Фарид Бикчантаев: «Театр — это во многом некоторое хулиганство»

Фарид Рафкатович, в России 2019-й год объявлен Годом театра. Для вас как театрального деятеля что это означает? Мы как-то уже проходили эти года: Год кино, Год культуры, Год волонтера, Год театра. Очень хочется отнестись к этому скептически, но мы возлагаем много надежд на этот год. Хочу отметить, что меня включили в Совет при Президенте России по проведению этого года. При обсуждении проектов, которые должны состояться в этом году, у меня появилось много вопросов, потому что я представляю регион. Хотелось бы, чтобы в этом году обратили больше внимания на регионы. Мне кажется, национальный компонент недооценивают, не обращают на это должного внимания. Сегодня национальные театры переживают не лучшие времена. Особенно те, кто работает далеко от Москвы. Я не имею в виду башкирский театр, наш татарский театр, но национальные театры Алтая, Хакасии, Якутии, Чувашии требуют отдельного внимания. Радует, что в этом году Совет Федерации возобновил фестиваль национальных театров, который будет проходить в сентябре в Грозном. Наконец-то мы возвращаем потерянное — это первая ласточка. На фестиваль в Грозном должны приехать 14 национальных театров, и мы в том числе. Мы представим спектакль «Взлетел петух на плетень». Если помните, в Москве тот самый МХАТ разделился и какое-то время в здании театра, которое прозвали «Дантес» (он находился напротив Театра им. Пушкина), организовали Театр Наций. В 80 – 90-е годы туда приезжали национальные театры. Москва жила в ожидании этих национальных театров. Потом, видимо, это направление стало разваливаться, и национальные театры потеряли возможность играть свои спектакли в столице. Какие еще мероприятия запланированы? В этом году художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин организовывает Международную театральную олимпиаду и целый блок посвящает национальным театрам, куда мы тоже приглашены. Более того, мы стали некими кураторами этой программы национальных театров. Это будет в октябре. Почему именно олимпиада? Заложен соревновательный момент? Дело в том, что речь идет о более крупном масштабе, куда приглашены театры из Австралии, Америки, Европы, Африки, Индии. Федералы под это деньги выделяют? Да, конечно. Это уже заложено в бюджет, известны сроки, готовы приглашения. Уже определились, кто поедет от нашего театра. А на олимпиаде что покажете? Тот же спектакль — «Взлетел петух на плетень». Мы были на гастролях в Москве. Приходила часть экспертного совета по отбору в Грозный. Они отсмотрели несколько спектаклей и все-таки остановились на этом. Какие планы у театра на этот год? Чем будете заниматься, какие приоритеты? В театре год начинается с начала сезона, поэтому мы год начали с 2018 года — у нас идет продолжение этого года. Мы 4 февраля улетаем на международный фестиваль в Дели, в Индию. Едем со спектаклем, который идет на Малой сцене, — «Пришлый» по пьесе дочери нашего известного драматурга Ахата Гафарова. Потом мы выезжаем на гастроли в Уфу. В апреле выпускаем премьеру, и в 20-х числах месяца едем на фестиваль в Будапешт. Потом — фестиваль «Науруз», премьеры трех пьес в Малом зале. В мае мы снова выезжаем в Уфу, в августе, наверное, отпуск будет. При этом в августе, как известно, Казань принимает чемпионат WorldSkills, и нам уже звонили — очень хотели, чтобы мы в эти дни работали. Мы уже с этим определились, и где-то 10 дней будем работать, играть спектакли. Но я думаю, это будут делать все театры, по крайней мере в Казани. Дальше мы опять перегружены — в сентябре-октябре гастроли в Грозный, Бухарест, Санкт-Петербург. В общем, год будет очень насыщенным. Актеры с нагрузкой справляются, не жалуются. А как у актеров обстоят дела с материальной, финансовой точки зрения? По вашему мнению, у них достойные зарплаты? Понятно, что денег всегда не хватает... Вот! И что тут еще сказать. Денег никогда не хватит. Если говорить серьезно, то в нашем театре с этим относительно нормально на фоне других театров, где получают гроши. Речь о татарстанских или о российских театрах? О республиканских. Да и в российских то же самое, я уверен. Есть же маленькие города, маленькие театры, где работают актеры и получают такие зарплаты. Я не знаю, как они вообще выживают. Я не знаю, как выживают актеры театров в Нижнекамске, в Бугульме, в Челнах. Правда, я всегда этому поражаюсь. Корпоративы, наверное, какие-нибудь... Да — «шабашки». Потому что города маленькие. Тот же Мензелинск — маленький. Или у нас в Атне есть театр, они выпускают премьеру и играют ее два раза. Потом они выезжают по деревням. А там жители сейчас особо-то и не бегут на спектакли. А если и собирают зал, то это максимум 200 человек. При этом самые дорогие билеты могут 50 – 100 рублей стоить. Там же еще «чесом» идут певцы. Да, певцы проходят, еще и по телевизору все это идет. И вечером уже никому не хочется выходить на улицу, идти в Дом культуры, смотреть спектакль — они все сидят у телевизоров. И как здесь выживать театрам? Вы же возглавляете Союз театральных деятелей. Что вы посоветуете министру культуры преобразовать, переформатировать, сделать какой-то проект? Да нет, все и всё видят, понимают. Но о чем можно говорить, если на культуру — самый маленький бюджет, и так по всей стране. А ведь театры занимают в этой структуре бюджета не такое уж большое место. Поэтому Год театра вселяет какую-то надежду и веру в то, что театры нужны. Вернемся к теме Года театра. Кроме раздачи премий и повышенного внимания к театральным деятелям в этот год, как вы считаете, что еще должно сделать государство? Есть очень много болезненных точек. Например, меня беспокоит театральное образование. С 1990 года с Марселем Хакимовичем Салимжановым мы начали в Казанском государственном институте культуры создавать театральные кафедры. Уже сколько лет я там преподаю и являюсь завкафедры режиссуры, актерского мастерства и татарской театральной эстрады. И вдруг нам заявляют, что бюджетных мест Москва не дает. Что мы будем делать, я не знаю. Потому что с каждым годом конкурс все меньше и меньше. Здесь и языковая проблема. К примеру, в соседней аудитории идет набор на русскоязычное отделение. Там где-то 70% — татары, которые не знают языка и которые понимают, что, попав в русское отделение, отучившись какое-то время, они могут спокойно ехать в Москву, поступать там в вузы, закрепиться и участвовать в совершенно бездарных сериалах! Почему-то считается, что это очень круто: поехать в Москву, отсняться в сериалах. Параллельно мы набираем 15 человек. Причем плата за обучение выросла в два раза. Если в позапрошлом году это было 70 тысяч, то сейчас — 180 тысяч в год. Парень или девушка, приезжающие из деревни, не могут такую сумму заплатить. В Москве в ГИТИСе — 300 тысяч, и у нас — 180. А бюджета совсем нет? В этом году моему курсу, который обучается второй год, дали четыре бюджетных места. Падение может быть связано с престижем профессии? Профессия, как ни странно, наоборот, только набирает. За последние 15 – 20 лет только в Татарстане сколько театров открылось, сколько стало бюджетных театров, которые финансируются республикой. Что конкретно мы можем сделать для развития национальных театров в республике? Я не знаю. Правда, не знаю. У меня руки опустились. Мы обращаемся к нашему руководству, которое поддерживает нас и, надеюсь, будет и дальше это делать. Например, с этим курсом, который сейчас обучается, мы второй год обращаемся, и наше правительство нам помогает, чтобы ребята все-таки доучились. Может, какие-то гранты необходимы? Есть и гранты. Есть разные фонды. Я говорю по сути, что центр ведет себя не очень порядочно. Господин ректор ГИТИСа (Григорий Заславский – прим. Т-и) заявляет, что скоро мы уберем все бюджетные места и вообще прекратим обучать в регионах театральному искусству, потому что там качество ужасное. Мастера, считает он, должны воспитываться только в Москве, Питере. Всего в шести вузах России. И по 300 тысяч платить в год? Они будут доить регионы. Это та советская система так называемых студий. Выезжает студия, республика оплачивает обучение 15 – 20 человек, они учатся, и из них возвращается 5 человек. Остальные остаются в Москве. Сейчас тем более останутся. Мы были в Туве. Главный режиссер Тувинского театра, наш большой друг, жаловался, что приехала национальная студия из Высшего театрального училища им. Щепкина, три человека вернулось. Говорит, я не знаю, что делать, где мне пополнять молодежь? А вы знаете, где пополнять молодежь? Есть такая проблема у театра? Пока, слава богу, у нас и молодежи много, и обучается целый курс. Но дальше что будет, я не знаю. Будем что-то придумывать. Давайте поговорим о Качаловском театре. Как его отремонтировали недавно! Мы брали интервью у Александра Славутского — у него такой шикарный кабинет! Мне не нужен кабинет, у меня есть маленький и хороший — меня устраивает. Я завидую, я не скрываю. Хорошей такой, белой завистью. Действительно, я неоднократно присутствовал на экскурсиях, когда Александр Яковлевич показывал театр. Конечно, я наблюдал за этим с замиранием сердца. Хотите так же? Конечно. Кто не хочет? В планах есть вообще? Есть, но пока все это очень долго раскручивается. Может, мы не успеваем. В этом отношении Александр Яковлевич уникальный человек. Я так не могу. Он очень настойчивый и целеустремленный, в хозяйственных вещах всем фору даст. У вас движется что-то в этом направлении?   Движется, но, наверное, мы сами не столь активны. Можно бросить все дела и заниматься только этим, но у нас как-то очень бурно кипит жизнь: и фестивали, и гастроли. Это абсолютно не в укор, но у Александра Яковлевича могут выйти две премьеры, а мы не можем двумя премьерами обойтись в сезон. Мы выпускаем четыре-пять премьер. Многие драматурги жалуются, что театры не ставят их пьесы. Мы видим, что на первый план выходят инсценировки, режиссеры ставят прозу. Есть такой момент? Да. Эта тенденция началась давно. Современная драматургия испытала полный крах еще в 90-е годы. Было много попыток и у нас. Мы придумывали конкурсы, еще какие-то формы. Но на российских сценах произошло то же самое, хотя тоже появились различные новые формы. Предпринимались попытки как-то возродить современную драматургию, документальный формат. Но пока как-то не получается. Я думаю, это общероссийская тенденция. И российские театры обращаются к инсценировкам или классике. Другое дело, что эту классику начали по-современному оформлять — это тоже удивительное явление. Сейчас нет достойной драматургии? Я никого не хочу обижать, но это так. Вы же не ставите ничего из современного. Почему мы должны что-то ставить? Что значит «должны»? Мы никому ничего не должны. Мы должны зрителю, я должен со своей стороны актеру. Как это я должен ставить татарских драматургов, если даже они слабые. Может быть, для кого-то произведение хорошее, но для меня — слабое! Я не считаю, что должен это ставить. Я то же самое слышал от Александра Сладковского, который говорит: «Дайте мне талантливое произведение, я тут же буду его везде играть». Конечно. У нас есть ряд авторов, которыми мы дорожим и с которыми давно работаем. Это Мансур Гилязов (скоро будет премьера его пьесы), Зульфат Хаким, Ильгиз Зайниев. Это же маститые авторы. Ильгиз Зайниев очень быстро стал маститым. Сейчас мы, например, поменяли формат конкурса. Мы обратились к молодым людям, которые хотят писать для театра. Отобрали десять пьес, сделали читку вот в этом зале, пригласили зрителей. Наши актеры прочитали эти произведения в формате читки, и вот три пьесы, которые оказались наиболее интересными, мы на этой сцене будем играть. Это три молодых автора. Никому не известных, я имею в виду как драматурги. Можно так и идти по пути конкурсов, грантов. Дело в том, что гранты не спасают, мы пробовали. Например, были очень приличные премии, когда мы устраивали конкурс драматургов, там доходили суммы чуть ли не под 200 тыс. рублей — по тем временам это были серьезные деньги. Потом снижались до 150, потом 100 тыс., потом 70 тыс. Но мы понимали, что деньги не вакцина, чтобы родилось талантливое произведение. Поэтому мы очень хотим развивать формат молодой драматургии. Причем мы сюда подключили молодых художников из художественного училища. Там есть отделение сценографии, они уже сдали макет этих двух пьес. Потом мы собираемся играть в один день эти три пьесы, пригласить сюда только молодых. Это будет в мае или июне. Как будет называться этот проект? Пока названия еще нет. В постановке будут задействованы всего три вещи: «Парковка», «Туман», «Двери». Все. То есть будет некое иммерсивное шоу? Нет, с этим тягаться тяжело нам после «Анны Карениной». Формат чистый, просто сами темы немножечко очень больные на сегодняшний день. Например, аутизм, коммуникабельность и невозможность вступать во взаимоотношения с близкими людьми. Потеря коммуникаций, когда человек теряется и не знает, как себя реализовать. Тут даже жуткие темы затронуты. Что для вас в принципе является гранью возможного на сцене? Я имею в виду, где грань пошлости, где грань порнографии, где грань, когда эксперимент заходит слишком далеко? Я затрудняюсь определить критерий пошлости. Дело в том, что для кого-то это пошло, а кому-то нет. Вот у нас, например, есть актеры возрастом от 80 лет до совсем молодых. Я смотрю, как меняются наши спектакли и как реагируют наши актеры. Для одних это пошло, а молодые хлопают в ладоши. Вообще критерии все размыты, и сложно сказать, что пошло, а что не пошло, теоретически я понимаю, могу наговорить всяких вещей. Допустим, что художник сам ответственен. Вы ответственны за то, что на сцене происходит? Наверное. Потому что у меня есть какие-то свои пристрастия, свои вкусы, свой критерий пошлости, есть своя черта, за которую я не зайду. Вы поклонник классического восприятия театрального искусства? Я не поклонник классического театрального искусства, я, наоборот, люблю все переворачивать с ног на голову. Я сам люблю это делать. Просто я нахожусь в определенных условиях с нашим зрительным залом, я понимаю, что таким образом мы можем его потерять. Для этого есть малые сцены, есть студенты, с которыми мы можем иногда похулиганить. Потому что театр — это во многом некоторое хулиганство, это же, в конце концов, не морализаторство. Но все равно в определенные моменты вы идете на поводу у зрителя? Нет, я бы не назвал это так. Я, наоборот, как раз их приглашаю к новому опыту. Я вижу, что зритель у нас тоже меняется. Вот, например, у нас сейчас идет спектакль, который выдвинут на «Золотую маску», — это «И это жизнь?» по Гаязу Исхакову. Поставил молодой парень, там есть достаточно эпатирующие сцены. Были зрители, которые вставали и уходили, которые были возмущены происходящим. Тем не менее на этот спектакль не осталось билетов. Поэтому зритель тоже меняется, просто нельзя сразу все взять и поменять. По каким критериям вы оцениваете свою работу: отзывы критиков, наполненность зала, наличие «Золотой маски», премии? Понимаете, моя работа кончается после того, как занавес открылся в день премьеры. В этот момент проходит некий рубеж. Для меня очень важно, чтобы мы с актерами договорились и поняли друг друга, — это самый важный момент. Они могут сделать вид, что они приняли мои идеи, а на самом деле проигнорировать их на сцене. Надо признать, что в национальных театрах у нас не всегда идеальная драматургия, поэтому очень важно понимать друг друга с актерами. Тогда и зритель поймет. Мне приятно видеть полные залы, но критерием это не является. Внутренний критик, который складывается внутри вас, он строгий? Я думаю, что чаще всего он меня ругает. Неприятный товарищ. Я иногда сам не понимаю. Вот что-то выходит, всем нравится, а я же знаю, что допущена какая-то конъюнктура. Вы тиран или демократ? Я пытаюсь быть демократом, мне очень хочется им быть. Но театр требует принципиальности. Есть принципиальные вещи, без которых нельзя. Есть этикет, есть традиции, которыми нельзя пренебрегать, потому что может что-то разрушиться. Не потому, что я тиран, но принципиальность имеет большое значение. Причем ее сложно выдержать. Как вы видите роль главного режиссера в театре? Многие театры отказываются от этой должности, работают только с приглашенными режиссерами. Мы же понимаем, что время сейчас материально, мы окружены кучей законов, мы как в осаде с этими законами. Нужно быть очень грамотным в этих делах, таким хозяйственником, финансистом, экономистом. Это логическая ситуация. Но сейчас же обязанности разделились — есть художественный руководитель и главный режиссер. Как ни назови, я считаю, что творческий лидер остается главным, без него никак. Если нет художественного руководства, творческого лидера нет — это уже просто театральная площадка, это не театр. К этому мы скоро, к большому сожалению, придем. Это будет ударом по национальному театру? Я думаю, выживет только национальный театр. А другие станут проектными площадками. Понятно, что все зависит от крепости самой нации, самого народа. Они же друг без друга не могут жить, мне кажется, это взаимодополняющие вещи. Это еще Островский сказал: «Если есть народ — есть театр. Если нет народа — нет театра. Нет театра — также нет народа». Ваш театр чувствует ответственность за театры в Буинске, Альметьевске, Челнах и в других городах? Это же тоже национальные театры. Дело в том, что мы достаточно дружно живем. Театр Камала — это некий объединяющий центр. В какой-то мере пытаемся помочь, выручать, поощрять. Понимаете, Театр Камала — это площадка. Сюда приезжают и из Буинска, сейчас приезжают из Альметьевска, тоже будут на нашей площадке гастролировать. Практически все татарские национальные театры приезжают к нам, выступают на нашей площадке. В свою очередь, мы выезжаем к ним. Мы очень плотно общаемся. Поэтому говорить, что мы как-то ответственны за них, — это уж слишком, нам и своей ответственности хватает. Затронем тему популяризации театрального искусства. Раньше актеры были известны многим, потому что их спектакли показывали по телевизору, гаджетов тогда не было. Сейчас спектаклей в интернете нет. Как вы считаете, как можно сделать творчество актеров достоянием большего круга людей сейчас? Напротив, наши спектакли транслируются в интернете. Кроме того, они есть на телевидении — на ТНВ, на «Планете». Мы в эту сторону как раз работаем, нишу не упускаем. Также наши артисты присутствуют в Instagram, YouTube и так далее. У нас сайт с хорошей посещаемостью. Меня беспокоит другое. Мне кажется, мы слишком сейчас положились на соцсети. Выкладываем все туда и думаем, что этого достаточно. И ничего подобного: в Москву приехали... и никто нас не знает. Мне кажется, что с ними мы что-то упускаем. Мы пропустили личные контакты, которые очень важны: прийти, поговорить, сказать: «Я хочу, чтобы вы были у нас на спектакле». Соцсети же ни к чему не обязывают. Но ведь все равно и молодое, и среднее поколение живет в этом ритме. Вы считаете, что театр существует, чтобы вернуть нас в другое состояние, в другое измерение? Есть ведь какие-то вещи, которые вечные. Я давно это для себя понял, что одна из задач театра — остановить этот совершенно сумасшедший бешеный ритм и восстановить гармонию хотя бы на 2,5 часа. Люди приходят в зал, общаются друг с другом. Два часа они смотрят какую-то историю, сопереживают. И всё — нет ни гаджетов, нет ничего. Это же прекрасно. Если зал полный, люди идут в театр — они за чем-то туда идут. Весь этот ритм никуда не денется. Меня современные тенденции очень часто раздражает. Невозможно же разговаривать, если человек сидит в телефоне. Я студентов на занятия с телефонами не пускаю. Они оставляют их у двери. На репетиции у актеров никаких телефонов. Кстати, какой он — современный студент? Он классный, современный. Многие ругают молодежь, я бы так не ругал. Мне кажется, мы просто как-то, видимо, сами отстаем. Нам хочется, чтобы они были как мы, но так все равно не получится, они — другие. Бесполезно из них делать себя, из себя делать их. Это тоже глупо. Но есть определенная задача, надо научить их простым, элементарным вещам, без которых не обойтись. Нынешний студент сможет отличить Чехова от Булгакова? Я имею в виду, какой интеллектуальный набор данных, с которым человек приходит в творчество? Дело в том, что они быстрее схватывают. Нам все это трудно давалось. Нам надо было пойти куда-то в библиотеку, найти информацию, сесть, прочитать, времени затратить больше. А сейчас студенты так быстро все схватывают. Мы делали с ребятами по Хемингуэю рассказы — они уже нашли в интернете то, чего я еще даже не успел прочитать. Это как у Окуджавы спросили: «Раньше было лучше или сейчас»? Он говорит: «Конечно, раньше. Раньше я был моложе». Конечно, раньше и я был моложе, и ребята, с которыми мы учились и которых я обучал раньше, мы вместе дурачились. Буквально недавно информацию увидел о том, что театр в российском городе поставил спектакль по роману Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». Она сейчас на слуху, в тренде. Не было желания качественно перевести на татарский и поставить такой хороший материал? Что касается прозы, у меня свои вопросы возникают — а стоит ли вообще ставить прозу? Пока ответить на этот вопрос не могу. Зачем это делать, если можно прочитать оригинал? Я «Зулейху» могу прочитать, зачем то же самое делать на сцене? Чтобы сказать: «Не читайте, идите посмотрите»? А фильм тогда зачем снимать? И фильм по «Зулейхе» я не понимаю, зачем снимать. Или фильм сейчас сняли по роману «Ненастье» Алексея Иванова. Я читал роман. Андрей Тарковский мечтал всю жизнь «Идиота» снять, но, по-моему, ни одного литературного произведения не поставил. Нормальные кинорежиссеры ставят фильмы по собственным сценариям. Стоит вспомнить фильм «Идиот», который снял режиссер Акира Куросава. Он все поменял. Действие происходит зимой, в Японии. Он же совсем другую историю рассказал. Как вы в целом относитесь к кино? Хорошо, я же вырос в кинотеатре. У меня бабушка работала в кинотеатре билетершей. Она меня брала с собой либо в первую смену (с 9 утра до 16.40) или с 16.40 до 23.00. У меня было свое место в зале, помню, мне ставили креслице справа. Я все эти фильмы сидел, смотрел, засыпал, потом опять смотрел тот же сеанс. Потом и самому поиграть в кино пришлось. Вы видите перспективы развития кино? Перспективы, наверное, есть. Почему нет? Но у меня самого не было желания ставить кино. Это абсолютно другая специфика. Я понимаю, что сейчас можно снять на телефон фильм, и это делают. Но у меня так не получается. Я, видимо, слишком серьезно отношусь к этому виду искусства. Сейчас в республике прорабатывается Стратегия развития татарского народа. Многие организации уже подключились к этому процессу. Как вы считаете, какова здесь роль театра? Эта роль появится, если театры включат в эту концепцию. Пока, насколько я знаю, их в ней нет. А почему вы молчите? Мы не молчим. Наш завлит Нияз Игламов работает в комитете по формированию этой новой национальной стратегии развития. И пока что оттуда ничего не слышно. Но я думаю, что без национального театра, без национального искусства в целом никакой стратегии быть не может. Ведь татарский театр, несмотря на разные сложные периоды в истории, никогда не играл на другом языке. И рядом с ним всегда шли национальная музыка, драматургия, песня, живопись. Все это аккумулировалось и жило в театре. Говоря о стратегии — это теория, а я практик. То, что будет там написано, это именно теория, а я хочу увидеть практическую часть. То есть конкретно — что будет включено в эту стратегию. Мы можем долго говорить о том, кто такой татарин и так далее. Но должна быть какая-то реальная программа, которую можно воплотить в жизнь. Народ должен это видеть в жизни, как все это материализуется. Спасибо вам за интервью.