3-томник «История Севастополя». Любовь к империи и страсть к свободе. Часть 2.
3-томная «История Севастополя» - любовь к империи и страсть к свободе. Часть 1.
2-й том «Истории Севастополя», охватывающий период с конца XVIII века и по 1917 год, интересен не только теми сюжетами, которые в нем подробно изложены, а это – формирование и развитие гражданской и военной системы управления, роль в жизни города органов местного самоуправления и их социальный состав (а также социальная структура Севастополя в динамике), облик жителей города, их повседневность, быт и др.
Но, пожалуй, гораздо интереснее то, каких сюжетов во 2-м томе нет, при том, что эти сюжеты составляют суть развития Российской империи XIX – начала ХХ веков. Причем можно полагать, что непроявленность этих сюжетов в истории Севастополя во многом способствовала формированию того специфического «севастопольского духа», про который часто говорят и который, несомненно, проявился и в событиях «русской весны».
На самом деле, 2-й том «Истории Севастополя» позволяет немного «заземлить» этот «севастопольский дух», материализовать его, выделить глубокие исторические причины его формирования. И речь идет не о первой обороне города в годы Крымской войны, хотя и она сыграла в этом формировании свою, весьма существенную, роль. А речь идет о социально-экономических и политико-управленческих особенностях жизни Севастополя XIX – начала ХХ веков, практически в смысле марксисткой концепции про базис и надстройку.
Итак, что представлял собой магистральный путь развития Российской империи XIX – начала ХХ веков и чем от него отличалась траектория Севастополя?
***
Длинные исторические тенденции – вещь, конечно, трудно схватываемая.
Однако с определенной долей условности можно утверждать, что магистральный путь развития России в XIX – начале ХХ веков выстраивался вокруг двух сквозных и при этом очень болезненных тем. На этих темах «ломалась» вся общественно-политическая жизнь до революции и которые, кстати, раскалывают и сегодня интеллектуальные дискуссии по поводу не только XIX века, но и сегодняшнего дня.
Во-первых, это так называемый «крестьянский вопрос», а, во-вторых, это спор о том, какой идейно-политический курс в большей степени подходит России в принципе – «либерально-прогрессивный» (олицетворенный в большей или меньшей степени в XIX веке фигурами Александра I и Александра II) или «реакционно-самодержавный» (связанный с правлениями Николая I, Александра III и во многом – Николая II).
Эти две темы взаимосвязаны между собой, так как «крестьянский вопрос», конечно, не ограничивается сюжетом отмены крепостного права, который больше всего на слуху, а проецируется на дискуссии о том, в какой мере Россия должна воспринимать европейские политические и экономические нормы и формы.
В экономической плоскости, по большому счету, до начала ХХ века так и не был решен принципиальный вопрос: должна ли быть опорой экономики, в том числе – в сельском хозяйстве, частная собственность, и если да, то она должна быть в основном помещичьей (по типу латифундий), или же крестьянской (фермерский путь развития), или же вообще приоритет должен отдаваться общинной собственности на селе (как и было в России вплоть до 1906 года) и государственной собственности в промышленности.
Нерешенность этого вопроса сыграла фатальную роль в судьбе Российской империи, ведь не случайно гражданскую войну часто называют «крестьянской смутой».
Помимо «крестьянского вопроса», общество и власть в XIX веке раскалывали дискуссии о том, как должна выглядеть конструкция власти: должна ли она быть неограниченной, самодержавной, а если нет – то как должно выглядеть ее ограничение, какими правами может быть наделено «общество», и в чем может состоять общественная самоорганизация. Переводя на современный язык, речь шла о принципах взаимоотношений бюрократии и гражданского общества, как на верхах системы, так и в регионах.
Дискуссии по этому поводу сотрясали не только столичные интеллектуальные круги, но и активные городские провинциальные сообщества, на протяжении, как минимум, полувека, с 1860-х годов, и, конечно, также повлияли на моментальное обрушение государственности Российской империи в 1917 году, когда, по известному выражению философа Василия Розанова, «Россия слиняла в три дня».
Так вот, 2-й том «Истории Севастополя» проявляет как будто совсем иной путь развития, который, оказывается, был возможен в России в XIX – начале ХХ веков. Словно город, ценностно будучи органической частью империи, оказался отделен от ее магистральной траектории общественно-политического и экономического развития, которая – траектория – во многом привела ту империю к краху.
Причем эта отделенность Севастополя имела объективные причины.
И первая причина, на которой стоит остановиться – это статус города-крепости, который стал важной предпосылкой формирования специфической городской жизни, отличной от жизни других российских городов (в том числе – других городов-крепостей типа Кронштадта), причем сразу по нескольким аспектам.
Словами ответственного редактора 2-го тома Вадима Прокопенкова, «статус города-крепости приводил к тому, что здесь было и военное-морское ведомство, и отдельно – военное, сухопутное ведомство. Об этом много пишет в 2-м томе Владимир Крестьянинов».
После 1803 года, когда Севастополь был выделен из состава Таврической губернии, и развивался как база флота под руководством Николаевского и Севастопольского военного губернатора, ответственность за город в течение длительного времени лежала на офицерстве Черноморского флота.
И так как основное финансирование шло из далекого центра – медленно и негибко, а у Севастополя отсутствовали собственные источники финансирования, то военно-морскому руководству города приходилось изыскивать другие способы решения городских проблем.
Таким способом оказалась благотворительность, в том числе – офицеров флота, примеры которой, конечно, сложно найти в других российских городах. Началась эта традиция при адмирале Михаиле Лазареве (так, при нем по подписке среди офицеров была создана библиотека), но сохранялась и позднее, например, уже после Крымской войны ее герой – инженер, генерал Эдуард Тотлебен – за свой счет и в собственном доме сделал музей военно-морского флота (ныне – Музей Черноморского флота России).
Вообще глава о «Лазаревской эпохе» производит сильное впечатление, и это не случайно – ведь в целом севастопольское офицерство жило в бОльшей степени обще-государственническими патриотическими мотивами, чем обычно могут жить представители гражданской власти.
Вадим Прокопенков так рассказывает об этом историческом периоде:
«Когда мы говорим о флоте, то должны обсуждать не только тему строительства и ремонта кораблей, их вооружения. Здесь нужно видеть и усилия по работе с личным составом, обеспечению флота продовольствием и местами базирования, вопросы обучения и морской практики. Даже вопросы организации отдыха влияют на общую боеспособность экипажей.
Во время «Лазаревской эпохи» это все очень плотно, гармонично стало развиваться, в первую очередь – реальные выходы в море, боевая учеба матросов и офицеров. Это не подлежит никакому сомнению, мы приводим цифры, подтвержденные многими источниками, о росте боевой мощи Черноморского флота, которая превзошла по ряду показателей Балтийский флот.
Давайте не забывать и о строительстве Нового адмиралтейства, эллингов и флотских казарм. Это всё труды адмирала Лазарева и его подчиненных, которые в совокупности дали огромный эффект».
Из первой особенности Севастополя – как города-крепости – вытекает вторая. В городе была сильная военная администрация, но не было администрации гражданской.
Это привело к тому, что на уровне повседневной жизни в Севастополе заметную роль стали играть органы городского самоуправления, причем это произошло еще в первой половине XIX века, когда по всей стране эти органы имели весьма ограниченные полномочия и слабое влияние на жизнь горожан. Однако в Севастополе было по-иному.
При этом важно понимать, что городское самоуправление в России этого периода по преимуществу было связано с купечеством.
Да, конечно, про это сословие можно писать в стиле севастопольского автора Владимира Шигина, обвиняющего купечество в «распилах» государственных средств, выделявшихся на флот, при покровительстве военных.
Однако если говорить о глобальных исторических процессах, то в средневековой Европе именно из торгово-ремесленного сословия и его соперничества с бюрократией выросло знаменитое городское право, ставшее важным «кирпичиком» в фундаменте западной демократии.
Что касается севастопольского купечества, то в беседе с автором этих строк В. Прокопенков подчеркнул роль этого сословия в жизни города:
«Знаковые фигуры – это, в первую очередь, известные адмиралы, военные губернаторы, безусловно, сделавшие очень много для Севастополя. Но не только. Во 2-м томе мы рассказали и о купеческом сословии, забытом в трудах советских историков, но благодаря многолетним усилиям нашего авторского коллектива привнесенном в книгу. Особенно я бы отметил благотворительную деятельность купечества, которая распространялась не только на строительство храмов, но и на учебные учреждения».
Рассказывается во 2-м томе и о роли купцов-меценатов, сыгравших принципиально важную роль в восстановлении города после Крымской войны.
В итоге, когда город был выделен в качестве отдельного градоначальства в 1873 году с прямым подчинением Министерству внутренних дел, и в Севастополе стал формироваться разветвленный бюрократический аппарат в традиционном для России смысле этого слова, вот это соединение военно-купеческой прослойки вокруг проблематики городского развития уже имело определенную традицию и устойчивость.
А после 1873 года другие тенденции только начинали формироваться.
В.Прокопенков так рассказывает о периоде конца XIX века по материалам 2-го тома: «Что касается развития гражданской инфраструктуры, то введение в строй железной дороги позволило ускориться этому процессу, но настолько, насколько конкретным руководителям удавалось преодолевать вопросы низкого финансирования, бюрократизма и наличных сил исполнителей – то есть говорю о профессиональном сообществе рабочих специальностей.
Безусловно, ключевую роль играло Севастопольское адмиралтейство, которое как симбиоз военных заказов и гражданского рабочего персонала, на протяжении столетия сохранялось как градообразующее предприятие».
Таким образом, и в конце XIX века традиционная российская бюрократия, которая подменяет в России структуры гражданского общества, по сути, отсутствовала в Севастополе. Это, конечно, способствовало тому, что ее место, по сути, заняли органы городского самоуправления, исследованием которых в течение длительного времени занимается севастопольский архивист Наталья Терещук, написавшая соответствующие разделы и в данной монографии.
Третья особенность, о которой невозможно не сказать – это практически полное отсутствие в Севастополе крестьянского населения.
По словам ответственного редактора 2-го тома севастопольского историка Вадима Прокопенкова, «Крестьянское сословие в Севастополе отсутствовало в полной мере. Тогда часть Северной стороны входила в Симферопольский уезд, да и села Байдарской долины тоже. В основном в пригороде произрастали фруктовые сады и небольшие виноградники. Севастополь всегда отличался от крымских городов, которые имели более развитую сельскохозяйственную округу».
Это важный момент, так как с точки зрения историков, занимающихся анализом процессов модернизации в западном мире XVIII – ХХ веков, становление рыночного капитализма и демократии быстрее и легче происходило в тех странах, где отсутствовало средневековое крестьянство с его костным традиционным менталитетом – отсутствовало либо по естественным историческим причинам (США, созданные эмигрантами-переселенцами), либо в силу искусственно созданных обстоятельств (Англия, где крестьяне были принудительно согнаны с земли в результате огораживания в XVI веке).
Севастополь XIX века в этом плане вполне вписывался в западную парадигму развития, причем – в парадигму развития передового Запада (в хорошем смысле этого слова). К этому стоит добавить, что город был лишен не просто крестьянства как такового, но и крепостного крестьянства, соответственно, крайне болезненная – и социально, и политически, и экономически – тема отмены крепостного права тоже прошла мимо Севастополя.
И четвертое важное обстоятельство, обеспечившее «выпадение» Севастополя из обще-российской повестки XIX века – примерно одинаковое отношение местного общества к российским императорам, в то время как в большинстве крупных городов Российской империи это отношение заметно разнилось, вписываясь в идейные дискуссии о том, какой путь развития больше подходит стране – реакционно-консервативный или западно-прогрессивный.
Знаковым показателем отсутствия этих дискуссий в Севастополе является тема вклада различных императоров в город, присутствующая во 2-м томе. Например, правление Николая I, ассоциируемое с «апогеем самодержавия», в случае с Севастополем оказывается прекрасной «Лазаревской эпохой».
На вопрос о вкладе разных императоров в Севастополь, В. Прокопенков отвечает:
«Тема о роли императоров невероятно многогранна.
Не скрою, что мое базовое образование советского периода окрашивает личность Николая I в черно-белые тона. Но когда мы готовили большой альбом «Севастополь императорский», то очень тщательно собирали информацию о том, что привнес во время своего правления каждый из императоров для развития Севастополя, флота, Крыма.
Так вот не могу сказать, что кто-то из императорских особ с 1783 по 1917 годы не уделял внимание нашему городу, или тормозил экономические процессы, культурные преобразования.
Так сложилось видимо, что судьба благосклонна к Севастополю в этом смысле (один из переводов названия Севастополя – императорский город). Каждые августейшие визиты давали какой-то новый толчок развитию».
В целом 2-й том «Истории Севастополя» приводит к выводу, что словно вослед собственной древности, связанной с Херсонесом, Севастополь эпохи Российской империи сформировался как город-крепость, пронизанный военно-имперскими ценностями и при этом – с элементами рыночно-демократического типа жизни. До революций 1917 года это был город с зачатками гражданского общества, с большой ролью органов местного самоуправления, наличием независимых от гражданской бюрократии купеческого сословия и офицерства, радеющих за благоустройство городского пространства.
В этом смысле глубоко символично, что «исход» тех, кто проиграл гражданскую войну, произошел из Севастополя – врангелевская эвакуация увезла с собой остатки не только реальной Российской империи, со всеми ее проблемами, перекосами и болевыми точками в общественно-политическом развитии, но и ту альтернативу, которую во многом олицетворял собой Севастополь до революции.
Советский же Севастополь, по большому счету, не только не имел общественно-политической и социально-экономической специфики, но и стал одним из важных символов советского проекта.
Достаточно вспомнить современный гимн города.
Любовь Ульянова
Начало: 3-томная «История Севастополя» - любовь к империи и страсть к свободе. Часть 1
Продолжение следует...