Алексей Жилин: «Мне нравится ситуация, которая сложилась здесь, в Перми»
В середине апреля в Органном зале Пермской филармонии с программой «Вокруг Брамса» выступил виолончелист Алексей Жилин в дуэте с пианистом Андреем Бараненко. Петербуржца Жилина связывают с Пермью давние, прочные и многообразные отношения, его здесь любят и всегда рады слушать. Нынешний концерт был особенно примечателен: в 2018 году музыкант стал единственным за всю четвертьвековую историю Международного конкурса имени Брамса участником, который получил первые премии сразу в двух номинациях: «Виолончель соло» и «Камерная музыка». Программа, сыгранная в Органном зале, была построена вокруг сонаты № 2 фа мажор для виолончели и фортепиано Иоганнеса Брамса — той самой, с которой Алексей выиграл конкурс. Другие произведения как будто закручивались вокруг неё, как вокруг оси. Недаром программа называлась «Вокруг Брамса». Пермь стала завершающим пунктом большого гастрольного турне Жилина и Бараненко по городам России, преимущественно, Сибири, важной точкой этой непростой гастрольной истории. — Прекрасный концерт! Как так получилось, что у вас сложились особые отношения с Пермью? — Я сюда приехал впервые в 2011 году по приглашению маэстро Курентзиса. С тех пор я здесь уже около 10 раз играл в составе квартета им. Давида Ойстраха, несчётное количество раз — с оркестром MusicAeterna, и сегодня уже третий мой сольный концерт в Перми. — Считается, что солист ни за что не сядет в оркестр. Чем вас и других музыкантов, строящих сольную карьеру, Курентзис заманил в свой оркестр? — Действительно, я до приглашения Теодора никогда не играл в оркестре, душа у меня не лежала к этому занятию. Но когда я встретил нашего маэстро, моё мнение совершенно изменилось. Мне кажется, солист не сядет в оркестр, если там нет задач, которые интересны солисту, а Теодор для оркестрантов ставит такие задачи, которые не всем солистам под силу исполнить. — Когда Мстиславу Ростроповичу задавали вопрос, почему он выбрали в своё время виолончель, он отвечал: «Потому что я её полюбил, как женщину. Только много лет спустя я узнал, что во французском языке слово «виолончель» — мужского рода. Я был потрясён! Если бы я об этом узнал, когда приобщался к музыке, неизвестно, какой бы инструмент я выбрал». А как случилось, что вы поняли, что вы — виолончелист? Или это родители за вас решили? — Я всю жизнь играю на виолончели, с семи лет и, мне кажется, до сих пор до конца не осознал, что я виолончелист! Я учился в санкт-петербургской школе-десятилетке при консерватории. Мама привела меня на экзамен — почему бы не попробовать? Я там что-то спел, сыграл на рояле, поплясал, и экзаменаторы говорят: «О! Давайте на виолончель. Хотите?» Мои родители были рады, что меня вообще куда-то берут, на что угодно. Поступил я без экзамена, потому что на виолончели не умел играть. Начались тяжёлые будни: мама и папа у меня музыканты, но ни они, ни я не имели ни малейшего представления о том, как играть на этом инструменте. Это было тяжело, но я быстро всё схватывал и к концу первого класса уже почти дотянулся до уровня одноклассников, которые два года на подготовительном отделении занимались. Тут я сломал палец на руке. Ерунда, глупость детская, ставил какие-то эксперименты… Но получилось так, что во второй класс меня перевели тоже без экзамена: я не мог играть со сломанным пальцем. Так я доучился до восьмого класса, после которого многих скрипачей либо отчисляли, либо переводили в альтисты, а многих виолончелистов переводили на контрабас. На экзамен пришёл наш патриарх виолончели Григорий Никитин, он меня послушал и взял в свой класс. У него было совсем немного студентов — два-три, но мне повезло: я оказался в их числе. Конечно, он мне очень много дал — и человеческих знаний, и представлений, как себя вести вообще в жизни. Я сразу погрузился в гущу событий — играл в ансамбле виолончелистов, выступал на важных юбилеях, стал участвовать в международных конкурсах… Мне очень нравилось ездить на конкурсы; я до сих пор считаю, что это основной стимул для развития, потому что до тех пор, пока ты не понимаешь, что ты должен сыграть лучше, чем кто-то другой, ты всё равно не будешь добиваться результата. Результат появляется, когда ты видишь непосредственно цель — сыграть лучше, чем Вася или Петя, и сделать это убедительно — не просто сыграть лучше, но показать своё преимущество тем, кто тебя слушает. — Расскажет об инструменте, на котором вы играете. — Это очень интересный инструмент. Я его купил шесть лет назад, но ему более 200 лет, работа итальянского мастера Антонио Скальберара. Недавно я приобрёл ещё и очень интересный смычок. Про него даже больше можно рассказать, чем про виолончель. Он сделан одним из лучших смычковых мастеров — Эженом Сартори — на рубеже XIX и XX веков. Я его купил на аукционе. Это была спонтанная покупка, не знаю, что мне ударило в голову, но я понял, что мне обязательно надо купить этот смычок. Я за него бился, бился на аукционе, победил… Привезли смычок и с ним документы — сертификат, где написано, кто его сделал, технические детали, подтверждения экспертов, а также сопроводительное письмо на русском и английском языках об истории этого смычка. Оказалось, что он принадлежал Григорию Пятигорскому, он играл им в Америке, а в 1950-м году через Ростроповича передал смычок своему брату Александру Стогорскому в Советский Союз, и Стогорский играл им очень долго. Его жена выставила смычок на торги, и он оказался у меня. Я очень дорожу этой историей. — Существует ли мода в классической музыке и, если да, то что сейчас модно? — Ну, наверное, сейчас на подъёме оркестровая музыка. Оркестры сейчас — самое популярное из классики, а камерная музыка очень трудно везде идёт. Это никак не завит от того, что ты играешь и как играешь; даже не очень зависит от того, кто играет: концерты камерной музыки, которую играют звёзды, продаются намного хуже, чем симфонические концерты с той же звездой в качестве солиста. Чем это обусловлено, мне, честно говоря, трудно понять. Мне самому как слушателю интересна камерная музыка, потому что я понимаю, что каждый артист на сцене собой представляет. Когда я слышу оркестр, я вижу, что некоторые, и даже довольно многие музыканты играют гораздо хуже, чем могли бы, потому что они «прячутся» за оркестром, считают, что в общей массе их не так слышно. К сожалению, концерты весьма сомнительного качества порой проходят под управлением раскрученных дирижёров, и за счёт имён дирижёров, за счёт каких-то политических, медийных средств эти концерты продаются на порядок проще и дороже, чем очень качественные камерные. Как музыканту, мне это не хочется принимать. Я всю свою жизнь занимаюсь тем, что максимально стараюсь привлечь интерес к камерным концертам, потому что считаю, что и музыканты этого достойны, и репертуар для камерных составов очень большой и интересный, красивый. — У вас есть какой-то менеджер, импресарио? — Можете считать им мою жену. (Жена Алексея Жилина — музыковед Анна Фефелова. — ред. ) Мы весь тур организовали с ней вдвоём. — Всё — сами?! — Абсолютно всё: сами занимались переговорами со всеми филармониями, никакого дополнительного финансирования нам никто не предоставлял, билеты мы покупали за свой счёт, а с виолончелью летать в два раза дороже. Мы, конечно, отбили все затраты, но это было очень тяжело. Когда мы играем с квартетом имени Ойстраха, нам всё организует и оплачивает Московская филармония: перелёты, отели, гонорары… А здесь приходилось биться за каждую копейку. Огромное спасибо Пермской филармонии, которая очень радушно нас приняла и поддержала. — Ну, в Перми вас хорошо знают. — Дело не только в этом. Я понял, что в разных городах действительно разная публика. В Омске, например, большой зал был продан полностью и быстро, а в Улан-Удэ и в Чите классическая музыка — ну, не идёт. Если там проходит концерт национальной музыки — зал полон, а если приезжает классический музыкант, хоть мировая звезда, очень трудно билеты продать. Мы с квартетом там много раз играли, и всегда было сложно с публикой. А вот в Магадане, где я всего один раз в жизни был, зал просто ломился! Там ужасные климатические условия, сам по себе город депрессивный, с тяжёлой историей… Зал там сложно назвать концертным залом — это бывший кинотеатр, акустики нет, без микрофона вообще ничего не звучит. Но 500 человек набилось, и слушали идеально! — Я думала, что у каждого музыканта обязательно есть концертный агент. — У меня есть агент в Европе, который официально занимается организацией моих концертов за рубежом. А в России вообще… Как вам сказать… Не для денег это делаешь. — Что вы будете делать здесь на Дягилевском фестивале? — А, это будет довольно интересно! У нас в этом году целая серия концертов. Ну, во-первых, с Теодором на открытии фестиваля будет Девятая симфония Малера, затем будет концертное исполнение оперы «Идоменей», и на этом моя оркестровая занятость завершается. Но мы будем играть ещё три камерных концерта. Один — концерт памяти Эдисона Денисова, который организует его внук Фёдор Рудин. Мы с ним большие друзья. Он очень известный скрипач и недавно получил место концертмейстера Венской оперы. Он замечательный музыкант, виртуоз, каких я не встречал. Как он играет разные технические вещи — стаккато вниз, вверх! Никто не понимает, как он это делает. Второй проект, на который меня пригласил ударник Андрей Волосовский — концерт музыки современных минималистов. И третий концерт у нас будет в «Триумфе»: там все музыканты, которые будут на Дягилевском фестивале, смогут там что-то сыграть. Уже понятно, что спать мы будем мало… — Ну, на Дягилевском фестивале никто не спит. Зрители тоже. — Это же очень интересно! Мне очень нравится ситуация, которая сложилась в Перми с этим фестивалем. Такого больше нигде нет — когда концерты идут нон-стоп почти круглосуточно, и везде публика, билетов не достать. Это дорогого стоит, и очень приятно, что это дело живёт. Это большой фестиваль с большим будущим.