситуаций. Рассказы Екатерины Златорунской, представленные в ее книге «И случается чудо» (М.: Флобериум/RUGRAM. 2021), ничего не иллюстрируют и не прорабатывают. Это художественное явление в настоящем смысле слова, и сборник сверкает множеством граней как чистой воды бриллиант. Но это вовсе не значит, что обычные житейские ситуации здесь не представлены. Наоборот, книга именно из них и состоит, особенно в первой части, которая называется «О других». Вся эта часть - истории о том, как человек не дает себе быть счастливым. Что-то в нем нарушено, может быть, от рождения, и эта изначальная поломка неустранима, как у героя рассказа «До свидания, лето», у которого все женщины повторяли друг друга, и «когда он снимал с них шелуху платьев, все, чем оборачивали себя, то видел серые пустые тела, которые не хотел, не мог любить». Точнее сказать, это не просто поломка, не дефект отдельного человека, а трагедия бытия вообще. Ольга Васильевна, героиня рассказа «Кровать Марии Антуанетты», понимает, «как близко одиночество, и старость, и беспомощность, и что никто не будет плакать, когда она умрет». При этом она чувствует, что отчаяние ее жизни определяется не житейскими обстоятельствами, которые у нее гораздо благополучнее, чем у многих: приехала в Вену с мужем, пусть и нудноватым, но неплохим человеком, гуляет по Шенбрунну, ест пирожные… «— Пирожных много съела, вот и не спишь, — из темноты сказал Иван Андреевич. Но Ольга Васильевна знала, что это не пирожные, это другое: что-то темное, всегда бывшее в ее жизни, но загораживаемое всем подряд, подошло и столкнуло с кровати. Она проснулась, взобралась обратно, победила, темное отошло. Но еще она знала, что это временная победа и наступит момент, когда это неназванное чудовище снова навалится всей силой, и тогда уже она не сможет заснуть ни в одной постели». Это неназванное - неназываемое - чудовище преследует героев в любой точке их жизни. В квартире: «Елистратов вернулся домой, где его не ждала даже немытая посуда, и в сердце его было так же сумрачно и холодно, как и на улице, покрытой первым слоем октябрьского снега, белизну которого успели подпортить ботинки» («Баба Галя»). В маршрутке: «Наконец Ирина Михайловна осталась одна, изо всех окон на нее наваливалась ночная темень. Ей хотелось отодвинуться от темноты, но было некуда («Сорок дней»). Но почему это так? Стандартный литературный ответ: потому что в их жизни нет любви. Однако Екатерина Златорунская возражает всему стандартному. Даже когда появляется возможность любви, человек не знает, что с нею делать. Так происходит с героиней рассказа «У самого синего моря», которая получает от владельца зоологического магазина в качестве спутника жизни нерпу с человеческим мозгом. Казалось бы, вот оно, необыкновенное, невероятное, способное изменить жизнь буквально чудом! Но не помогает и чудо - героиня не в силах сойти с привычной колеи несчастья… Позвольте, какая еще нерпа с человеческим мозгом? Да, именно так: в десятом рассказе посреди очередной обыденной ситуации вдруг вспыхивает фантасмагория, причем выглядит она абсолютно естественной. Так происходит потому, что вся проза Златорунской вплетена в ткань жизни, а пределов жизни не знает никто, и фантасмагория тоже может являться ее органичной составляющей. Как является ею и метафизика (рассказ «HORTULANUS DOCTUS» о смерти Чехова), и антропоморфизм (рассказ «И мне откроется окно», написанный от имени дерева), и все прорывы в неведомое, которыми полны даже те рассказы, в которых ничего сверхъестественного не происходит. Сверхъестественного может в них и не быть, а чудо происходит. Этому посвящена вторая часть книги - «О себе». Она подчеркнуто автобиографична, ее герои - сама автор и ее родные, происходившие из Мордовии и из деревни Русские Дубровки. Повествование наполнено мириадами реалистичных подробностей, живой составляющей которых является культура: «Мама, беременная мною, сумела приволочь из Москвы ковер. Они с тетей, вызвавшейся на подмогу, несли рулон по лабиринтам метро, как венецианцы украденную у греков гранитную колонну святого Марка». Эти бесчисленные подробности, любовно и скрупулезно воспроизводимые, нужны автору не сами по себе - они создают осмысленную, просто-таки симфоническую картину бытия. «Материальная сторона жизни затянула в свой омут и немногочисленную мужскую часть семьи, они трудились, обзаводились нужными знакомствами, забирали детей из сада, школы, но могли в любой момент ускользнуть из семейных оков к бесполезным друзьям и занятиям: дедушка любил рыбачить, папа читать, дядя увлекался фотографией. Лишь мамы и тетки как будто отказались от всех земных удовольствий и только и делали, что бессрочно и бессменно несли вахту на семейном посту. Может быть, им хотелось удить рыбу, читать книги, вытянувшись на диване, презрев все домашние дела, фотографировать детей и пейзажи, носить красивые платья, лежать на пляже, слушать удары вспыльчивых волн о берег или тяжелое молчание реки, но они стирали, гладили, готовили, опять гладили, опять стирали, мыли посуду и полы, пылесосили ковры, выносили мусор и, обессиленные, ложились спать». В эту жизнь как естественные ее обитатели входят вестники - странные опустившиеся люди. Они вдруг начинают появляться на пути автора вскоре после смерти ее папы с единственным вопросом: за кого молиться? «Ничего они как будто не сообщали и представляли собой скорее действующих лиц в классической трагедии, рассказывающих о происходящем за пределами сцены. И зачем, кем были посланы — неизвестно. Может быть, ангел-хранитель, еще сопровождавший сорок дней его душу на этой земле, облачался в тела убогих пьяниц, укрывался их ветхими одеждами и так сообщал нам: папина душа еще с ним, с нами и сама о себе рассказать может только так, а иначе уже не может». Это ли не чудо? Не именно вестники, но всё сплошь - весь мир этой книги. Трепетный, живой, полный такого смысла, которым редко какая жизнь бывает наполнена. Екатерина Златорунская создала чудо тонкой настройки. Не просто в лучших, а в единственно возможных традициях настоящего искусства.