53

Второго марта 1969 года, в начале двенадцатого по владивостокскому времени (в Москве было четыре часа утра), китайцы вторглись на Даманский, в упор из засады расстреляли на льду Уссури две группы наших пограничников. Находившийся в составе третьей группы девятнадцатилетний младший сержант Юрий Бабанский не растерялся, взял командование на себя и вместе с товарищами организовал отпор нарушителям границы. Защитникам советских рубежей противостояло более трех сотен провокаторов. Из всей заставы в живых осталось только пять человек, и эти пятеро продолжали стоять насмерть. Вовремя подоспела помощь с соседней заставы, и нападение было отражено.

Пятнадцатого марта провокация повторилась.

На пограничников, разгромивших хунвэйбинов, обрушилась лавина славы и всенародной любви. В эпицентре всеобщего обожания был и вчерашний кемеровский мальчишка Юрка Бабанский с Золотой Звездой Героя на груди.

—...Вернемся к событиям марта 1969 года. У вас спрашивали о них миллион раз. Миллион раз вы отвечали: Стрельникова, начальника заставы «Нижне–Михайловка», и его группу китайцы в упор расстреляли, и вы приняли командование на себя. Китайцы же утверждали: инцидент спровоцировали советские пограничники. Ответьте в миллион первый раз — с учетом возможности говорить сейчас открыто: что же тем утром 2 марта произошло на самом деле, поставившее две великие державы, жившие в добрососедстве, на грань конфликта с непредсказуемым исходом?

— На самом деле произошло то, что произошло. Об этом написано. И в этом смысле я ни тогда, ни сегодня, ни завтра своей позиции не изменю. Была бы какая–то наша вина, ее бы уже давно доказали. Наши следственные органы по этому факту вели тщательное расследование. Они опросили буквально всех оставшихся в живых участников, свидетелей тех событий, оперативным порядком работали на том берегу, с китайской стороной, для того чтобы сопоставить наши показания с их данными. Контрразведка, погранпредставительство, прокуратура — все были подключены. Это было сделано сразу же, как стало известно об этом факте. Потому что нужно было со всей определенностью заявить миру о том, что же произошло. И если бы вдруг у нас не было объективной доказательной базы, если бы мы что–то утверждали, а потом это оказалось не так, то, конечно, мы тем самым нанесли бы серьезный урон самим себе в глазах мирового общественного мнения.
Китайцы готовились к этой акции. Один только факт, что более трехсот лежанок было заготовлено в течение ночи на острове, завезены туда продукты, боеприпасы, оружие, проведена связь, говорит о том, что все было спланировано. Китайцы, спровоцировав, вывели нас на ту засаду, и засада, получив сигнал о том, что в условленное место втянулись советские пограничники, открыла шквальный огонь — вот объективный факт, доказывающий, что мы пострадавшая сторона.

— Вы полагаете, что появление у острова цепи хунвэйбинов, спустившихся с китайского поста Гунсы на том берегу Уссури, — это та приманка, на которую мы должны были клюнуть и появиться именно в том месте, где залегла засада?

— На сто процентов. Зная китайцев, ведь мне доводилось много раз выходить на лед Уссури и говорить с ними на языке кулаков и дубинок, я сегодня еще раз утверждаю, как и тогда утверждал, в 69–м, — то была группа, которой предназначалось заманить нас в засаду для расстрела. Задача стояла убить всех. Для того чтобы не осталось ни одного свидетеля. И тогда можно было лепить из этого инцидента «факты» любого характера. Снимать под любым ракурсом наших ребят, доказывая, что вот они на китайской территории (их можно было утащить куда угодно), что они захватчики и тому подобное. Поэтому по самим действиям — мы до этого говорили о прелюдии, а это уже непосредственные боевые действия — не может быть допущено никаких отступлений от истины, что именно они спровоцировали огонь. Это однозначно. Я готов встретиться с любым государственным деятелем Китая и не знаю, с кем еще, кто будет опровергать установленные тогда факты, и докажу, что не мы — они напали первыми.

— На ваш взгляд, что помешало провокаторам до конца выполнить свой замысел?

— Выносливость у них была, организованность, но мы были более подготовлены. Их подвела, наверное, разбивка плана. Стрельников ведь зашел с группой первым. Они посчитали, что уже приехали все. И стали стрелять. А тут мы появились — еще двенадцать человек. И группа Рабовича приехала. Она ехала параллельно. И подмога подошла в лице Бубенина. И вертолёт потом появился. То есть мы действовали по плану, который отрабатывался нами на такой случай. Они об этом, очевидно, не знали. Они не знали о взаимодействии между нами. Незнание это сыграло для китайцев роковую роль, и они не смогли сдерживать наш натиск. Ну и сказалось умение наших ребят воевать.

— Существовал приказ — против китайцев ни в коем случае оружия не применять. Решение открыть стрельбу на поражение вторгнувшихся на Даманский китайцев неизбежно привело бы к вооруженному противостоянию двух великих держав — Китая и СССР. Стрельников, начальник заставы, убит, все расстреляны. Посоветоваться не с кем. Отдавали ли тогда вы, младший сержант, себе в этом отчет, были ли колебания, сомнения, или все произошло машинально, помимо вашей воли, и вы скомандовали своим: «Огонь!»?

— Я думаю, никто из пограничников, даже сегодня, с учетом имеющегося у них за плечами горького опыта подобных ситуаций, не позволит себе нажать бездумно на спусковой крючок. Дело в другом. Нас на границе готовят, и хорошо готовят. И в то время командиры особенно хорошо готовили людей. Многие из них прошли большую школу жизни, некоторые были участниками Великой Отечественной войны, в частности, Константинов — начальник политотдела отряда. На занятиях мы отрабатывали разные ситуации, в том числе и действия командиров отделений в случае гибели начальника заставы. Мы неоднократно до этого выезжали на пресечение провокаций и участвовали в вытеснении китайцев с нашей территории на Уссури, и поэтому для нас их очередное нападение не было большой неожиданностью. Неожиданностью была засада. И 2 марта решение ко мне пришло как бы автоматически. Я увидел, что мои товарищи падают окровавленные, китайцы их жестоко добивают штыками, прикладами. Сложилась боевая обстановка. Кровь, пролитая провокаторами, породила противодействие.

— Когда Стрельников погиб, вы там остались старшим по званию?

— Не это главное. Мы же там не спрашивали, не аукались: кто остался живой, подгребайте сюда, будем делить освободившийся пост командира. А все произошло по интуиции. По обстановке. Но и звание определило мой статус, мои действия. Кроме того, я был не последним человеком в отряде. Находился на острие различных мероприятий. Как правило, спортивных. Обычно участвовал в составе стрелковой команды то в качестве старшего, то помощника руководителя.

— Рассказывают, вы были тогда, как бы выразиться помягче, чтобы не обидеть вас, далеко не идеальным солдатом. В том смысле, что не совсем своим поведением соответствовали принципу отличника боевой и политической: служи по уставу — завоюешь честь и славу. Вот это больше всего и поразило отцов–командиров: решительности, находчивости, инициативности ожидали от кого угодно, но чтоб нарушитель дисциплины Бабанский... Вы–то как сами склонны считать: вас потянуло на подвиг, или просто, попав в экстремальную ситуацию, вы остались самим собой — не растерялись и решили поверхо–водитъ?

— Мне как–то трудно оценивать себя со стороны. Я есть я. Нарушения дисциплины, воинского порядка — это было. Я парень из деревни, рос независимым. В деревне как? Умеешь себя защитить — ты живешь нормальным парнем, а если нет, то на тебе ездят. Я прожил в селе Красном Кемеровской области восемнадцать лет. Впервые паровоз увидел, когда ехал в армию. Представляете? На автобусе ездил, а больше ни на чем. Во мне жил человек, который развивался вот в тех условиях — жестких, аскетических, одним словом, сибирских, и который должен был не хлюпать носом и не бегать все время ябедничать папе с мамой, а стоять сам за себя.
Там, в Красном, все знают: я глупостей больших не допускал. Лазил, как и все мальчишки, по садам и огородам, но защитить младшего, слабого — для меня было естественным. Я младшего не мог обидеть никогда. Это не для красного словца. Это было в моей натуре. С более сильным или равным я мог потягаться, и вопросов не было. Поэтому вот такая хулиганистая характеристика моя по сути дела объективна. Не скрываю. Я не был идеальным солдатом, не был идеальным сержантом, и меня в пример можно в этом отношении не ставить. Но когда случились эти события...
Кстати, я даже попал на ту заставу, где все произошло, в порядке наказания — она считалась отдаленной, служба там была трудной, происходили постоянные стычки с китайцами. Я служил на другой заставе, у майора Чепурных, в Лесозаводске. Достаточно хорошо нес службу, добросовестно относился к обязанностям. Но некоторая инициатива была направлена не на ревностное исполнение службы, а на удовлетворение своих мальчишеских, что ли, интересов — чего греха таить, бегал в самоволки. Однажды схлопотал пятнадцать суток. Как раз под Новый год. Условия на «губе» были тяжелыми, и я подхватил там воспаление легких. Вылечили и с глаз долой — отправили на 2–ю заставу Иманского погранотряда, ныне знаменитую «Нижне–Михайловку».
В то время там как раз происходили интенсивные схватки. Почти ежедневно на льду Уссури завязывались кулачные бои с хунвэйбинами, выдвигавшими претензии на наши острова. Числа 25 января меня сбросили с вертолета. Я пришел на заставу. Смотрю — пусто. Навстречу Коля Дергач, земляк, в ПТУ вместе учились. «Где народ?» — спросил его. — «Да все на льду, с китайцами дерутся!» Тут подъехала машина за подмогой: поварами, кочегарами. Я схватил чей–то автомат и вместе со всеми — вперед. Помню, был морозный солнечный день. И я, приехавший из отряда, засидевшийся на гарнизонной «губе», немножко там размялся.
Дали мне потом второе отделение. Все постарше меня. После этой драки построились, почистили оружие, привели себя в порядок. Я посмотрел, кое–что мне не понравилось. Ну, я их и прижучил. Некоторые на меня, конечно, обиделись: не успел приехать и уже права качает! Но я–то знал, что из–за всяких мелочей дело, как правило, и кончается плачевно. Оно так и кончилось — второго они погибли, эти ребята. Не знаю, по этой причине или нет, но факт остается фактом. И вот они говорят: ничего, мы тебя наладим. А им передали: этого парня уже пытались наладить на учебном, в комендатуре, в стрелковой команде, — и не пытайтесь. Вам же хуже будет. Все. Отстали. Установились хорошие отношения. Я особенно любил возиться с молодыми пацанами. Учил их работе на тракторе, дрова заготавливать. Там же тайга. Сто на сто километров. Кричи не кричи — никого в округе. И на тракторе прямо в тайгу эту. Трактором валили стволы, тросом цепляли и на заставу. Мне нравилась эта служба. Прекрасные места.

— Насколько мне известно, вас за участие в событиях 2 марта представили к Красной Звезде. Но вмешался его величество случай: вторая провокация китайцев 15 марта, и вот тогда вы чего–то там насовершали, что вынудило начальство переписать на вас документы и сделать представление к Герою. Между тем нигде в прессе о действиях Бабанского после 2 марта ничего конкретного не сказано. Такое впечатление, вы будто куда–то исчезли, вас как бы не существовало. Поясните, пожалуйста, чем вы занимались таким, что на Золотую Звезду это потянуло, а от огласки было закрыто? Были слухи, что это связано с разведкой.

— Ну, о разведке не рассказывают.

— Что можно, расскажите все–таки.

— Что можно, скажу. С начала боевых действий 2 марта китайцы подтянули к границе огромное количество войск, вооружения, техники. И стали запускать диверсионно–разведывательные группы на нашу сторону. Наши войска тоже сосредоточивались, и нам необходимо было обеспечить их безопасность, охраняемость. У нас стояли радиолокационные станции и другие приборы, в частности ночного видения, которые позволяли отслеживать движение китайских войск и малых групп. Нашей группой, в которую входило семь человек, руководил армейский лейтенант, знавший китайский язык. Мы выходили на перехват китайских разведгрупп; старались это сделать на своей территории, или, как говорят, на нейтральной, на реке. Задача: не допустить проникновения диверсантов к войскам и, если удастся, захватить в плен представителя этих групп и добыть определенную информацию. Нам это удавалось. Случались и некоторые инциденты. Такого, обоюдного характера. И тогда приходилось разбегаться в разные стороны, не выполнив до конца своей боевой задачи.

— Это было 15 марта или в период со 2–го по 15–е?

— Со 2–го по 15–е.

— Как вы попали в эту группу?

— Нас же из всей заставы осталось в живых всего пять человек. Кто ходил часовым, кто дежурным. Мне вот досталось это место в группе разведчиков. Мы жили на заставе. Нас поднимали по определенной команде. Большинство из находившихся там о нашей миссии даже не догадывалось.

— Это настолько деликатная была задача, что о ней даже сегодня нельзя полностью рассказать?

— Конечно. А зачем о ней говорить? Там же были определенные результаты, действия, которые не подпадают под открытое освещение.

— Спрошу по–другому. На ту сторону вы ходили?

— Ни шагу!

— Это окончательный ответ?

— Да. (Достает ингалятор.) Астма немножко поддавливает... Я еще раз могу подчеркнуть, что ребята сделали все — и погибшие, и оставшиеся в живых, которые были сильно травмированы этими событиями. Они молодцы, действовали очень грамотно, патриотично. Их надо чтить, славить, как чтим мы героев 1812 года, Великой Отечественной. Сегодня, к сожалению, о многих из них забывают, ушла та слава.

— События на Даманском — это уже история. О них действительно много сказано. Кое–что нового вы добавили своим рассказом. Однако есть еще моменты, которые не до конца понятны, не прояснены. Вот один из них. Что же послужило побудительным мотивом, толкнувшим китайцев на провокации в марте 69–го? Ведь должна же быть какая–то причина? Вопрос связан вот с чем. Несколько лет до тех событий китайцы выходили на лед, выходили и вы, бились там стенка на стенку. Только в 68–м на участке Иманского погранотряда произошло сорок провокаций китайцев. Тем не менее никогда прежде это не заканчивалось вооруженным нападением, кровью. Вероятно, должно было что–то произойти, что заставило китайцев устроить охоту на наших пограничников из засады. Как вы считаете, что могло послужить такой причиной?

— Не знаю. Не могу сказать. Потому что в нашем поведении ничего не менялось. Мы не провоцировали. Мы этот остров лишний раз не топтали. У нас даже дозорные тропы были проложены по берегу реки, и на остров лишний раз наряд не заходил, чтобы не дразнить китайцев. Так, разве что ворона залетала туда с нашего берега.
Таких причин я не вижу. Видимо, какие–то внутренние причины толкнули их на это.

— Седьмого февраля 1969 года, за месяц до Даманского, случилось происшествие, когда задавили китайца. В интервью АПН, которое давали вы, Константинов и Бубенин, пришедший там, на Даманском, вам на выручку, было заявлено, что ничего подобного 7–го не случилось. Вот фрагмент того интервью:

Участники событий на острове Даманский
«Вопрос: Маоисты распространяют по всему миру сообщения о каких–то событиях 7 февраля. Информационный отдел китайского МИДа излагает свою версию–претензию на остров Даманский, дает карту, схемы нападения с двух сторон советскими бронетранспортерами на остров Даманский, публикует даже фотографии, датируя их 7 февраля. Идут два советских БТРа и газик, а перед ними стоят китайские солдаты. Причем все проходит на главной протоке недалеко от фарватера.

Бубенин: Китайские солдаты вышли в не принадлежавший им район. Стрельников и подъехал. Подъехал и я. Китайцы пошумели и ушли. Мы даже не сходили с БТРа. Заявили протест».

Юрий Васильевич, так ли все было на самом деле? Не кроется ли здесь одна из причин последовавшей развязки?

— Было вот как. Китайцы вышли толпой. Их подвозили и подвозили. Мы прорубили пешнями прорубь. Мороз был за двадцать градусов, и она быстро замерзала. И вот очередная партия китайцев приезжает и начинаются оголтелые выкрики: «Ваши офицеры — агенты ЦРУ, предатели, давайте переходите к нам, вот хлеб, табак, сигареты — все для вас». В это время они пытаются перейти границу, давить на нас толпой. Мы требовали оставить нас в покое, говорили: «Вот черта — и ни шагу за нее». Я лично ее провел палкой на снегу. И говорю: «Кто за эту черту перешагнет, тот получит». И все. Китайцы продолжают фанатично орать и продвигаться вперед. Мы стоим. Осталось пять метров, метр между нами. Они все идут. Вот уже черта. Переступили черту. А у нас ведь жесточайший приказ: ни в коем случае не допускать нарушения Государственной границы СССР. Каково нам, солдатам в цепи, напротив этой озверевшей толпы? Кто–нибудь хоть на миг представлял себе, что это такое — быть все время под плевками, под ударами их палок, утыканных гвоздями? Никто, кроме нас, пограничников, не испытал этого. Даже местное население ничего не знало о том, что в те годы происходило на льду Уссури. Все тщательно скрывалось.

— Черта — это граница?

— Да. И вот они перешли. И мы стали их выталкивать. Завязалась рукопашная. Мы били их, они — нас. Их было намного больше. И наш бронетранспортер начал их рассекать. Толпой бы они нас задавили, просто бы втоптали в лед, одно мокрое место осталось бы. А БТР рассекает их на мелкие группы. А с группами нам легче управиться. И вот водитель БТРа не углядел, подмял китайца. Он его не колесами, а корпусом прижал. Он еще выскочил из–под передка, некоторое время бежал и упал. Изо рта пошла кровь. Мы его больше не трогали. Они, полагаю, его сами добили. И на этой основе подняли шум, что мы его задавили осознанно.

— В интервью вы могли об этом сказать? Лично вы...

— Мы не должны были давать ни малейшего повода, что мы в чем–то виноваты. Они же все могли истолковать по–другому. Мы слова не могли об этом молвить. Но объективно они сами на это нарвались. Нам говорили: вы не раскрывайте этот факт до конца. И вообще его не трогайте. Но я тогда был молод и мог поддаться искушению пойти на откровенность. Еще не совсем понимал, что там замешана глобальная политика. Устроители интервью, наверное, понимали это мое состояние, и потому я на этот вопрос не отвечал...

— Как сложилась ваша жизнь после Даманского?

— Жизнь в принципе сложилась нормально, благоприятно, и это в основном благодаря тому, что я после срочной службы остался в пограничных войсках. Я ощущал заботу руководителей войск — Зырянова, Матросова, Иванчишина и многих других. Всех не назовешь. Это целая семья. К сожалению, счастье затем изменило. В 1988 году, после окончания Академии общественных наук, я был направлен в Киев членом военного совета Западного пограничного округа — это было солидное повышение для меня, новоиспеченного тогда генерала. Но вскоре произошел обвал Союза. Люди, которые остались в российских погранвойсках, росли хорошо, служили своей Родине. А я там остался не у дел, невостребованным. Таким образом, пришлось сначала расстаться с погранвойсками России, потом и Украины, и, в конце концов, уйти по болезни со службы. Затем вернулся в Россию.

_____________________________________

Сорок девять наших пограничников отдали свои жизни в марте 1969 года в результате двух провокаций китайцев на острове Даманский. По следам кровавой трагедии на дальневосточной реке Уссури после первой провокации работала Правительственная комиссия. Ее выводы были вынесены на рассмотрение специального заседания Политбюро ЦК КПСС, материалы и решения которого легли в долгий архивный ящик. Страна до сих пор не знает подробностей разговора вождей за закрытыми дверями о тех событиях*. В составе той комиссии работал сотрудник Политуправления пограничных войск КГБ СССР, в пос–ледующем генерал–майор Петр Иванчишин.

— Петр Александрович, происшедшее на Даманском было для руководства страны, как говорилось в правительственной ноте, совершенной неожиданностью?

— Каждая сторона по–своему трактовала тогда прохождение границы. Китайцы признавали в качестве ее фарватер, мы — красную линию Муравьева, проведенную жирной чертой у китайского берега на карте при подписании Айгуньского договора.

Мы видели: на границе китайцы наращивают группировку, мускулы. Однако вся наша пропаганда была нацелена на то, чтобы ни в коем случае не поддаваться на провокации. Мы выдавливали китайцев с фарватера обратно на их сторону, в ход пускались палки, кулаки. И все. Акцента на применение оружия у нас не было. Руководство страны не допускало возможности кровавой развязки, до конца верило, что накалившаяся ситуация рано или поздно перейдет в плоскость переговоров на уровне ведомства А.А. Громыко.

— Вы помните, где вас застало известие о случившемся на Уссури? И, собственно, располагал ли пограничный Главк информацией, что произошло там?

— В субботу, 1 марта, я вернулся из Алма–Атинского пограничного училища, где мы досрочно выпускали курсантский дивизион. Решение об этом выпуске приняло руководство КГБ в связи с ухудшением обстановки на советско–китайской границе. Выпускные экзамены состоялись не в мае, как обычно, а в феврале.
Я жил тогда в Химках–Ховрино, только что получил квартиру и решил с дороги просто отоспаться. Заполночь стук в дверь. Открываю. Стоит вестовой с пакетом: «Вам срочно прибыть в Главк для вылета на Дальний Восток!»
Отдохнул...
Включил радио — о Дальнем Востоке ничего.
Внизу ждала машина. Ехали по воскресной ночной Москве, вокруг никакого ажиотажа.
В Главке уже собиралась группа. Она пыталась выяснить обстановку у оперативного дежурного, но все выглядело запутанно, туманно: или китайцы нас побили, или мы их.
Группа состояла из восемнадцати человек. Ей был придан статус Правительственной комиссии. Возглавил ее первый заместитель председателя КГБ СССР генерал–полковник Николай Захаров. Он лично докладывал потом о ее работе Андропову, а тот — Брежневу. В нее входило несколько офицеров от ГУПВ, в том числе и я — тогда заместитель начальника отдела пропаганды Политуправления погранвойск страны.

Вскоре подали транспорт для выезда во Внуково, где нас ждал самолет Андропова. Ехали с включенным ревуном по резервной полосе.

— Это зачем?

— Наверное, для того чтобы быстрее доехать...

В Хабаровске пересели на Ан–24 и добрались до Имана, места дислокации пограничного отряда. Вошли в курс дела. По первым докладам определили — случившееся тянет на инцидент, вопрос по которому может выйти на уровень ООН. Значит, надо немедленно ехать и разбираться, документировать все на месте, на участке заставы «Нижне–Михайловка».

— И что вы увидели?

— Вышли на остров. Насчитали триста шесть ячеек для стрельбы лежа. Циновки, невысокие брустверы. По их численности определили, что в засаду, расстрелявшую ничего не подозревавших пограничников заставы старшего лейтенанта Ивана Стрельникова, был заложен целый батальон НОАК. Через протоку к китайскому берегу тянулся провод связи.

Я попросил вертолет для съемок экспозиции сверху. Нехотя, но мне его дали. Специально из Хабаровска я привез туда группу кинохроники.

Барражировали, заходили до китайского берега. Потом уже испугался, когда читал гонконгскую и китайскую прессу — китайцы имели намерение сбить вертолет.

В первом бою, 2 марта, погиб тридцать один пограничник: застава «Нижне–Михайловка» потеряла двадцать два человека (почти весь ее списочный состав) во главе со своим начальником старшим лейтенантом Иваном Стрельниковым, еще восемь человек потеряла застава «Кулебякины сопки». Смертью героя пал также оперуполномоченный особого отдела Иманского погранотряда Николай Буйневич. Они лежали в сарае, накрытые белыми простынями. На телах некоторых пограничников — следы уколов штыками: наших ребят, еще живых, раненых, нападавшие добивали, чтобы не оставлять свидетелей. Среди них находился и рядовой Николай Петров, отрядный кинооператор. Камера у него отсутствовала, видимо, китайцы ее прихватили с собой (интересно было бы сейчас взглянуть на отснятый тогда материал и еще интересно, почему китайцы никогда не демонстрировали эту запись), но под полушубком, когда его вытаскивали с реки, обнаружился фотоаппарат. Пленку проявили. Оказалось, солдат успел сделать три кадра. На последнем — китаец с поднятой вверх рукой — сигнал засаде.

Оставшиеся в живых несли на себе запах дыма и печать боя. Более связно его картину раскрыл младший сержант Юрий Бабанский, взявший на себя ответственность после гибели командира открыть ответный огонь. Я все записывал, что он говорил, и его рассказ лег в основу освещения событий.

— И что послужило поводом для китайцев обвинить нашу сторону в провоцировании столкновения?

— На второй день мы поехали к раненым в армейский госпиталь в Имане (ныне город Дальнереченск). Войдя, Захаров сразу спросил: «Говорят, вы первые начали стрелять?» Кто–то, не очень оглядываясь на большие звезды на наших погонах, ответил: «Если бы мы первые — тут бы не лежали».

У госпиталя мы увидели потрясающую картину: как в войну, сюда тянулись вереницы женщин с корзинами продуктов. Причем некоторые приехали из Владивостока. Начальник госпиталя, соблюдая режим военного лечебного учреждения, никого внутрь не пускал. Захаров, участник Великой Отечественной, увидел этих женщин и даже пустил слезу. Он тут же распорядился: всех впускать, это будет моральной поддержкой бойцам.

— Комиссии такого уровня обычно стремятся ограничить «посторонним» доступ к месту происшествия, а информацию выдают дозированно. Говорят, не избежала такого искушения и ваша «команда», во всяком случае, журналисты жаловались...

— Комиссия хотя и высокого уровня, но ей тоже доставалось. Установки из Москвы следовали самые противоречивые. Хватало противоречий и внутри самой группы.

Когда я просил вертолет для аэросъемок, у меня спрашивали, зачем это нужно? Но как только в конце дня прилег отдохнуть, ко мне пришли с требованием: «Андропов дал команду к утру весь отснятый материал доставить в Москву для предъявления его на пресс–конференции с советскими и иностранными журналистами». Корреспондента ТАСС Хренова посадили в вертолет с кассетой — ив аэропорт. На следующий день Захаров получает еще одно указание Андропова — провести пресс–конференцию на месте, в Хабаровске.

Тогда меня попросили уже не разгонять журналистов, а собирать. Причем мы их так разогнали, не допуская к заставе, что те укрылись кто где. Только один не угомонился. Вдруг докладывают: на протоке у китайского берега (с ума сойти!) задержан какой–то Дмитриев, у него удостоверение «Труда». Говорит, пробирался на Даманский, чтоб все увидеть своими глазами. Что с ним делать, может, шпион?

— Самый трудный, напряженный момент в работе комиссии?

— Встречи с родителями погибших. Китайцы перепутали и в суматохе унесли вместо трупа своего солдата нашего раненого бойца. У меня одна женщина, приехавшая из Сибири, спрашивает: «Кого?» Я: «Павла Акулова». Она как завопит и в обморок. Оказалось, его мать.

Невероятно тяжело дались нам поминки. Многие потеряли своих единственных сыновей. Мы постарались пригласить всех родителей. Они приехали со всех концов страны. Казалось, стонет вся страна. Кстати, они рассказывали, что по пути сюда таксисты отказывались брать с них деньги, в аэропорту пассажиры добровольно уступали им место на самолет, чтобы они успели на похороны к своим сыновьям. Даже был случай, когда один пассажир сдал билет и таким образом уступил место в самолете матери погибшего пограничника.

Перелом внес Захаров. Он зачитал постановление правительства о льготах родителям погибших пограничников. Каждой семье, вдове устанавливалась твердая пенсия независимо от состояния здоровья и возраста. По тем временам высокая — около ста рублей. Это произвело большое впечатление. Как и решение о посмертных наградах.

— Известно, как в те времена принимались такие решения — нередко по разнарядке. Доводилось слышать, что сию «традицию» не удалось избежать пограничникам и в тот достославный час.

— Нет дыма без огня... После второго боестолкновения 15 марта мы сделали одновременное представление. Я непосредственно был в группе представления, связывался с инструктором административного отдела ЦК КПСС. Нам определили четыре Героя Советского Союза. Когда мы доложили, сколько людей отличилось, нам конкретизировали: двум живым и двум погибшим.
Но у нас был пятый, начальник политотдела отряда подполковник Александр Дмитриевич Константинов. Горячий, храбрый офицер. Когда в танковой атаке пошел на выручку мотомангруппе Яншина и погиб начальник отряда полковник Леонов и сложилась критическая ситуация — Москва ведь подгоняла немедленно вернуть остров, на котором засели численно превосходящие силы китайцев, — Константинов просто взял автомат и повел людей в контратаку. Его действия тянули на Героя без всяких натяжек. Но ЦК не поддержал. Четыре и все. Дали Константинову орден Ленина. Я лично переживал, что так получилось.

— Наверное, помимо действий наших солдат, вы изучали и действия противной стороны? Неужели, как тогда трактовала наша официальная пропаганда, китайцы показали себя беспомощными и мы их одним «ворошиловским ударом»? При таком подходе можно усомниться и в героизме своих.

— Мы недооценили 15–го боеспособность китайских солдат (для их характеристики нужно брать именно второй бой, первый не в счет, в первом они просто ударили по нашим из–за угла), их подготовку, умение вести на чужой территории борьбу с танками. И фанатизм не учли. Их настойчивость просто ошеломляла. Они прямо лезли под танки и БТРы и забрасывали их гранатами. Поэтому в личном составе мы потеряли немного, а бронетехники — полтора десятка единиц._Об этом не писали тогда. Сведения эти разрешалось давать только на уровне взвода. Это был запрет. Между прочим, мало кто знает, что у китайцев за бои на Даманском Героями НОАК стали шесть человек. У них нет звания героя страны, высшее звание — Герой национально–освободительной армии Китая.

— Комиссия свою работу закончила. Какой осадок остался у Вас на душе от увиденного и услышанного в те дни?

Мы, члены комиссии, в которую входило немало фронтовиков, были потрясены. Мы были счастливы, что живы традиции военного поколения, что есть ребята, которые не хуже нас могут идти на самопожертвование. Этот героизм я не могу умалить и сегодня. Единственно, что вызывает сожаление: пограничники и солдаты армии искренне верили в то (кстати, я тоже), что Даманский — исконно русская земля и они должны были отстоять его и отстояли. А нас обманули. Откуда нам было знать, что политики запутались с этим клочком земли. Но это неотъемлемый островок в архипелаге нашей памяти.

Написал старший майор ГБ mercaptan на 1941-1945.d3.ru / комментировать