Воспоминания супруги датского посланника об императорском дворе в 1912-1917 гг.

Анна София Скавениус была супругой Харальда Скавениуса, назначенного в 1912 году посланником в Российской Империи и занимавшем этот пост до 1918 года.


"Я была в Висбадене в одном из моих бесчисленных путешествий на воды, когда летом 1912 года мой муж получил сообщение о своем назначении посланником в Санкт-Петербурге. Мы приехали в октябре с таким впечатлением, будто вернулись домой, и после моего предыдущего короткого пребывания там я была счастлива снова увидеть Санкт-Петербург. Благодаря вдовствующей императрице Марии Федоровне, нашей императрице Дагмар, Санкт-Петербург был одним из самых важных постов. Она не участвовала ни в международной, ни во внутренней политике, за исключением вопросов касающихся Финляндии, которая казалась ей частью Скандинавии. Было известно также, что к ней можно обращаться касательно интересов ее родины, и, если бы это было в ее силах, она протягивала руку помощи. Она принадлежала к эпохе, когда во всех крупных странах династические связи имели большое значение, и английский посол, и датский министр пользовались этим привилегированным положением.

Я уже была в Санкт-Петербурге. Летом 1908 года, когда я была помолвлена, но еще не было решено, где мы будем жить, когда поженимся, мама привозила меня туда. Это было великолепное путешествие по шведскому и финскому архипелагу с прибытием ранним летним утром, когда солнце уже стояло высоко в небе. Мы миновали Кронштадт, поднялись вверх по Неве, где несравненные тонкие золотые купола и позолоченный шпиль возвышались над Петропавловской крепостью словно иллюстрация в своеобразной сказке. В то время никто не догадывался, что эти прекрасные достопримечательности впоследствии будут связаны с трагическими событиями. Все наполняло меня энтузиазмом: широкие, усаженные деревьями улицы, Нева с Зимним дворцом и прекрасными дворцами восемнадцатого века в длинном непрерывном ряду вдоль набережной. Зимний дворец был выкрашен в темно-красный цвет, другие - в голубой или желтый, и повсюду был виднелись золотые купола, мерцающие на солнце.



12 октября мы наконец добрались до Санкт-Петербурга, где нас встретили на вокзале старые друзья моего мужа. Так как наша мебель уже была отправлена, нам не нужно было останавливаться в гостинице, и мы могли сразу же отправиться в дом на Миллионной 11, достаточно приспособленный для проживания. Из Дании мы привезли повара, горничную и дворецкого, а также наняли лакея и кухонного помощника Микаэля, служивших у нашего предшественника. У нас была просторная квартира, три очень большие гостиные, выходящие на Миллионную, столовая, большой холл и две спальни. Отопление осуществлялось дровяными печами в каждой комнате, а в самом большом зале был также открытый камин. Приносить дрова со двора, где они лежали сложенными, вытаскивать их и разжигать огонь было тяжелой обязанностью одного из лакеев, Микаэля. Я не считала, что печи могут обеспечить достаточно тепла в очень холодные дни, но, к счастью, мы могли ютиться около камина. Кроме того, дрова часто были покрыты льдом и снегом и медленно горели. Прекрасно помню шипящий звук, тающего в печи льда. Для камина с раннего утра до позднего вечера приносили большие березовые дрова.

Как и везде, было много церемоний, поездок в придворной машине и т. д. Императорская семья жила не в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге, а в Царском Селе, находящемся примерно в часе езды на поезде от столицы. Поскольку было немыслимо отправить посланника к аудиенции на обычном поезде, на вокзале моего мужа ждал императорский поезд. В Царском нас ожидала карета, и вот мы наконец приехали. Вокруг всего парка был высокий железный забор, и дежурили солдаты, а вход надежно охранялся. Как и ожидалось, царь принял моего мужа через несколько дней. Первая аудиенция у императрицы состоялась гораздо позже, меня она приняла только в феврале 1917 года.

Это было время, когда революция уже бросила тень на уличную жизнь Петербурга, и по дороге на вокзал я впервые увидела, как казаки расчищают улицы. Они ехали по улице галопом на своих лошадях, и люди быстро разбегались в переулки. Я сидела в машине миссии и знала, что со мной ничего не случится.

В 1912 году императрица была уже больна, у нее было слабо сердце, и она, насколько это было возможно, отказывалась от всех обязанностей. Я хотела бы описать ее характер, как я ее тогда воспринимала, потому что странным образом, несмотря на ее уединение, она была ключом к пониманию многого из того, что происходило в России.

В ее возвышенном одиночестве единственной отдушиной в те неспокойные времена был ее муж, которого она, насколько посторонние могли судить, любила с первого до последнего дня, когда они вместе встретили смерть. После революции был найден ящик с письмами, написанными ею царю, когда во время войны 1914-1918 годов он находился в Ставке. Они были опубликованы и вызвали огромный интерес. Они показывают романтическое поклонение не совсем молодой женщины мужчине, за которого она вышла замуж, и в то же время дают представление о преувеличенном религиозном мистицизме, полностью поглотившем ее. В письме она пишет о Распутине: «Поскольку Бог послал нам такого человека по Своей милости, мы должны слепо повиноваться ему». Так она относилась к Распутину. Когда к неописуемой радости ее и царя после четырех дочерей родился сын, то выяснилось, что он неизлечимо болен гемофилией, это был очередной удар судьбы. Императрица в отчаянии все больше отдалялась от светской жизни, а жизнь царя все больше и больше сосредотачивалась на семье, как будто в ней они находили убежище. Гемофилия не только неизлечима и очень опасна, но также вызывает невыносимую боль от малейшего удара. Дважды я близко видела цесаревича. Первый раз это было, когда ему было пять или шесть лет во время большой церковной службы, когда матрос-денщик нес его на руках к алтарю, чтобы он поцеловал распятие. Другой раз я встретила его во время прогулки по парку в Павловске, куда я отправилась кататься с некоторыми русскими друзьями, служившими при дворе, которым разрешили там покататься. Вдруг мы увидели маленького мальчика семи или восьми лет, едущего к нам на велосипеде, а за ним следовал моряк, тоже на велосипеде. Когда они увидели, что мы едем, то оба остановились на обочине дороги, и мы, к нашему удивлению, увидели, что это был цесаревич. Это был красивый мальчик, совершенно не выглядевший больным, который стоял и смотрел на нас с интересом. Мы старались быть максимально естественными, не глазеть на него, но его образ очень четко сохранился в моей памяти. Кажется непостижимым, что несколько лет спустя у людей поднялась рука на этого невинного ребенка.

Великие княгини черногорского происхождения посоветовали императрице послать за святым человеком, который, как они утверждали, имел необычные врачебные способности, и в своем отчаянии она послала за ним. Это был Распутин. Если бы мы только знали, что его приближение будет значить для России. Он был обычным крестьянином, принадлежащим к какой-то секте, был известен как Старец и чудотворец в определенных кругах Санкт-Петербурга. Я никогда его не видела, но, судя по всему, он был гипнотизер и религиозный шарлатан.

Во время моей аудиенции в феврале 1917 года в Царском, которая началась с расчистки улиц Петербурга казаками, во дворце царила мрачная, неестественно контролируемая атмосфера. Фрейлина, баронесса Буксгевден, дочь русского посланника в Копенгагене, приняла меня и нервно говорила со мной, не касаясь конечно столичных бед, пока мы ждали когда откроется дверь императрицы. Когда я вошла, Александра Федоровна сидела в кресле с высокой спинкой, а ее дочь Ольга стояла рядом с ней. Она встала и вежливо подала мне руку, а я сделала глубокий реверанс. На ней было очень красивое светло-серое шелковое платье со шлейфом и великолепные украшения. Мне особенно запомнились длинные нити жемчуга и необычайно большие жемчужные серьги, одна из которых позже была найдена в яме, в которую были брошены обугленные останки императорской семьи после того, как тела были сожжены в окрестностях. Явные признаки этого были обнаружены при расследовании дела следственной комиссией.





Помимо личной аудиенции, я видела императрицу на различных придворных балах, она присутствовала только вначале, как смиренная жертва во всей своей ослепительной красоте. Я, молодая и беззаботная, чувствовала какое-то нетерпение к ее точке зрения и всегда вспоминала девиз моего тестя: «Не уклоняйся от события, а пойди и встреть его лицом к лицу». Теперь, когда ее жизнь окончена, все ее печали кажутся неизбежными шагами на пути к такому концу. Я думаю, что ее достойная и смиренная жизнь с царем в ссылке в Сибири и их смерть вместе с детьми имели свой смысл, если рассматривать их как невинные жертвы за страну, которую они так сильно любили и которую не хотели покинуть даже в страшные годы.





Все, кто жил в России с 1912 по 1914 год, чувствовали приближение бури. Об этом написано гораздо больше, чем я могу сказать, я лишь попытаюсь показать картину петербургской жизни, какой она запомнилась мне в последние годы перед войной. Я думаю, все испытывали инстинктивное чувство, что совсем немного времени отмерено для мира, который вскоре должен был исчезнуть, это заставляло общество искать забвение и успокоение в беспокойной, легкомысленной жизни. Это создало атмосферу интенсивного потакания своим желаниям, потребность жизни в роскоши и красоте, которая отгораживала от настоящей жизни. Глядя на мемуары из других стран, где произошли похожие события, вижу везде один и тот же танец на краю вулкана. Те грандиозные балы в частных дворцах Санкт-Петербурга имели своеобразный шарм. На них ехали по скованным морозом, заснеженным улицам, где единственными живыми существами, которых можно было видеть, были темными очертаниями вокруг костров, горевших на углах улиц, когда холода достигали критической точки. Они создавали темный резкий контраст с ярко освещенными дворцами с их горячими, пахнущими цветами залами и зажигательной музыкой. Когда в такой вечер переступаешь порог одного из старинных дворцов, создается впечатление, будто попадаешь в другой мир. Не только люди двадцатого века, но и более ранние поколения вместе поднимались по широким мраморным лестницам и жили в последний раз, прежде чем все это безвозвратно кануло в лету. Это снова были Анна Каренина и Вронский, разыгрывающие свою драму; и под тысячей огней танцующие сияли в тех же прекрасных украшениях, которые носила она. И теперь, как и тогда, счастье хватали, будто это был последний шанс. На этих балах расставляли маленькие столики для ужина, и десятки официантов в ливрее, подавали блюда, а шампанское - единственное вино, которое пили на балах - стояло во льду на каждом столике. Эти балы достигали апогея, когда известная цыганская певица вставала из-за стола и пела. Темным голосом она пела милые цыганские песни, которые так хорошо соответствовали атмосфере этих людей. В частности, бал, устроенный графиней Бетси Шуваловой, был исключительным по красоте. Это было то, что называлось «bal a tête», только голова была в парике, а платья - современными, но, конечно, гармонировали с прической владелицы. Некоторые из головок создавали величайшие художники, например я помню высокую красивую графиню Орлову-Давыдову, для которой Бакст создал голову Цереры с золотыми и желто-лососевыми волосами. Очень грамотный французский куафер сделал мне прическу в стиле автопортрета мадам Виже-Лебрен перед мольбертом, вокруг головы поверх белого парика был повязан белый шарф, и прическа так красиво смотрелась с легким платьем цвета бордо, которое я заказала у Пакена в Париже.






Мраморная лестница во дворце графини Шуваловой разделялась с обеих сторон, и мы очень постарались оказаться среди первых прибывших, которые постепенно устраивались на лестнице, чтобы наблюдать за последующими прибывшими. Джентльмены были освобождены от всякой маскировки, но, конечно, офицеры в их великолепной форме помогли сделать зрелище еще более ярким.

Однако превзошел все остальные бал, устроенный Марией Федоровной, нашей вдовствующей императрицей Дагмар в ее Аничковом дворце для двух старших дочерей царя Ольги и Татьяны, когда они достигли совершеннолетия. Это был первый грандиозный бал, который вдовствующая императрица устроила после смерти ее супруга Александра III, и у нее была прекрасная мысль, что все должно быть устроено точно так же, как когда она в последний раз дала бал в качестве правящей императрицы. По этой причине английский посол, и его жена леди Джорджина Бьюкенен, а так же мой муж и я были приглашены на бал, как если бы представляли родственные дворы, к большой зависти других членов дипломатического корпуса. Аничков дворец находится в центре города и не имел внушительных размеров, но имел большое значение, долгие годы являясь местом жительства императорской семьи.

Ровно в девять вошла вдовствующая Великая княгиня, за ней две молодые великие княжны и другие члены императорской семьи, в том числе их тетя, Великая княгиня Ольга, которая стояла совсем рядом. Об этом так часто говорят, но это только подтверждает тот факт, что императрица Дагмар имела способность, независимо от того, насколько велико было собрание, дать каждому присутствующему ощущение того, что она видела и узнавала их, и все считали, что ее маленькая приветливая улыбка была обращена именно к ним. В целом она была блестящей личностью, и у нее было много возможностей показать это впоследствии. Больно вспоминать двух юных Великих княжон, Ольгу и Татьяну, какими они были в тот вечер на своем первом балу, одетые в белое, красивые, нежные и счастливые. Этикет не был очень строгим; княжны танцевали, с кем им заблагорассудится, пока вдовствующая императрица не завершила бал в четыре часа утра.
Мученичество, которое им пришлось принять несколько лет спустя, кажется особенно трагичным и бессмысленным, когда вспоминаешь их в тот вечер. Как я уже упоминала, музыка, котильон, ужин, который подавали - все должно было быть как прежде. Те же люди, если они были еще живы, должны были находиться за столом императрицы, что дало нам прекрасную возможность оказаться среди избранных. Во время котильона раздавали большие ярко-красные банты с золотым вензелем императрицы и позолоченным колокольчиком. Мы надевали их за ужином, и мне показалось, что они великолепно смотрелись с моим платьем из голубой парчи. Он до сих пор хранится у меня как очень дорогое воспоминание. Когда завершился ужин, вошел царь, мы еще стояли за своими столами, а он обошел всех, пожал всем руки и сказал несколько дружеских слов. Особенно ярко помню его глаза, честные и мягкие, и в то же время с искорками юмора, как у его матери. Они с Александрой Федоровной ужинали вдвоем в другом зале; она не могла справиться с таким количеством людей и выглядела такой усталой и страдающей, когда позже она сидела и наблюдала за танцами.



Еще одна возможность лично увидеть двор и всю императорскую семью представилась во время празднования в Аничковом дворце свадьбы князя Юсупова с внучкой вдовствующей императрицы Ириной, дочерью Великой княгини Ксении и князя Александра. На этот раз они снова пригласили нас и английскую посольскую пару. Свадьба проходила в зале, который был не намного больше обычной большой гостиной. У одной стены стояли царь с императрицей и четырьмя великими княжнами, из которых две младшие еще не были взрослыми и с трудом могли держаться серьезно. Прямо напротив стояли князь и княгиня Юсуповы с друзьями молодоженов, английской парой и нами, и между нами установили алтарь. Как всегда на большом православном венчании, присутствовали шесть подружек невесты и пажи, которые должны были держать свадебные венцы над молодожёнами. Я никогда не видела более красивой пары молодоженов, чем они, действительно будто сошедшие со страниц сказки, и шесть подружек невесты и пажей, среди которых был Димитрий Павлович в парадной форме, дополняли эту картину. Я помню младшую из дочерей царя Анастасию, о которой позже сложился миф, будто она спаслась от убийства в Екатеринбурге. В разгар свадьбы невеста уронила платок, а Анастасия быстро вскочила, подняла его и отдала ей.

Странно осознавать, что два главных героя на свадьбе, Юсупов и Дмитрий Павлович впоследствии стали активными участниками убийства Распутина. После свадьбы молодожены приняли поздравления, и у нас была возможность поприветствовать вдовствующую императрицу, стоявшую рядом с ними. Каждому из гостей подарили небольшие голубые шелковые кошельки с серебряным штампом инициалов молодоженов и букетом искусственных оранжевых цветов с французским миндалем. Я сохранила его, несмотря на все превратности. Эти балы проходили зимой 1913-1914 гг. последней зимой перед войной, поглотившей Европу. Несмотря на то, что любое воспоминание молодости видится в особом свете, с искренней грустью мои воспоминания о России накатывают каждый раз, когда в Дании цветут белые акации, как и на островах в светлые летние ночи в Санкт-Петербурге. И теперь, когда я стою холодным зимним днем в мокром снегу и смотрю в окно с оранжерейными цветами, мне приходит в голову прекрасное стихотворение: «Que ces roses étaient fraiches, que ces roses étaient belles!» (Как хороши, как свежи были розы)...

Anna Sofie Scavenius "A Diplomat's Wife at the Court of the Tsar"