Лариса Лужина: «Под Самойлову девушки в СССР красились, а под меня — стриглись»
«Актрисы часто ходили в баню при бассейне «Москва», когда он еще был на месте храма Христа...
«Актрисы часто ходили в баню при бассейне «Москва», когда он еще был на месте храма Христа Спасителя. Мы сидели, парились, сплетничали, делились, кто какую кофточку купил… И тут заходила Нифонтова, похожая на сфинкса в своей темно-зеленой, почти черной маске. Садилась и громовым голосом актрисы Малого театра командовала: «Молчать!» И все замолкали», — рассказывает Лариса Лужина.
— В юности, когда вы работали в Таллине, в доме моделей, вас называли «улыбающаяся манекенщица» — вы были ослепительно хороши собой. И вот я думаю: война, послевоенные годы, жизнь очень сложная, но люди умудрялись улыбаться и прекрасно выглядеть.
— В наше советское время ничего не было, иногда гуталином мазали ресницы. В лучшем случае — тушь «Ленинградская»: нужно было поплевать на щеточку, прежде чем краситься. Но при этом действительно хорошо все выглядели. И одеваться умели. Казалось бы, откуда, ведь ничего нельзя было купить? Но каким-то способом умудрялись. Люся Гурченко какая была фантазерка! Все собственными руками делала: вышивала, перешивала. И Алла Ларионова точно так же. Покупала какую-нибудь вещь — как говорится, основу. И начинала: подол юбки бисером вышьет, рукава — блестками, и получался красивый наряд. Вот и я научилась шить и вязать для себя. Когда снималась в Германии, купила модные круглые спицы — на них можно было свитера и платья сверху начинать вязать, «английская вязка» называется. И еще я себе сшила шикарный джинсовый костюм. Сейчас смотрю на фотографии и удивляюсь: неужели я это смогла?
И никто не страдал, что чего-то не хватает, хотя не было ни еды нормальной, ни одежды. Когда нас с мамой из блокадного Ленинграда эвакуировали в Ленинск-Кузнецкий, нас обокрали в дороге, после чего в буквальном смысле надеть было нечего. И женщина, которая нас приютила, отдала мне тужурку мужа, который ушел на фронт. Тужурка висела на мне до земли, и в таком виде я ходила по улице. Мне было около четырех лет, но я помню — рукава длинные, и рукавичек не надо. Мы прыгали с крыши избы в сугроб. У меня не было ни трусиков, ни рейтуз — задница голая и вся в снегу... Из эвакуации вернулись в Ленинград, и оказалось, что нам негде жить: наша квартира была занята. Мы поехали к тете Ане, жене маминого дяди Карла. Он сам эстонец, но женился на ленинградке. Позже тетя Аня с дядей Карлом разошлись, она в Ленинград уехала, а он остался в Таллине. Тетя Аня нас приняла. Помню, она сшила мне белое платье в красный горошек. Когда я уже была в Таллине, попросила маму, чтобы мне там сшили такое же платье, только синее в красный горошек. В пионерском лагере мне мальчишки говорили: «Красный горошек», в тебя все мальчики влюблены!» Я, собственно, до сих пор люблю горошек, недавно опять купила такое платье.
Дядя Карл был прокурором города, а потом преподавал на кафедре марксизма-ленинизма в Таллинской художественной академии. К этому времени у него уже была другая жена — эстонка. Мама же, когда мы в Таллин переехали, стала работать на мясном комбинате, затем на кондитерской фабрике. Зарабатывала она очень мало. Дядя нам помогал с питанием, комнату отдал маленькую, шестиметровую, раньше она предназначалась для прислуги. Я на стульях там спала. Когда дедушка с бабушкой умерли, мы переехали в их большую комнату. Ну и что мама могла мне покупать в такой ситуации? У меня не было даже школьной формы, чтобы идти в первый класс. И вот жена дяди Карла принесла с работы (а она работала на заводе «Пунане РЭТ», где делали радиоприемники) темно-синий халат. И перешила его для меня, украсив белым воротничком. В этом халатике вместо положенного коричневого платья с белым передничком я и ходила первое время в школу. Позже мне коричневое платьице все же сшили из штапеля.
Как-то летом между 6-м и 7-м классом произошла вот какая история: мы с подружкой поехали в лес за черникой на велосипедах — она на своем, а я на велосипеде мальчика Витьки. Он был хороший, только его дразнили «Витька-пьяница за рюмкой тянется», почему — непонятно. В лесу мы положили велосипеды в овражек около шоссе и пошли за ягодами. А когда вернулись, то почему-то ее велосипед был на месте, а мой нет — украли. Мы пошли в милицию и написали заявление. Ну а мне же надо возвращать или велосипед, или деньги за него. И подружка моей матери предложила: «Давайте, девочки, я устрою вас к себе в железнодорожное депо уборщицами, заработаете деньги и вернете этому Витьке». Мы и пошли работать. Подметали депо, но больше баловались.
Поезд въезжал, а мы заскакивали в вагон, пытались дверь держать рукой, а дверь автоматическая, сломала мне кисть, я потом в гипсе ходила. Но все равно меня не уволили, из жалости держали еще месяц. Я получила необходимую сумму, нужно было отдать ее маме Витьки. И вдруг милиция находит велосипед! Как же я обрадовалась, что деньги-то у меня остались. И вот тогда я купила себе роскошное платье темно-зеленого цвета в комиссионном магазине. Материал был тонкий-тонкий, типа кашемира. Фасон такой: длинный рукавчик, тоненький поясок, спереди складки плиссе, а сзади юбочка узкая.
В общем, красивое платье, я очень его любила. И естественно, школьное выпускное тоже удалось на эти деньги заказать. Мне портниха его шила: розового цвета, с удлиненной талией и модной юбкой-колоколом, а сбоку на бедре бант. На выпускной никто тогда не красился. С этим было строго. Помню, раньше меня чуть не исключили из школы за то, что я волосы чуть подтонировала. Просто мы жили на одной улице с Виталием Коняевым, будущим народным артистом. И он сам, и сестренка его, с которой я дружила, были рыжими, и я просто влюбилась в этот цвет. Мама сказала: «Давай хной тебе голову помоем, и будет у тебя рыжина». Я так и сделала, и в школе был серьезный конфликт, но, слава богу, обошлось. Нам даже челку не разрешалось обрезать, заставляли косички носить. И в шелковых чулочках нельзя было ходить, только в фильдеперсовых.
— И после такого «монастыря» вы вдруг оказываетесь в доме моделей...
— Да, когда меня взяли туда работать, это был восторг и сказка. Я демонстрировала потрясающе красивые туалеты и чувствовала себя принцессой. Вообще, Таллин считался практически заграницей. Люди там очень хорошо и со вкусом одевались. Если были деньги, открывался доступ к хорошим вещам. Это же порт, моряки ходят по загранкам, привозят шмотки, сдают в комиссионки…
— Вы помните свой первый показ в доме моделей? Что вы там демонстрировали?
— Сначала меня взяли показывать одежду для подростков, потому что я худенькая была, плечи достаточно широкие, грудь небольшая, бедра узкие. Такая мальчишеская фигура. А потом стали шить на меня вечерние наряды. Вот вечерние я помню хорошо: очень красивые платья в пол. Однажды случился конфуз. «Язык», то есть подиум, был устроен так, что сзади сидит оркестр, ты идешь под музыку, потом разворачиваешься, возвращаешься, а перед оркестром — ступенька, на которую надо подняться и уйти за кулисы. И вот я, вся такая радостная, улыбающаяся, шла в шикарном парчовом платье, оно было открытое: декольте, без рукавов. Мне осталось всего пару шагов сделать и скрыться за кулисами, но я забыла про ступеньку, наступила на подол, и платье с меня сдернулось. А там же ничего — никакого бюстгальтера. Я оказалась по пояс обнаженная перед оркестром. Ребята, конечно, глаза вылупили. Хорошо, что зрители ничего не увидели — я быстро успела подхватить платье и уйти в кулисы.
— Наверняка же за вами ухаживали, ведь манекенщицы — это всегда самые красивые девушки.
— Да, ухаживали. Больше других я запомнила офицера-подводника Рустама. По отцу армянин, по маме — русский. Очень красивый! Он фотографией увлекался, у меня много его снимков, целый альбом. А еще нам с подружкой часто дарили цветы после выступлений, особенно в Ленинграде, куда мы приезжали с показами. Там всегда много финнов приходило на демонстрацию. Думаю, мы им нравились, потому что только мы вдвоем улыбались, а другие ходили мрачные.
— А какими тогда были манекенщицы? Худыми, как сейчас?
— Да, и тогда тоже брали худеньких. У меня талия была 60 или 59 сантиметров. Но рост раньше не требовался такой высокий, как сейчас, — во мне 172 сантиметра, на каблуках получалось где-то 180. Сейчас это считается мало, нужно 186, а лучше под 190.
В то время, когда я работала в доме моделей, мода была очень хорошая для поддержания формы: каждое платье обязательно имело твердый пояс шириной 6—7 сантиметров. Им затягивалась талия, будто корсетом. А потом, когда я уже в институте училась, пошла мода на свободные свитера английской вязки, на джинсы. Но с такой модой человек сразу распускается.
— В чем вы были одеты, когда поехали поступать к Сергею Герасимову во ВГИК? Наверное, тщательно выбирали наряд?
— Конечно. Взяла с собой все самое модное. На первую встречу я надела муаровую черную юбку, муаровую кофту серебристо-серого цвета с «огурцами», черный широкий пояс. Ботиночки красивые на каблучке, в комиссионке купленные… Увидев меня, Герасимов сказал: «Ну, мать, ты такая рослая». Говорю: «Да это у меня каблуки». — «Ну-ка, сними каблуки!» Мне пришлось мои симпатичные ботиночки снять, и я всю программу читала босиком. Сам Герасимов и его жена Тамара Федоровна были невысокие, и курс у нас был низкорослый: Коля Губенко, Сережа Никоненко, Галя Польских, Жанна Прохоренко. Только Жариков примерно как я, а Витя Филиппов — 176, выше всех.
Я жила в общежитии, и там было очень много иностранцев. На каникулы они уезжали домой и оттуда всегда привозили шмотки. Поляки — джинсы. Весь ВГИК ходил в польских серых джинсовых костюмах. Еще на нашем курсе учились три индонезийца — Усхара, Шума и Суботра, у них я купила дубленку: очень хорошую, легонькую, красивую, цвета какао, а мех — белый. Мы жили в комнате с режиссером Долорес Хмельницкой. И Долька меня все время умоляла, чтобы я ей отдала эту дубленочку. Но я не сдавалась: «Доля, ну не могу, мне она самой нравится». Еще я шикарный шелковый халат купила у индонезийцев: в пол, малинового цвета. Ну а платья я себе привезла из Таллина.
— А к поездке в Канны вы как готовились?
— Мне прислали два вечерних наряда из Таллинского дома моделей. И еще кое-что пошил Затирка, лучший портной студии Горького. От СССР в Каннах были две девочки — я и Инна Гулая. Остальные — мужчины-режиссеры: Герасимов, Райзман, Чухрай, Ростоцкий, Кулиджанов. И они все были одеты одинаково: в костюмы цвета маренго, которые для них сшил Затирка. У меня от него был пляжный костюм — шорты и красивая рубаха с погончиками… А из Канн я привезла прекрасное платье, которое мне подарила Надежда Леже, жена известного французского художника: из брюссельских кружев.
— Вам повезло с подарком.
— Это точно. Надежда Петровна Леже, которая опекала нашу делегацию, — персона удивительная. Она русская художница, начинала учиться живописи в Смоленске, продолжила в Варшаве и завершила в Париже. Еще в юности ей очень нравился французский художник Фернан Леже, она хотела за него выйти замуж и поставила перед собой эту цель. В Париже открыла свою лавочку, где продавала батистовые платочки. Постепенно она стала знакомиться с художниками, потому что и сама все-таки художницей была. Жила в гражданском браке с другим учеником Леже — Жоржем Бокье. А после смерти своей жены Леже начал ухаживать за Надей, и тогда она вышла замуж за него.
Когда Леже умер, она снова вернулась к Бокье. Вместе они основали музей Фернана Леже. И нас они опекали вместе. Когда нам предстояло по красной дорожке идти, Надежда посмотрела и сказала: «У Инны Гулая нет ничего. Нужно ей купить платье для показа». А ее муж ответил: «Если ты покупаешь Инне, должна купить и Ларисе». Инне купили красное платье с красным шарфом, а мне — голубое кружевное, на чехле. Про меня французские журналисты писали: «Русская актриса была в платье, достойном Мэрилин Монро». Мое фото в этом платье попало на разворот «Пари матч». Причем там я самозабвенно танцевала твист — буржуйский танец. Министр культуры Фурцева, которая увидела это фото, была в ярости и решила больше меня никуда на фестивали не выпускать. Но за меня заступился Герасимов. Он сказал, что сам велел мне танцевать, когда меня пригласил иностранный журналист. Вскоре после этого я улетела в Карловы Вары. Потом были другие поездки.
— И везде нужно было выглядеть достойно...
— Я старалась. Во Франции в 1962 году купила очень красивые атласные длинные-длинные, до плеч, перчатки. Они мне пригодились через год, на Неделе советского кино в Иране. Я надевала их с американским белым в зеленый цветочек платьем на бретельках, которое купила у своей однокурсницы Тани Гавриловой. В этом платье я танцевала с самим шейхом. Произвела на него впечатление.
— Вам подражали...
— Как и многим актрисам в СССР. Но больше других подражали Тане Самойловой. Это от нее пошла мода на стрелки: чтобы глаза стали раскосыми, как у Тани, нужно было их подрисовывать. Ну а под меня девушки коротко стриглись — в фильме «На семи ветрах» у меня очень короткая прическа. Я сама в Таллине носила челку под Марину Влади, посмотрев «Колдунью». И до сих пор, собственно, так стригусь, только покороче.
— Скажите, а это правда, что Герасимов, по сути, выбил повышенную зарплату для студенток и аргументировал, что эта «добавка» — на чулки?
— Так и было. Он возглавлял квалификационную комиссию. Когда стали обсуждать, какие давать ставки Жанне Прохоренко и Владимиру Ивашову за «Балладу о солдате» (а оба были еще студентами), возник вопрос: сколько вообще полагается платить тем, кто еще учится? Нам же давали сколько придется. Кто-то 10 рублей за смену, кто-то 13.50, в зависимости от того, как захочет директор картины.
Например, в фильме «На семи ветрах» мне 16.50 сделали ставку, а в «Тишине» я получала 13.50. И когда зашел разговор про это, многие не хотели обсуждать, мол, не полагается. А Герасимов сказал: «Как так не полагается? Они что, не работают? А потом, вы знаете, сколько стоят шелковые чулки? Всем студентам надо ставку дать 25 рублей!» А это была уже первая актерская категория. Так что мы окончили институт с хорошей ставкой. А про чулки Сергей Аполлинариевич отлично знал. Тамаре Федоровне все время их покупал, у нее постоянно «дорожка бежала». Заденет каблучком и говорит: «Ой, Сережа, опять у меня чулок порвался». А он: «Тамара, но сколько же я могу деньги тратить на твои чулки?»
— Я слышала, что для известных артистов в ГУМе в Москве была специальная секция.
— Да, двухсотая секция для партийный работников и самых популярных актеров. Например, там обслуживались Ларионова, Смирнова, Ладынина, Хитяева. А я в этой секции была всего один раз — меня провела Клара Лучко. Там хорошие вещи продавались — дубленки, сапоги, туфли. Но доступ имели только избранные. Когда мы с программой «Товарищ кино» приехали в Молдавию, в Кишинев, нам жена первого секретаря местного ЦК партии сделала такой подарок — тоже повезла в двухсотую секцию, ее филиал в Кишиневе.
— Недавно на Первом канале шел сериал «Доктор Преображенский» про то, как в СССР развивалась пластическая хирургия. Говорят, прототипом главного героя стал хирург Александр Шмелев, который оперировал Орлову и многих других звезд.
— Да, как в фильме показывали — так и было. Он оперировал звезд. Актрисы ходили на Калининский проспект, который потом стал Новым Арбатом, в Институт красоты. Но я все это пропустила. Да у меня и денег таких не было. Знаете, как-то на встрече со зрителями Орлову спросили: «Любовь Петровна, как вы так хорошо выглядите?» Она ответила: «Ой, деточка, это очень дорого стоит».
— Тогда как же вам удавалось так прекрасно выглядеть все время?
— Ну, я делала то, что могла, — у нас был крем «Янтарь», например. И еще крем ленинградской фабрики. Очень хорошие кремы, такие жирные, ночные. Потом, мы с юности все следовали совету Тамары Федоровны Макаровой — на ночь подвязывать подбородок бинтами, чтобы кожа на шее не обвисала. Но мы, правда, в общежитии подвязывали подбородок платочками… Чего только не придумывали, чтобы хорошо выглядеть при минимуме возможностей. Вот вы фильм «Москва слезам не верит» видели? Там показано, как в наше время делали маски из клубники, из огурца. Так все и было! А, например, наша прекрасная актриса Руфина Дмитриевна Нифонтова, когда на гастролях заселялась в гостиницу, брала мыльницу, наливала в нее воду и просила горничную положить мыльницу в морозилку.
У нас же в номерах холодильников не было. Еще Нифонтова покупала сметану. Утром вставала, льдом обтирала лицо, потом намазывалась сметаной. Вечером проделывала то же самое. Я за этим наблюдала, когда две недели гастролировала с ней в Магадане. Она вообще была мастером по уходу за собой. Делала какую-то маску из странного темно-зеленого вещества. Это я уже в Москве увидела. Актрисы, и она в том числе, часто ходили в баню при бассейне «Москва», когда он еще был на месте храма Христа Спасителя. Мы сидели, парились, сплетничали, делились, кто какую кофточку купил… И тут Нифонтова заходила, похожая на сфинкса в этой темно-зеленой, почти черной маске. Садилась и громовым голосом актрисы Малого театра командовала: «Молчать!» И все замолкали. Вообще, если ты хотел хорошо выглядеть, возможности были. В Театре киноактера, где я служила, в 70—80-е были и занятия йогой, и гимнастика, и танцы, и иглоукалывание — все для поддержания формы. Но потом театр развалился и все закончилось. А затем и страна развалилась...
— Когда СССР не стало, многие артисты остались не у дел. Кто-то пошел на стройку, как Ивашов, кто-то торговал на рынке, кто-то преподавал или выращивал огурцы на даче. А вы как выживали?
— Тяжело. Но как-то выкручивалась. Один мой знакомый, который стал заниматься нефтяным бизнесом, дал мне 500 долларов. Я отнесла их в кассу нашего театра, который еще существовал, мы сделали спектакль «Курица» и стали ездить с ним по стране. Получали копейки, но тем не менее держались. 90-е были тяжелыми, но с голоду мы не помирали и не ходили побираться.
— Закалка у вашего поколения была. Ну а как насчет настоящего времени? Знаете, ваших ровесников я лишь изредка вижу в соцсетях. Блог есть у Андрея Кончаловского и у вас. Больше не вспомню никого… Вы сами ведете свою страничку или вам внуки помогают? Они ведь у вас технари?
— Кто как. Старший внук Даня окончил МГУ с красным дипломом. Младший, Прохор, учится в музыкальной школе, ходит в театральную студию. А средний, Матвей, поступил в Российский технологический университет, занимается компьютерами. Он взял мою фамилию и теперь Шувалов-Лужин. Недавно он научил меня пользоваться видеосвязью. Я провела целое интервью с Лондоном перед Российско-британским Сочинским фестивалем, разговаривала с директором. А с блогом никто мне не помогает, справляюсь сама. Научилась выставлять фото, делать подписи.
Была в Венеции, сфотографировала чайку на гондоле. Почему не выставить в соцсети? Я по-прежнему много езжу, общаюсь, встречаюсь с людьми. Только что вернулась из Великого Новгорода, с фестиваля исторических фильмов «Вече». Через несколько дней еду в Ижевск по приглашению местного министерства культуры. После того как режим самоизоляции закончился, я много где побывала — в Евпатории у Димы Харатьяна на фестивале «Солнечный остров», потом в Керчи, в Челябинске на творческой встрече, в Сочи на Российско-британском фестивале. Только за последний месяц посетила шесть или семь городов.
— Как вы сейчас поддерживаете форму?
— Прежде всего надо же как-то двигаться, а я очень ленивый человек и не люблю ходить в фитнес-клуб. Но занимаюсь дома. Купила себе массажный матрас, тренировочный снаряд для ног, беговую дорожку. Хоть и сложно уже, но я все это использую. Лицом тоже, конечно, нужно заниматься. Помогают всякие кремы, а иногда мне подкалывают «гиалуронку». В прошлом году думала сделать круговую подтяжку, но испугалась общего наркоза и отказалась в последний момент. Как выгляжу, так и выгляжу. Говорят, что хорошо, и слава богу.
— Думаю, главный секрет, почему вы так прекрасно и молодо выглядите, — вам интересно жить.
— Конечно, интересно! Я открыта всему новому. А как иначе?
Статьи по теме: