Бесшумно убивали, кидали в кузов и везли в Сандармох закапывать
Мама склонилась надо мной. В красной косынке, в светлом халате. Редко это было, но она осталась в памяти такой. Потом менялись комнаты, менялось количество кроваток в палате, от нескольких в комнате до трех рядов. И более четко — это уже в Сестрорецке, 1939–40-й годы. Прогулки по двору. В темноте по небу бегают лучи прожекторов. «Что это?» — «Это сестричка братика в небе ищет». Выводили на берег озера. По берегу тонкие березки и рябины с остатками ягод. По волнам подскакивает мной брошенная в воду деревянная кругленькая шашка.
И Новый год. В углу большой, пустой комнаты стоит раскидистая елка с отрубленной макушкой под самым потолком. На елке несколько картонных игрушек. Но сразу бросаются в глаза и завораживают две картонные, с тиснением чешуи, рыбки. Сверкая раскрашенным серебрением, «плывя» одна другой чуть повыше, такие красивые — глаз не оторвешь.
И вот смотрим с ожиданием через окно на калитку в заборе из штакетника. Идет кто-то, к кому-то, может быть мама, может быть ко мне, может быть забрать. Нет, нет опять не ко мне. А вот идет какой-то дедушка с усами и бородкой клинышком, в черном пальто, высокий, в руках сетка с апельсинами. Каждый думает — это ко мне. И вот: «ура!», ко мне. Нянечка показывает на меня. Наконец-то! Он хватает меня на руки и мы раздаем разочарованным детям апельсины. Я не выпускаю его. Это как сон: вдруг проснусь. Мы одеваемся и радостные уходим.
На Московском вокзале Ленинграда, в огромном зале, дедушка, оставив меня с вещами, уходит за билетом. Утром в поезде, за неимением воды, он протирает мне физиономию одеколоном.
Приезжаем домой в Малоярославец, и — о ужас! Деда нет, а на меня набрасываются две какие-то бабушки. Тут я не выдержал и разревелся вовсю.
Потом уж узнал, что это была моя бабушка Глафира Алексеевна и ее сестра Нина Алексеевна. Я узнал, что папа мой летает на самолете, и когда летели на запад самолеты, я изо всей мочи, задрав голову, кричал «папа!», надеясь, что он услышит. Бабушка рассказывала некоторым доверенным людям, что он — указывая на меня — родился на Соловках. Для меня это было что-то сказочное, связанное с пением соловьёв.
Моя мама, Анна Вячеславновна Бриллиантова, 1909 года рождения, училась в Московском университете на биофаке, после ареста в 33-м году была отправлена на 8 лет в Соловецкий лагерь. Как правило, беременных женщин посылали на тяжелые работы на Заяцкие острова — ворочать камни на берегу моря для выкидыша. Родился я 19 апреля 1936 года, предположительно на острове Анзер в Троицком скиту.
В 1937 году маму в числе 1116 человек погрузили на баржи и увезли в неизвестном направлении. Как после (в 96-м году) выяснилось, их привезли в Медвежьегорск. Место казни было в 16 километрах от города. И чтобы злодеяние скрыть от местного населения, коммунистические холуи раздевали их догола, дубиной, обитой железом, бесшумно убивали, кидали в кузов и везли в Сандармох закапывать. После разровняли и для маскировки засадили молодыми сосенками. Меня взял из Сестрорецкого детдома дедушка, Вячеслав Михайлович Бриллиантов, весной 1941 года.
Теймур Керимович Казиев, пос. Заветы Ильича Пушкинского р-на Московской обл.
Сохранился портрет маленького Теймура в колыбельке, точная дата — 18 февраля 1937 г. Этот рисунок Анна Бриллиантова успела отправить в письме своим родителям. По ссылке можно его посмотреть: bessmertnybarak.ru/Brilliantova_Anna
