— Пакетики берем, — рыжебородый пилот, похожий на принца Гарри, в идеально отглаженной форменной рубашке проходит по салону Ан-2, выдает пачку бумажных пакетов.

— А памперсы?— осведомляются пассажиры.

— Памперсы только пилотам! — широко улыбается «принц».

«Аннушка» заполнена баулами и ящиками: везут вещи, продукты, ведра и кадки, электропечь и торт в коробке… Там, куда мы летим, нет других дорог.

«Закрыть то, чего нет»

В Архангельской области в июне не осталось ни одного малого аэропорта: «В соответствии со статьей 50 Воздушного кодекса РФ закрыть для обслуживания аэродромы гражданской авиации…» — написано в постановлении за подписью Мишустина. И наименования списком. Позже появились разъяснения: летать самолеты продолжат, просто аэродромы назовут «посадочными площадками», новшество формальное, ничего не изменится.

«Невозможно закрыть то, чего нет», — комментирует Илья Иконников, директор аэропорта в Летней Золотице (он тоже в списке Мишустина). Илью сюда перевели из Онеги, где аэропорт закрыли в 2015 году. В город построили дорогу, и люди перестали летать.

«А откуда у них деньги на билет? В Онеге населения 18 тысяч — и свыше 5 тысяч безработных.

Отдашь ей все, так она прямо на улице этот батон ест. Куда она полетит? И зачем?

В городе главные предприятия — зона плюс несколько пунктов приема цветного и черного металла. Шестилетки начинают карьеру, собирая пивные банки. Постарше на кладбище снимают декор с надгробий. Взрослые — памятники металлические там же спиливают. На нашем топливном складе осенью было шесть цистерн, сейчас осталась одна — сдали на металл. По полосе ходят с металлоискателем — кабель ищут. Ни о каком возрождении аэропорта речи быть не может, поскольку город деградировал. Просто некому летать».

У Иконниковых трудовая династия. Дед, отец, дядя — все работали в авиации. Отец летал, дед и дядя — в наземных службах. Илья тоже мечтал о летной школе, но в год его выпуска набора на бюджет не было. Пошел на филфак. 1 июля 1997 года одновременно устроился в районную газету корреспондентом и на аэродром — начинал сторожем воздушных судов.

Из газеты Илья ушел в середине 2000-х, когда оказалось, что заметки о сельской жизни и нехитрых местных происшествиях надо отправлять на согласование в областное правительство.

Илья поэт, недавно книжка вышла. Конечно, про самолеты. Собирает историю архангельской авиации. Год назад в соседней Лопшеньге в аэропорту открылся музей. У Ильи материала хватило бы еще на один.

В аэропорту директор в одном лице еще и диспетчер, кассир, сторож и уборщица. Еще медведей со взлетки метлой гоняет. В соседней Верхней Золотице медведь штурмом брал аэровокзал, окна лапами побил. В Онеге, когда она принимала рейсы, приходилось коров с полосы гонять. Когда-то Илья сам вторым пилотом летал на Ан-2.

Аэропорт обогревается печью, скрипучие ступени, тяжелые двери. В нижнем этаже сохранился и работает зал ожидания с советскими багажными весами. Окошко кассира. Плакаты «Аэрофлота».

«Чтобы сохранить статус аэропорта, мы должны соответствовать тем требованиям, которые предъявляются к Пулково или Шереметьево — они едины, — объясняет Иконников. — Рамка на посадке, например, а у нас электричество-то не всегда есть, деревня на дизеле живет. Опять же, личный досмотр нужно проводить в присутствии работников правоохранительных органов. А здесь нет участкового. Поэтому нас еще в 2015 году приказом начальника авиаотряда перевели в статус посадочной площадки. Правительство медлило, видимо, ожидало, что мы сами себя приведем в соответствие. А как это сделать? У нас социальная функция, рейсы дотируются областью лишь частично, летный час не окупается. Но цены все равно год назад на 30% пришлось опустить, иначе людям не по карману».

Сейчас добраться из Летней Золотицы в Архангельск можно за 3360 руб. Визит в поликлинику или МФЦ, таким образом, обходится почти в 7 тысяч. Если авиаотряд, на плечи которого целиком возложены проблемы малой авиации региона, возьмет курс на тотальную экономию, бывшие аэропорты, все эти залы ожидания с печкой и дровами, диспетчерские и люди, в них работающие, могут быть сокращены. Аэропорт может закрыть только премьер-министр, а любую площадку — директор авиапредприятия. Если содержание таковой покажется убыточным.

Почему в стране победившей стабильности государство вместо оснащения старых аэропортов решает их закрыть как «несоответствующие», Илья не понимает. И мечтательно говорит о малой авиации соседней Норвегии, где жители деревень на побережье летают в город на работу… И никто не говорит про убыток: людям же удобно.

«Раньше ездили по монастырям, теперь по аэропортам»

В косых лучах на отливе остов корабля — как выбросившийся на берег кит кверху брюхом. У поморов обычай: отходивший свое карбас оставляют на берегу, отдают морю. Никогда и никто не разберет его на дрова и металлолом. Корабль, как человек, живет и умирает, при жизни и после нее он заслуживает почтения.

Кладбище кораблей — в устье реки. Река сливается с морем, небо с водой, жизнь с вечностью.

Здесь когда-то мыли золото, отсюда и название. Сейчас золотые в деревне только одуванчики, жителей 158 человек. Мобильной связи нет никакой. Есть три улицы: Верхняя, Средняя и Нижняя, медпункт, часовня, продмаг, дверь которого вечером просто подпирают палочкой по деревенскому обычаю. Чужого никто не берет. Чужих нет.

Летняя Золотица входит в границы Кенозерского нацпарка. Это туристы, раздельный сбор мусора в каждом доме, надежда на жизнь. Правда, туристы побогаче не летают кукурузниками: на частных вертолетах они прибывают в дорогой экоотель с «есенинским люксом» (гостям говорят, что здесь поэт венчался с Зинаидой Райх; на самом деле они поженились под Вологдой).

Остальное — по записи. Нужно позвонить в аэропорт Васьково, записаться, явиться рано утром и ждать, хватит ли мест. Если народу много, могут отправить второй борт. Если чуть больше, чем вмещает кукурузник, придется ждать следующего дня.

Мне билет все же достался, но кукурузник заболел еще на полосе. Пилоты сумели вернуть машину на стоянку, поменяли борт. «Принц Гарри» шутил и улыбался и лишь после приземления тихонько сказал коллеге с другого рейса, что движок захлебнулся на взлете и что надо, наверное, теперь в церковь сходить свечку поставить.

Сейчас в Летнюю четыре рейса в неделю. Зимой будет два. Загрузка сезонная: детей вывозят весной и забирают перед школой, глубокой осенью уезжают «бабки-подснежницы», как Илья шутливо называет бабушек, живущих в родной деревне от снега и до снега. В школьный дневник он записывает желающих улететь, есть дни, когда заполнены все графы (похороны были, родня прилетела), есть лаконичные записи: «Загрузки нет». В мертвый сезон Иконников старается летать сам — чтобы хоть как-то поддержать направление. Если пассажиров не будет, его закроют.

«Как раньше ездили по монастырям, так сейчас есть люди, которые ездят по оставшимся старым аэропортам. Мне уже писали из Новосибирска, из Магнитогорска: «Какие у вас достопримечательности, сколько раз в день можно улететь на Соловки?» Острова из диспетчерского пункта видно, 40 км, но рейс туда только из Архангельска. Это раньше из малых аэропортов много куда летали. Надо еще знать, что полосу могут закрыть в распутицу. Правда, я стараюсь не закрываться, осенью, когда размыло, принимал самолеты на боковую полосу безопасности, с пилотами договаривался. Еще может наша вставшая с колен армия вмешаться: ПВО дважды в год закрывает небо на время учений. Так что иногда не знаешь и как больного отправить».

Илья показывает фото своего изобретения — самодельной «гладилки» из двух бревен на тросе. Зимой ею, прицепив к трактору, ровняют снег на полосе. «Аннушка» тогда спокойно приземляется на лыжах.

В апреле Иконникова командировали на малую родину, в Онегу, где три месяца базировался вертолет геологов. Тогда Илья в одиночку, можно сказать, восстановил аэровокзал: вставил окна, выпросив старые рамы в церкви, более состоятельной, чем аэропорт, починил проводку и даже самолично приварил в диспетчерской батарею, наладив систему отопления. С гордостью рассказывает, как ночью смог посадить прилетевший вертолет санавиации, вручную лопатой прочистив площадку и сигналя фонарем. Спрашиваю, а если б Ильи в ту ночь не было? Отвечает: «Тогда бы ночью к роженице, у которой воды отошли, не полетели, ждали бы утра. Неизвестно, успели бы или нет».

А я вспоминаю такого же директора аэропорта в Ижме, Сергея Сотникова, семь лет чистившего закрытую взлетку, на которую в итоге сел случайно заметивший ее в тайге аварийный Ту-154 с пассажирами.

«Люди, рыба, работа»

На улице возле аэропорта Васьково встречает табличка: погранзона, вход по пропускам. Никакой границы в Архангельской области, конечно, нет. А пограничники есть. Они почему-то всегда есть там, где водится лосось.

Они пытаются не пустить меня на рейс в Мезень, требуя пропуск. На самом деле он не нужен: согласно приказу № 454 директора ФСБ, граждане России посещают погранзону (да, теперь она есть вдоль берегов внутренних морей — сюрприз!), предъявляя общегражданский паспорт. Соревнуясь в знании приказов, мы долго спорим, и в итоге я прохожу на рейс под обещания, что из Мезени меня непременно вышлют обратно.

«До границы 1200 км, а пограничников пруд пруди, и зарплаты у них от 100 до 150 тысяч. Рыба их интересует», — говорит Александр Коткин. Он коренной помор, хоть и приехал сюда только 40 лет назад. Купил дом. Много позже узнал: ровно на этом месте стоял когда-то дом его предков. Коткин — последний помор здешних мест. Помор живет морем. Во дворе у Коткиных стоит последний в Мезени «ходячий», то есть пригодный для мореплавания, карбас. Коткин — последний из мезенцев, кто на карбасе выходил в море.

«Был случай, дедко 75 лет, который уже едва ходил, попросил сыновей отвезти его на берег моря в рыбацкую избушку. «Буду,— говорит,— пить чай и на море смотреть». Отвезли его, а ночью с автоматами пограничники вломились, скинули его с нар, кричат: «Где рыба, дед?» Дедко хорошо, что не умер. На всех хлебных местах силовики сидят. Вся Россия — хлебное место».

«Здесь были все производства: мясокомбинат, стадо 10 000 голов (осталось только 100), рыбокомбинат, лесозавод мощный. У нас природная аномалия: очень большие приливы морские, до 16 метров, в мире мы на третьем месте по их высоте. И луга заливает морской водой. А это дает сырам своеобразный привкус такой. И вот эти сыры наши во Францию возили на экспорт. Теперь все уничтожено, зато разросся бюджет до неимоверных масштабов. Что такое бюджет? Узаконенное тунеядство. Кроме медицины и образования, конечно. Чиновники бумажки перекладывают, в ДК по 40 тысяч зарплата, почти 70 человек полицейских. А в море никто не ходит. Я на конференции по рыболовству был в Норвегии. От всех их чиновников и бизнесменов слышал три слова: «Люди, рыба, работа». Когда стали выступать наши чиновники, я этих слов не услышал», — возмущается Коткин.

В Мезени везде песок. Шуршит по деревянным тротуарам, сыплет в глаза. На фоне деревянных стареньких домов торчит здание почты из силикатного кирпича и новая типовая школа за огроменным решетчатым забором. Все остальное маленькое, дощатое, бревенчатое. 3000 человек народу, сельский быт, картошка на огородах вдоль Советского проспекта. Но — город.

«Глупость, конечно, но как Мезень Екатерина Вторая нарекла городом, так ничего и не изменилось», — объясняет Александр Игнатьевич.

Мезень славится росписью — красные тонконогие кони тут на всех деревянных поверхностях. Есть и деревянный конь в натуральную величину — на пыльной площади. Сам промысел давно угас, и мезенские красные кони теперь сувениры для туристов.

От аэропорта с покрытой металлическими плитами взлетной полосой до города ходит пазик. 23 рубля — и через пять минут ты в центре. А в центре — церковь, огромный Богоявленский собор XIX века. Деревянный, конечно. Полуразрушенный собор, переданный РПЦ, оснастили пластиковыми стеклопакетами, в торец врезали железную дверь, залив монтажной пеной.

Государство собор не охраняет. Рядом новодельная бревенчатая церковь, где идут службы. За храмом бетонный мемориал воинам Великой Отечественной, противотанковые ежи, за которыми заросшее русло реки. Это приток Мезени, 30 лет назад он был судоходным. Потом какому-то чиновнику надоели ежегодные расходы на понтонный мост, соорудили самодельную дамбу, и река пересохла. Превратилась в ручей, куда сливаются нечистоты из торчащей из земли трубы. Труба, как говорит Коткин, идет из новой, недавно построенной школы.

«Не ходи туда, там Ненецкое море»

«Меня называли «мезенский камикадзе». Как-то пошел в Архангельск на ремонт, поймал меня ГИМС: а где у тебя это, где то? А у меня все навигационное оборудование — в голове. Компас им показал, они обалдели: музейный, говорят, экспонат.

Я хоть с детства в море не ходил, но здесь, в Мезени, пошел. У меня больших аварий не было. По облакам ходил, по звездам. Один ходил. В море мужики воспитывались настоящие, а в офисе разве можно вырасти мужиком?»

Карбас Коткина стоит у забора. Огромный, на 10 человек. И под парусом, и с мотором можно. Только некуда: «Пошел пропуск получать — теперь без него в море не выйдешь. Пограничники говорят: «Ты на Канин Нос не ходи, там Ненецкое море». Ненецкое море, вы подумайте, это на какой же карте они такое нашли?!»

Поморский карбас ходит 12 навигаций. Потом доживает век на берегу. Недавно чиновники решили, что кладбище кораблей портит вид: старые лодки распилили и убрали. «Традиция закончилась. Пришла новая власть», — резюмирует Коткин. Новая власть лично приезжала в Мезень перед прошлогодними выборами. Тогда еще кандидат в губернаторы Цыбульский помора выслушал, телефончик записал и пригласил в Архангельск на подробный разговор. Коткин приехал. Но в приемной ему сказали, что его фамилии среди приглашенных нет.

Александр Игнатьевич по деревянным мосткам ведет меня по ухоженному двору. Грядка густо усажена тюльпанами. Хозяин смущенно говорит, дескать, повздорил с женой и на вопрос, что же на грядке посадить, ответил в шутку: «Цветы сажай». Теперь у них, как в песне «Звуков Му», «цветы на огороде».

Огороды не дань традиции. Все продукты везут из Архангельска самолетами. Цены соответствующие.

Город у моря живет вроде колонии — в полной зависимости от областного центра. Бюджет дотационный. Больница, правда, сохранилась, даже, говорят, с неплохой хирургией. Но к узким специалистам или в роддом все равно надо в Архангельск. Если не прилетит самолет — беда.

«Даже в советское время нас так крепко не давили. Ходили в море люди, сотни карбасов. Традиции были. Помню, дора (плоскодонная рыбацкая лодка. — Т. Б.) у меня была, когда я на ней в море уходил, на берегу всегда стояли жена и трое детишек, махали вслед. И встречали. Так принято было. Чистехонько было везде. Я из дома до берега в тапочках ходил. Мы говорили: впереди нас море, за нами Россия. Мы были сами по себе, она сама по себе. Так вот это России не понравилось. И море у нас отняли. Теперь впереди полный тупик».

…На рейсе из Летней Золотицы в Архангельск я одна. Попутчиков нет. В Лопшеньге тоже никто не подсядет. Илья Иконников все равно объявляет: «Заканчивается регистрация на рейс «Летняя Золотица — Лопшеньга — Пертоминск — Васьково», провожает самолет. По радиостанции «Ангара» из своей крошечной диспетчерской он дает команду: «Взлет разрешаю, полоса свободна».