ОНИ СОЗДАЛИ САМУЮ ВЕЛИКУЮ СТРАНУ
„Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.“ — \Иосиф Виссарионович Сталин\
Под рубрикой «К 75-летию Великой Победы» Лев Гончаров пишет на портале https://rospisatel.ru/goncharo...
Мы знаем об эмиграции белой, бежавшей из красной России. Но было бегство и из царской России. И если убегали навсегда, а не развеяться и отдохнуть, то, конечно же, в США, где был наиболее широким выбор возможностей для выживания. Вот и мой дед Илья вместе со своими родственниками уехал из села Стужень Курской области на поиски счастья именно в США. Там его сестра с мужем вскоре сумели открыть свою мебельную фабричку, а он поднакопил средств, чтобы привезти из России в США также и свою семью – жену, сына Ивана (моего отца, родившегося в 1909 г.) и дочь Нину. Но едва он приехал в Россию, началась первая мировая война, и планы пришлось поменять…
После свержения царя, при Временном правительстве мой американизированный дед даже был назначен на вполне солидный чиновничий пост. Но в стране быстро наступил хаос, и вскоре пришедшие к власти большевики принялись наводить порядок в самом суровом режиме. Так что мой дед, особо не надеясь показаться благонадежным в своей очередной, уже пролетарской профессии краснодеревщика, на всякий случай отослал старшего сына-подростка в Донбасс на шахту. Однако, предосторожности оказались излишними, ни у кого подозрения он, в общем-то не бедный, не вызвал до конца своих дней.
А его сын Иван из Донбасса был затем призван в армию, а демобилизовавшись в 1934 году, устроился на работу в Филях на 23-ем авиазаводе.
Трудно сказать, насколько в ту пору безвариантным казалось моему отцу его будущее, и почему он вдруг решил разузнать об оставленных в США его отцом и моим делом родственниках. Случилось все как бы даже случайно. Он однажды он шел мимо американского посольства и, заметив, что охрана куда-то отлучилась, свободно проник вовнутрь, и первых попавшихся сотрудников посольства попросил разузнать о его родственниках. Они все зафиксировали, пообещали помочь.
Но вот только выйти из посольства незамеченным уже не удалось.
Однако, как я теперь могу понять, охранники сообразили, что в случившемся прежде всего сами они виноваты, и потому проще им было поверить, что это в поисках туалета простодушный молодой человек нечаянно проник на запретную территорию (да, такою не отлаженной машиной было тогда молодое советское государство!).
А вскоре мой отец у себя на заводе в цеху, где заряжались аккумуляторы для самолетов, познакомился со своей будущей женой и моей мамой Зоей Немтышкиной. И через какое-то время предложил ей выйти за него замуж. Она согласилась, но при весьма необычном для девушки рабочей профессии условии: он должен будет помогать ей собирать домашнюю библиотеку и читать книги.
А все дело в том, что у неё происхождение было не пролетарским. Её отец Михаил Цинидис вместе с пятью братьями бежал из турецкой Греции в Россию (в России их фамилия сменилась на Цынос). И в Москве братья стали преуспевать в торговле. Например, на Тверской улице в доме, где находилась также и квартира его семьи, Михаил открыл кафе, вскоре ставшее весьма популярным. И еще у него было несколько магазинов, в том числе, на Садово-Кудринской улице.
А женился он на русской девушке из Казанской губернии Анастасии. И в 1913 году у них родилась первая дочь Лена, в 1915 году – Зоя (моя мама, ставшая в 1970 году бабушкой моего сына - будущего поэта Сергея Гончарова), а в 1917 – дочь Соня.
Братья его тоже стали заниматься торговлей. Помимо жилых и хозяйственных помещений в Москве, они купили еще и в Кунцево дачные дома с участками. На Некрасовской улице ближе к Рублёвскому шоссе, с правой стороны двухэтажный большой дом, как говорят, принадлежавший генералу Кутепову, тоже купил один из братьев. А крайний дом на этой же стороне улицы перед Рублёвкой купила затем сестра моей бабушки Анастасии Евдокия.
Но в феврале 1917 года начался хаос. И не так-то просто было навести в стране порядок даже пришедшим к власти большевикам. В 1919 году в Москве, как и в наши лихие 90-е, процветали грабежи. И мой дед Михаил просто шел по улице, где началась стрельба, и в живот ему попала пуля. Похоронили его на Ваганьковском кладбище, - там, где во время войны были установлены зенитные батареи. Так что место его могилы потом было уже и не найти.
Бабушка Анастасия после смерти мужа бросила квартиру в Москве и с тремя дочерями переехала на свою бревенчатую дачу в Кунцево с участком земли примерно в 12 соток и находящуюся на Звенигородской улице. С другой стороны улицы находились дачи даже и некоторых вождей того времени, часть из которых были в 30-ые годы расстреляны как троцкисты.
На ножной швейной машинке «Зингер» Анастасия шила на продажу различную одежду, выращивала цветы также на продажу у Ваганьковского кладбища. А на её садовом участке росли вишни, малина, яблони. С детства дочери привыкли помогать матери в домашней работе. После революции какое-то время работала гимназия для детей, и они в ней учились. А после её закрытия девочки ушли получать дальнейшее образование в фабрично-заводском училище ФЗУ. Затем они пошли работать.
К началу 30-х годов НЭП стали сворачивать. Часть греческих родственников решили уехать в Грецию. Среди них дядя Павел, дядя Савелий, дядя Янис с жёнами, а также двоюродный брат дочерей Анастасии Дмитрий.
И вот кто-то, насмотревшись нынешних фильмов про наше советское прошлое, решит, что мои отец и мать ночами не спали, ждали арестов. На самом же деле, нормальный человек так устроен, что если с каждым днем жизнь его улучшается или если есть хотя бы надежда на улучшение, то и все страхи от него улетучиваются, начинает он очень даже охотно и азартно в жизнь врастать. Да и ведь это не от хорошей жизни мой дед хотел увезти свою семью в США из своей Курской области. При всех знаменитых курских черноземах там до революции периодически наступал голод. А когда моя мать не унаследовала отцовских магазинов, то ведь не среди врагов оказалась, а среди таких же, как она сама, людей. И, что удивительно или не удивительно, люди тогда верили, что завтра жизнь наладится. По крайней мере, тогда, наверно, страх перед властью, был, но тогда не было такого тотального недоверия к власти, как сейчас. Суровою, беспощадной или любой тогда власть могла казаться, но только не чужой, только своей, нашей она была после того, как Сталин расправился с пятой колонной в лице Троцкого и его окружения. А уж что такое пятая колонна не в конспирологии, а на самом деле, мы в постсоветский период своей истории навидались.
На заводе, где работал мой отец, трудилось много немцев в качестве мастеров. У них-то и прошел он все университеты по сборке самолетов. У многих рабочих уши болели от грохота при этой ручной сборке. Зато весь самолет знали по составным частям. И каждый собранный блок пломбировался с указанием имени сборщика.
А вскоре мой отец стал уважаемым и незаменимым мастером, у которого, что называется, жизнь удалась.
Также сбылась мечта и у моей мамы. Ещё в гимназии привыкшая к чтению, особенно стихов, она как самой большой драгоценности обрадовалась подаренной ей книге Есенина, изданной в 1934 году. И уже после войны в начале 50-х годов, когда выходил четырёхтомник Есенина, она простояла всю ночь в очереди на подписку. А через много лет читала стихи уже своему внуку Сереже, будущему поэту Сергею Гончарову.
По воспоминаниям моя мама с начала войны «сидела дома с детьми». Но это только называется «сидела». Едва началась война, вместе со всеми жителями Некрасовой улицы сзади своих домов она копала противотанковый ров от Белорусской железной дороги у вокзала «Ст. Кунцево» до Рублёвского шоссе.
И два месяца после начала войны она не имела о муже никаких сведений, так как он под Вязьмой вместе с рабочими завода и военным авиационным подразделением не мог выйти из окружения. Но всё-таки они пробились. А на площадку Филёвского 23-ого завода (сейчас здесь, неподалёку от метро Филёвский парк, стадион и спортивный зал) для работников завода завезли картошку. И мой отец, положив в мешке на плечи 80 кг этой картошки, нёс ее до дома в Кунцево.
Во все следующие годы войны он ремонтировал наши боевые самолёты. Придумала его бригада даже и наружные подвески для бомб, которым любые морозы были не страшны. Так что лётчики могли сами в полёте выполнять вручную отцепление дополнительных бомб от подвесок помимо тех, которые располагались в самолете стандартно. Таким образом оснащенность поражающими средствами увеличивалась на 30 процентов. И об этом сохранилась объявленная им благодарность.
Но не так-то просто было самим выживать. Всю жизнь моя мама будет потом вспоминать, как с подругой Дусей, будущей моей крёстной (да, вопреки нынешней пропаганде, люди не боялись своих детей крестить), ездила под Можайск, где были разгромлены немцы. И с собой они брали топоры, мешки и ножовки, чтобы напилить и нарубить мяса от убитых и в полях замороженных лошадей. Раньше, до войны, лошадиное мясо не считали съедобным, но наголодавшись, сочли за лакомство.
А мамина младшая сестра Соня и её муж Виктор воевали. Соня была стенографисткой в штабе у Жукова, а после контузии в конце 1941 года её демобилизовали. Виктор же воевал до победы над Германией. И пришлось им взять из детского дома мальчика Сашу, так как из-за контузий своих детей у них не было. И были они счастливы возможностью воспитывать мальчика. Потом Саша женился, и у них появилась внучка.
После Победы над фашистской Германией мой отец был отправлен на войну с японцами в составе авиационной дивизии, которой командовал генерал-майор Скок, и где инженером был генерал-майор Вирячев. Войну он закончил на Южном Сахалине 3 сентября 1945 года.
В авиационной промышленности мой отец Иван Ильич Гончаров проработал 52 года - с 1934 по 1986 год. Награжден многими медалями, в том числе «За оборону Москвы», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 -1945 г.г.».
После выхода на пенсию он продолжал активный образ жизни, охотно общался со своими коллегами по работе, помогал нам на даче до своих 94 лет…
А война с её испытаниями стала быстро забываться, собираясь на семейные праздники - на Пасху, Новый год, Рождество, на майские праздники и др. – вспоминали чаще о чем-то приятном, душевном, например, как даже во время войны после ночной смены Лена и её будущий муж Виктор шли со своего завода, расположенного неподалёку от Беговой, на Красную Пресню в планетарий, расположенный неподалёку от зоопарка. В планетарии глядели на сказочно сияющие звёзды, мечтали о своей будущей жизни. И еще вспоминали наш пруд, где даже во время войны было много стрекоз и бабочек.
Кто знает, было бы в моем отце столько чувства же собственного достоинства, если б он в раннем детстве был увезен в США, если б у моего деда и потом у него жизнь там, за океаном, удалась?
Я не уверен в этом. Потому что, там они просто были бы довольны, что достигли личного благополучия. А в своей стране они не просто сами выжили, они страну подняли из руин, они участвовали в общем великом деле, они отдавали себе отчет в том, что это на их веку, а также и их трудом страна достигла таких высот в своем развитии, каких не достигала за всю свою многовековую, полную героических страниц историю. Что страна их в гуманитарном развитии и в высоких нравственных смыслах своего существования не имела равных за всю мировую историю.