В московских СИЗО творятся страшные вещи

19 октября 2020 года могло бы стать траурным днем для общественного контроля над местами принудительного содержания. В этот день членам Общественной наблюдательной комиссии Москвы запретили общаться с заключенными в любом формате, даже через стекло. Ничего подобного не было за все время существования института общественного контроля в России.

Формальным поводом для такого запрета стала эпидемия коронавируса. Видимо, главный санитарный тюремный доктор решил, что следователи и прокуроры (им общаться с арестантами по-прежнему можно) менее заразны, чем правозащитники. И все же реквием по общественному контролю, слава богу, исполнять рано: после поднятого скандала в тот же день ОНК разрешили общаться через стекло (как было весной, в первую волну). Но без традиционного маршрута по камерам лично мы никогда не узнаем, что происходит в наших тюрьмах, и не спасем всех тех, кого могли бы.

Почему нужны ОНК — в репортаже обозревателя «МК», члена ОНК Москвы, о последних (перед введением ограничений) покамерных проверках московских СИЗО.

Заключенные в тотальной изоляции из-за коронавируса медленно, но верно сходят с ума. Такого количество попыток суицидов еще не было никогда. Увы, не всегда удавалось вытащить человека с того света: с начала года в московских СИЗО произошло 11 самоубийств.

Коварный COVID испортил жизнь не только заключенным, но и их родственникам. Такого колоссального количества обращений от них правозащитники еще не получали. Родные, которым запретили приходить на свидания и передавать передачи, пребывали в состоянии ужаса. Как их успокоить? Кто мог бы это сделать? Члены ОНК.

В конце сентябре правозащитникам разрешили, как и прежде, ходить по камерам. Как оказалось, ненадолго.

«Матросская Тишина»

Утро. Мы проверяем карантинное отделение, куда попадают новенькие заключенные.

— Мне нужны лекарства, — просит арестант в одной камере.

— А мне — теплые вещи, — говорит другой, кстати, в звании полковника. И объясняет: — Я пришел на апелляцию по своему делу — судья заменила условный срок реальным. Не ожидал, что такое может случиться, потому с собой ничего не взял.

— Мне бы белье нижнее, — замечает его сосед. — Арестовали в чем есть, даже трусов нет на смену.

— Матрас очень тонкий, а у меня спина больная…

— У меня эпилепсия, запросите медицинские документы из СИЗО №3, где был до этого. Мне срочно нужны лекарства. И ребро у меня болит: повредили при задержании.

— Капли в нос выдайте, умоляю, а то дышать не могу!

— Зуб болит — мне бы обезболивающее. К стоматологу, как сказали, вывести смогут не скоро. Вот мне бы продержаться…

Очередная просьба в очередной камере. Все, в общем, как обычно.

Сопровождающие нас сотрудники записывают все обращения, которые меж тем все сыплются и сыплются. Девушка-медик подключается к нашей проверке.

С членами ОНК сотрудники ФСИН всегда реагируют на обращения быстрее. При нас заключенные не стесняются и не боятся рассказывать о своих проблемах.

— Я побывал уже в двух десятках камер — везде меня били сокамерники, не давали спать ни днем, ни ночью… — бросается к нам на встречу со слезами очередной арестант, назовем его Юрий. У него нехорошая 132-я статья УК: «Насильственные действия сексуального характера». Таких, как он, арестантский люд не любит, и потому мы всегда просим сотрудников сажать их отдельно. Но тут то ли проглядели, то ли он сам боялся жаловаться… В общем, Юрий в день нашего визита жаловался на соседа, подозреваемого в серии грабежей. У того устрашающий вид: на шее татуировка в виде колючей проволоки, на голове — скорпион.

— Он мне все время угрожает! — заявляет Юрий.

Видно, что Юрий на грани: может случиться что-то непоправимое. Просим, чтобы их срочно расселили.

Карантинные камеры все до единой обошли. Направляемся в больничный корпус.

В коридоре встречаем хозотрядника, толкающего инвалидную коляску. В ней сидит худющий 63-летний Виктор Филиппов. Несколько дней назад у него отказали ноги. Сокамерники таскали его по камере, как он выражается, волоком до туалета и обратно.

— На больничку два дня назад его принесли на носилках, — говорит сотрудник. — Что с ним делать?

— Какая статья? — спрашиваю я.

— 158-я, «Кража», — едва шевелит губами Филиппов.

— Свяжитесь с его следователем, расскажите про ситуацию — может, смилостивится и заменит ему арест на подписку, все-таки статья не тяжелая, не насильственная, — предлагаю сотрудникам. Им идея кажется правильной, обещают так и сделать.

В первой же палате-камере к нам обращается пожилой заключенный — 66-летний Василий Клепалов. Он гендиректор Нижегородского авиационного сообщества, арестован по подозрению в том, что дал взятку сотруднику Минпромторга за разрешение на поставку продукции в Азербайджан.

— Три операции на сердце, вырезаны органы… — перечисляет он.

Виновен или нет — разберется суд, но зачем такого больного держать в СИЗО?

В соседней палате-камере сидит — точнее, лежит — «собрат по несчастью»: гендиректор научно-производственного предприятия «Исток» 62-летний Александр Борисов. Ему вменятся мошенничество. И снова — не убийца, не насильник, не грабитель, мог бы быть под домашним арестом или подпиской с учетом его заболевания.

— Лейкемия, — тихо говорит он. — Борюсь…

Для медиков «Матросской Тишины» все эти тяжелобольные — лишняя головная боль. Онкологического отделения здесь нет. Вывозить в период коронавируса таких пациентов в гражданские больницы проблематично. «Отпустили бы их уже домой лечиться», — шепчут врачи. А мы пишем очередные рекомендации: связаться со следственными органами, объяснить ситуацию.

— Хорошо, что вы этих пациентов видите, записи про них делаете и, может, обществу расскажете, — говорят медики. — Мы сами не можем, а то у нас сразу корыстный интерес заподозрят.

Врачи очень боятся лишний раз рекомендовать даже вывоз «резонансного» заключенного в гражданскую клинику: запуганы.

Заключенного Батухама Башаева, осужденного за угон автомобиля, члены ОНК буквально сняли с этапа. У Башаева сломана челюсть — ест и говорит с трудом, живет на обезболивающих… Только после вмешательства ОНК его вывезли в гражданскую больницу на диагностику, где рекомендовали срочную операцию (хотелось бы верить, что к моменту публикации статьи ее уже сделали, но в любом случае мы не отступимся). Вообще были случаи, когда заключенные говорили: если бы не члены ОНК — расстались бы с жизнью. И некоторые так и делали в период, когда нам в первую волну пандемии запретили ходить по камерам.

В отделении интенсивной терапии лежит один такой.

— Гипоксия, инфаркт головного мозга, отказала одна сторона туловища, дышит через трубку… — говорит доктор. Мы смотрим на лежащего — молодого красивого парня. Он хочет нам что-то сказать, но не может.

А ведь если бы нам разрешали ходить по камерам, мы могли бы заметить странности в его поведении или в поведении сокамерников и предотвратить беду.

Утверждать, что члены ОНК спасут всех заключенных от суицидов, наивно и самонадеянно. Но даже если бы кого-то одного спасли, разве не делает это бесценным ведь институт общественного контроля?..

«Кремлевский централ»

Ставший почти легендой (со знаком минус) полковник МВД Дмитрий Захарченко похудел, осунулся. Он давно ведет борьбу за свое здоровье. «Проигрывает» начальнику местной медчасти, который не соглашается на его вывоз на операцию по удалению грыжи. Захарченко шутит про него в своей манере: «Принципиальный доктор, восхищаюсь!»

С грыжей Захарченко происходили настоящие чудеса: ее то находили, то «не видели» на аппарате УЗИ. Наконец, признали: вот она, есть, и операция нужна. Но мытарства на этом не закончились. Сначала ему отказывались делать операцию в Москве (якобы тут он проездом, а значит, пусть ждет, пока вернут в мордовскую колонию). Потом согласились, что лучше не тянуть. Дмитрий просит сделать операцию методом лапароскопии, готов оплатить, но ему почему-то отказывают. Даже вмешательство уполномоченного по правам человека в Москве Татьяны Потяевой не помогло.

В общем, так и живет в «Кремлевском централе» Захарченко. В спортзал его не выводят, ссылаясь на заботу о его здоровье (вдруг неудаленная грыжа ущемится). Сокамерника ему не дают, объясняя тем, что нет подходящего.

— Я все время один, — говорит Захарченко. — Вот шахматы и шашки мне выдали, чтоб не скучал и играл сам с собой. Держат меня тут три месяца (больше по закону нельзя), потом везут в Мордовию, где я сижу в поселке Потьма на пересылке неделю, и потом — обратно. Катают, в общем. Мои путешествия, правда, очень дорого обходятся государству. Я ведь до сих пор стою на учете как «склонный к побегу» — продлевают формально, говорят: «Снять ее не можем. Надо вас еще изучить». И вот везут меня в сопровождении двух собак и целой толпы охранников. Скарб мой несут конвоиры (руки у меня наручниками сзади пристегнуты). Отдельная машина, все красиво… Чувствую себя особым преступником в истории современной России. А вы, кстати, знаете, что меня одно время в оранжевую тюремную робу наряжали? Ноу-хау колонии, где сидел. Стильная такая, яркая…

Экс-депутат Госдумы Леонид Маевский тяжело болен, что признает даже начальник медчасти «кремлевки».

— Но он отказывается от допобследования в больнице №20, — говорит медик. — Не знаем что делать.

— Надо быть сумасшедшим, чтобы делать обследование в той больнице, где мне ставили диагноз «жировик»! — возмущается Маевский.

А в другую больницу вывозить экс-депутата не разрешает Следственный департамент МВД. «Какое право вообще у следствия вмешиваться в вопросы диагностики и лечения?» — спросите вы. Никакого. Но вмешиваются, как видите.

— Жалею о том, что депутатов в тюрьмы на экскурсии не водили, — говорит Маевский. — Надеюсь, доживу до вашего следующего визита…

Смертный приговор до суда

Бывший следователь Цифиров передвигается по «Матросской Тишине» в сопровождении сотрудников СИЗО на разбитой инвалидной коляске. В октябре 2017 года у него в мордовской колонии случился инсульт. В результате он оказался парализованным на левую сторону (рука и нога — выраженный гемипарез). В мае 2018 года была проведена медкомиссия, которая зафиксировала у человека паралич левой стороны. Документы были переданы в суд для принятия решения о его досрочном освобождении по болезни.

— Накануне суда к матери обратилось неустановленное лицо, которое предложило выплатить за освобождение парализованного сына 2 миллиона рублей, — говорит известный кинопродюсер, член Общественного совета ФСИН Юрий Митюшин. — У матери таких денег не было. И суд в июне перенес дело на… ноябрь.

А потом появилось новое заключение медкомиссии, в котором диагноз «выраженный гемипарез» трансформировался в «умеренно выраженный гемипарез», что автоматически привело к отказу в освобождении. Самое главное, что во всех медицинских заключениях не пишется, что Цифиров сам себя обслуживать не может, что он передвигается на инвалидной коляске, которую, кстати, сам себе купил. С подачи медиков УФСИН Мордовии ему дали 3-ю группу инвалидности, которая позволяет… работать! Отдел по воспитательной работе ИК-5 собрал показания других осужденных, что Цифиров якобы по ночам сам ходит в туалет!

На все мои жалобы медики УФСИН Мордовии рапортовали, что он поправляется. Меж тем ему становилось все хуже и хуже, он был вынужден расплачиваться сигаретами и деньгами за то, что его сажают в коляску, возят на прием пищи и т.д. Это настоящая пытка — вот так жить. Я уверен, ему мстили за то, что мать отказалась выплатить те самые два миллиона…

Митюшин добился, что Цифирова вывезли из Мордовии на обследование в Москву, где бы врачи точно сказали: парализован или имитирует почти три года? Сейчас Цифиров — в «Матросской Тишине». Вы верите, что человек три года ездит на инвалидной коляске для имитации? Я — нет.

Пока полного обследования Цифирову не провели, и больше всего он боится, что его этапируют в Мордовию.

— В системе ФСИН — почти 20 000 инвалидов, которые должны быть освобождены, если их готовы принять родственники, состояние их здоровья и психики не приведет к рецидивам и если они не опасны (как в этом случае) для общества! — возмущается Митюшин. — Я говорил на эту тему в Государственной думе и в правительстве, и все поддерживают эту идею. Человек лишается свободы за совершенное преступление, но никто не имеет права его лишать здоровья и жизни…

Как же он прав!

«2 октября 2020 года, по истечении 7 лет нахождения под стражей, мой отец скончался, так и не дождавшись решения суда» — так начинается обращение ко мне как члену ОНК дочери бывшего мэра Миасса Виктора Ардабьевского, умершего на днях от панкреонекроза. Она считает, что отец мог бы еще жить, если бы не задержка в оказании медпомощи и не вмешательство в этот процесс следствия.

«Согласно информации, в том числе полученной от моего отца до его смерти, имеются основания полагать, что действия должностных лиц ФКУ могли быть спровоцированы просьбами извне… Со слов отца известно, что сотрудники московского СИЗО №12 объясняли отказы в госпитализации просьбами извне «не срывать процесс». Я не знаю, кто просил ценой жизни моего отца «не срывать процесс», который в силу судебных ошибок и волокиты длится почти семь (!) лет. Длительные отпуска других участников процесса почему-то считались разумными, а возможность дать выжить человеку рассматривалось как что-то малозначительное.

…Отец просил, фактически умолял судью изменить меру пресечения для проведения оперативного лечения (имеются протоколы судебных заседаний), однако судья отсылал к справкам из СИЗО-12, согласно которым папа был фактически здоров. Как со слов папы, так и со слов адвоката Мартынова Е.Н. известно, что медицинского обследования фактически не проводилось, то есть справки о «здоровости» выписывались медработниками без элементарного осмотра.

Тяжкие последствия от выдачи таких справок уже наступили, они непоправимы. 29 августа у папы случился острый приступ в СИЗО-12. А 3 сентября его повезли в суд в тяжелом состоянии из-за требований не срывать процесс. В итоге отец попал в больницу только 18 сентября, когда возможно было только отсрочить смерть, но не спасти жизнь. Отца не вернуть. И я могу просить вас, Ева Михайловна, о проверке только ради памяти отца и спасения других людей, в чьем здоровье таким же образом не сомневаются отдельные недобросовестные сотрудники ФСИН».

Смерть бывшего сити-менеджера — одна из самых громких и страшных. Сам факт, что человека семь лет держали за решеткой до приговора, шокирует. Следствие это объясняло слишком тяжким преступлением, в котором он обвинялся (участие в ОПГ). Но кто дал право следствию, по сути, приговорить человека к смерти? Кто эти люди, которые просили тюремных медиков «не срывать процесс»? Дочь Ардабьевского просит опросить сокамерников отца, врачей, она пишет: «Надеюсь, что авторитет ОНК позволит установить истину и наказать виновных, если таковые будут установлены в соответствии с действующим законодательством».

Если бы члены ОНК могли ходить по камерам в августе (когда Ардабьевский просил о помощи) — возможно, нам удалось бы еще тогда во всем этом разобраться и убедить медиков не идти на поводу у следствия. Увы. А что мы можем сейчас, когда нас ведь снова не пускают по камерам?..

К слову, одновременно с новостью об ограничениях для членов ОНК появилась информация в СМИ, что тюрьмы скоро могут передать правоохранительным органам (в нарушение подписанных Россией международных соглашений). Если это произойдет, следователь станет и надзирателем, и тюремным доктором. А при каждом СИЗО тогда придется устраивать кладбища.