След Кибальчича: воскресни и вознесись

Я лично знала и встречала Беранже.
Из «письма Анны Вознесенской»

Антонин Аркадьевич Раменский последовательно стремился увязать реальную и мифическую историю своей семьи со всеми этапами «развития революционного движения в России». Связь эту, как правило, подтверждали артефакты, а именно книги с дарственными надписями «деятелей революции» или, в крайнем случае, сопричастных с ними лиц, в пользу кого-то из семьи Раменских. О близости с народовольцами свидетельствовал трёхтомник Гумбольдта «Космос» {Космос. Опыт физического мироописания : [ч. 1-3]/ [соч.] Александра фон Гумбольдта . - Москва : тип. А. Семена , 1862-1863}, якобы происходивший из библиотеки Николая Кибальчича. Образцов почерка Кибальчича, на момент изготовления подлога, Раменский, видимо, не имел, посему книги его внучатому дяде А.П. Раменскому пришлось дарить некой Анне Воскресенской, участнице Парижской коммуны и жене народовольца. Рассказал о ней впервые (насколько я знаю) А.Г. Никитин в книге о директоре Раменском, который принимал активное участие в судьбе названной дамы в период учебы в духовной академии (см. фото):


Книга Никитина увидела свет в 1965 г. К тому же времени относятся рукописные материалы Раменского в Ржевском архиве, на которые обратил внимание В.П. Козлов: «Аркадий Николаевич и Антонин Аркадьевич подготовили письмо... "первым советским космонавтам, вступившим на Луну", датированное 15 апреля 1965 г. В нем говорилось: "Дорогие товарищи! Горячо поздравляем Вас с Великой Победой -- высадкой людей Земли на Луну и Вашим Героическим Подвигом, который прославил нашу Родину и Советский народ … Принадлежавшие Николаю Кибальчичу книги Гумбольдта "Космос" в 3 томах {Космос. Опыт физического мироописания : [ч. 1-3]/ [соч.] Александра фон Гумбольдта . - Москва : тип. А. Семена , 1862-1863}, над которыми он работал незадолго до казни, были спасены и переданы в нашу семью нашей родственницей и участницей Парижской Коммуны Анной Воскресенской. От имени учителей Раменских, 200 лет находящихся на службе народа, мы приносим Вам в дар эти книги в знак глубокого уважения и восхищения Вашим подвигом!" … К письму была приложена фотокопия дарственной надписи А.Воскресенской (Раменской) А.П.Раменскому на книге Гумбольдта, содержащей указание на ее принадлежность Н.Кибальчичу: "Глубокоуважаемому Алексею Пахомовичу Раменскому ... в знак глубочайшего уважения, от ... семьи Воскресенскихъ. Эта книга нашего ... друга Н.И.Кибальчича. Анна Воскресенская (Раменская). 20 мая 1895 г. Г. Пермь"».

Отмечу, что в этой записи уже явно указывается, что Анна была в девичестве Раменской. Кроме того, фотокопия дарственной надписи свидетельсвует, что таковая, именно с фамилией Воскресенская, действительно на тот момент существовала. Это важно, поскольку десять лет спустя, тот же Никитин повторяя кратко историю в новом очерке о А.П. Раменском неожиданно указывает иную фамилию (см. фото):

То, что это не ошибка, подтверждает известная публикация Маковеева, где история рассказывается с подробностями далеко выходящими за пределы скромного на её фоне никитинского рассказа (см. фото):


История исполнена явных нелепостей и анахронизмов, на которых я не буду здесь останавливаться, обратив лишь внимание, что далее по тексту она дополнена «письмом Анны Вознесенской» такого же рода. Поговорим о фамилии. В пользу того, что последняя история изначально также рассказывалась про Анну Воскресенскую, говорит указание, что «фиктивный» муж героини «проходил по делу «193». Среди фигурантов этого дела нет ни одного Вознесенского, зато имеется тульский попович Петр Петрович Воскресенский (1852 – после 1904), тогда студент-медик, позднее врач в Подмосковье, который, впрочем, отнюдь в Петропавловку не попал, а был оправдан и отделался годичным полицейским надзором. У него, конечно, не было жены Анны Александровны, но это уже нюансы мифологии такого рода. Тем не менее, я предположил, что, как и в иных случаях, когда Антонин Раменский фантазирует о временах своего деда и отца, он использует здесь имя реального человека и попытался выяснить, кто в действительности это был.

Историческим прототипом (если говорить о прототипе здесь вообще уместно) героини раменской мифологии оказалась преклонных лет тверитянка Анна Александровна Воскресенская, проживавшая с изрядного же возраста сыновьями в Волочке и Твери, которая опубликовала в январе 1928 г. в областной комсомольской газете воспоминания о морозовской мануфактуре в годы первой русской революции. Впрочем, старший из сыновей был частым гостем на Академической даче и приятельствовал с семьёй фельдшера Соколова. Надо полагать, что Раменские также общались с ним и имели представление о всей семье Воскресенских.

Анна Александровна происходила из семьи священников села Леонтьева Вышневолоцкого уезда и была младшим и поздним (родилась 2-го февраля 1853 г.) ребёнком местного батюшки Александра Егоровича Поведского и его супруги Марии Никитичны, в девичестве Любской. Поведские исконно происходили из причта храма погоста Поведь Новоторжского уезда при одноимённой речке. Пономарь Назар Осипов (г.р. 1720) женил своего сына Савву Назарова (г.р. 1748) на сестре местного священника Вонифатия Елизарова {Потомки Вонифатия также носили фамилию Поведские} Степаниде. Родившийся в этом браке мальчик Егор (г.р. 1772), видимо, при поддержке дяди-священника получил образование в тверской семинарии и благодаря браку с дочерью священника погоста Благовещенского на Осуге Анисима Трофимова сына Новикова Марьей, занял в нач. XIX в. место тестя, на коем служил более полувека. Единственный сын Егора Саввича – Александр (г.р. 1810) в 1835 г. окончил по второму разряду (т.е. без особых успехов) семинарию и рассчитывал получить приход, что в то время обеспечивалось, главным образом, либо удачным браком, либо случаем.

Вчерашнему семинаристу в получении прихода способствовали и случай, и брак. Однокашник и приятель Александра – Андрей Любский, сын авторитетного вышневолоцкого священника из села Грибны Никиты Харитоновича Любского, трое сыновей которого уже занимали места священников, не прельщался стезёй служителя церкви и хотел выйти в гражданскую службу. Между тем, молодой священник села Леонтьева Иван Сатликов, успешно отучившийся ранее, по каким-то причинам, в Псковской семинарии (в другой епархии) и, ища способа вернуться в свою епархию, принявший первый свободный приход поближе к дому, ныне получил возможность занять место своего отца в селе Удомельском-Богословском. Освободившийся леонтьевский приход стал предметом «суеты» в епархии, по результатам которой место на берегу Мстинского озера было обещано семье Любского. Никита Харитонович убеждал сына, что от такого места не отказываются, но Андрей был непреклонен. Он нашёл выход – предложил своему приятелю Александру Поведскому жениться на его единственной младшей сестре Марье и принять леонтьевский приход. Тот, понятно, согласился, родителей решение тоже вполне устроило, а Андрей Любский поступил на службу в уездный суд.

Храм в Леонтьево был двукомплектный, но деревянный и старый, приход не особо богат, а второй священник стар и неэнергичен. Отец Александр сразу начал компанию за строительство в селе нового каменного храма и шёл на всяческие ухищрения, чтобы получить необходимые средства. На створе шлюза между озером Мстино и рекой Мстой уже двадцать лет как висел образ Николая Чудотворца в серебряной ризе при коем караванщики-судопромышленники, везущие товары по Вышневолоцкой водной системе в стольный Петербург, служили молебен перед спуском в реку, для чего приглашались батюшки из местных приходов – Быстрого, Леонтьева или Берёзок. При образе наличествовала кружка, которую товаровладельцы при сём случае щедро наполняли звонкой монетой, а исполнивший обряд батюшка опустошал оную в пользу свою и своего прихода.

Всё было хорошо, пока во второй половине 40-х берёзкинский священник Федор Соболев, далёкий предшественник Антонинова деда Николая Синицына, не озаботился «безхозностью» кружки и не подал владыке рапорт, что-де не приписан образ Николаев ни к какому приходу, а сие есть непорядок, приписать же святителя надо, разумеется, к Берёзкам. Делу дали ход и клонилось решение его сразу в пользу инициатора, почему спохватившиеся альтернативные батюшки подали встречные требования. За быстринского священника и вовсе ходатайствовал инженер-смотритель шлюза Маркушев, имевший к нему «душевное расположение», Александр же Поведский упирал на то, что Леонтьево к шлюзу и ближе, и дорога лучше, а из Берёзок по весне из-за болот до шлюза не добраться, почему Соболев не всегда и выполнить-то свои обязательства может, а караванщики про сторонний берёзкинский приход не ведают. Слёзно ссылался отец Александр при этом на бедность прихода и отсутствие средств для строительства каменного храма, чему владыка, по его словам, и сам был свидетелем, незадолго перед тем проезжая через Леонтьево по делам.

После долгих разбирательств, в ноябре 1850 г. Мстинский шлюз оставили за Федором Соболевым, вменив ему в обязанность прибывать к месту по первому требованию вопреки болотам, воинской команде разрешили окормляться в Быстром, а священникам Быстрого и Леонтьева поручили равно участвовать в церковных обрядах, когда судопромышленников и чернорабочих собирается до нескольких тысяч. Отец Федор торжествовал, но год спустя открылась Николаевская железная дорога и вскоре кружка при образе св. Николая навсегда опустела …

Только в пореформенное время отцу Александру удалось мобилизовать ресурсы прихода на строительство нового храма. В 1862 г. был утвержден проект каменной пятиглавой церкви с трапезной и шатровой колокольней, выполненный в формах эклектики с элементами русского стиля. Однако, по просьбе прихожан, архитектором П.Ф. Федоровым был составлен новый проект более вместительной церкви, но при этом по соображениям экономии - одноглавой. Начатое в 1860 г. строительство завершилось лишь в 1877 г. освящением трёхпридельной церкви в честь Преображения Господня. Приделы были освящены в память великомученика Феодора Стратилата и преподобного Варлаама Хутынского. Храм строился на народные деньги: в период с 1863 по 1870 г. ежегодно Консистория выдавала на приход очередную сборную книгу, куда записывались пожертвования. В связи с расходами на строительство храма в 1872 г. причт подал прошение «об уменьшении сбора с церкви на потребу по учебной части».

В 60-е же годы священник Поведский озаботился и образованием своих младших детей – сына Саши и дочери Ани. Если стезя Александра младшего была традиционной – тверская семинария, то в образование любимом младшей дочери Александр Егорович серьёзно вложился – она была принята в Тверскую Мариинскую женскую гимназию.

Созданная на основе открытого в 1856 г. в Твери частного пансиона Констанции Гросвальд, Тверская МЖГ была одной из первых женских гимназий в России и одной же из первых Мариинских, т.е. принадлежавших к Ведомству учреждений императрицы Марии (IV Отделение СЕИВК), что придавало обучению в этом учреждении известный престиж и гарантировало существенные пожертвования на его содержание. В начале 60-х гг., по словам М.И. Семевского, «в гимназии … пять … классов, в них 96 воспитанниц... Я не удержался, чтобы не спросить нескольких девочек, кто такие их родители: у одной оказался мещанин-торговец, у другой – чиновник, у третьей – служащий на пароходной пристани, у прочих священник, диакон и проч. Мещан оказалось 15, духовного сословия - 8 и т. д. При этих ответах я заметил, что сословных отличий среди этих девочек нет никаких; все они общие подруги, все связаны, сравнены общим стремлением – учиться и учиться … На полный курс назначается шесть лет … Есть обязательные предметы, то есть Закон Божий, русский язык, арифметика, физика, естественная история, история, география, чистописание, рисование, плата 30 рублей в год, за необязательные иностранные языки 5 рублей серебром за каждый язык; дети лиц недостаточных вместо 30 рублей платят половину; пансион при гимназии вмещает до 50 девиц; годовое содержание пансионерки, кроме платы за учение, 120 рублей в год...»

Необязательными языками были немецкий и французский, кроме того, ещё за 5 рублей серебром можно было обучаться танцам. Учились девочки с начала августа до середины июня, с 9 утра до 2 с половиною часов пополудни, имея ежедневно по пять часовых уроков, с перерывом на завтрак между вторым и третьим уроками. Хотя заведение было всесословным и всеконфессиональным, большая часть учениц происходила из дворянских и купеческих семей (примерно поровну), несколько менее было мещан, ещё менее духовных лиц. По примеру семинарии, курс обучения делился на три двухгодичных класса. В младший класс можно было поступить с девяти лет, сразу в старший – без ограничения возраста. Полный курс с экзаменом и получением аттестата проходили далеко не все, значительная часть купеческих и мещанских дочерей уходила после нескольких лет обучения. Очевидно, что аттестат стремились получить только те, кто планировал заниматься учительским ремеслом. Анна Поведская принадлежала к их числу.

Хотя Анна была пятью годами моложе своего брата Александра, он мог поступить в семинарию только после окончания курса духовного училища, следовательно, брат и сестра учились в Твери примерно в одно время. Не знаю, жила ли Анна в пансионе (весьма недешевым), возможно, брат и сестра вместе жили у родственников – старший брат Саши и Ани – Евгений – служил в то время помощником городового пристава в полицейском управлении Твери. Как бы там ни было, через какое-то время обучения в губернском городе, Анна имела случай познакомиться и завязать приятельские отношения с однокашником брата, худым и бледным замкнутым юношей Женей Воскресенским.

Евгений был сыном диакона Преображенского собора в Красном Холме Иоанна Ильича Воскресенского, умершего от холеры, когда сыну его едва исполнилось семь лет. Тесть умершего, дьячок Михайла Смирнов, помог своей дочери-вдове построить более-менее просторный дом, свободные помещения которого сдавались под квартиры учащимся местного духовного училища, кормя и обстирывая которых вдова содержала себя и своих семерых детей. Детство и юность Евгения прошли в редкой нищете, многие годы обычный стол его составляли хлеб да чай.

Но мальчик был одарён и когда он начал учиться, и в училище, и в семинарии, и в академии, преподаватели находили случай помочь ему. Тем не менее, живя при отсутствии удачной оказии на два рубля в год, Евгений терпел временами крайнюю нужду, иной раз по нескольку суток не ел и ходил по торговым лавкам с одолженным у товарища неразменным медным пятаком, при предъявлении которого жалостливые торговки снабжали его всякой снедью из сострадания к его положению.

Если в быту самолюбие молодого человека постоянно подвергалось испытаниям, то в учёбе он был одним из лучших и это заставляло его ставить перед собой более широкие задачи. Выйдя из семинарии с рекомендацией в духовную академию, он отправился в Киев не имея никаких средств, едва собрав денег на проезд в одну сторону. Но ему сопутствовала удача и, главное, в Киеве он начал давать уроки в семьях профессоров и зарабатывать на свою жизнь и поддержку своей семьи.

К сожалению, к этому времени здоровье Евгения было серьёзно расстроено, он несколько раз переболел холерой и раз дело дошло до того, что его едва ли не соборовали, а на третьем году в академии перенёс первый сильный приступ горлового кровотечения, за которым поначалу врачи не хотели видеть развивающуюся чахотку. Приступ болезни, впрочем, не помешал Евгению успешно подготовить диссертационную работу – весной 1875 г. он закончил курс в академии кандидатом богословия, с правом получения звания магистра без дополнительных испытаний.

По возвращении в Тверь Воскресенский сразу отправился к Поведским – Александр, уже отец семейства, ожидал места священника, Анна, после получения аттестата гимназии, служила народной учительницей {Это вполне официальное профессиональное звание, видимо, соблазняло подростков вроде Бори Соколова или Тони Раменского на разного рода не имеющие отношения к делу фантазии, относительно рода занятий Анны Воскресенской} в одном из сёл губернии. Евгений сделал предложение Анне, оно было принято и в июне 1875 г. молодых людей обвенчали, а с сентября Воскресенский начал преподавать русскую словесность, историю литературы и логику в духовной семинарии. И профессиональная карьера, и семейная жизнь его были весьма успешны, казалось, лучшего и желать нельзя. Евгений Иванович быстро стал едва ли не самым уважаемым словесником в Твери, пользовавшимся неизменной симпатией и поддержкой как начальства, так и учащихся. Он своевременно получал следующие чины, рос оклад, что было кстати, поскольку росло постоянно и его семейство. Анна Александровна раз в пару лет рожала сыновей, каждый из которых получал имя какого-нибудь святого русского князя. Супруги жили душа в душу, Воскресенский неизменно подчинялся влиянию Анны во всех делах, непосредственно не касающихся его службы. Экзальтированно религиозный, Воскресенский был очень привязан к семье, крайне трепетно относился к здоровью своих детей, по обыкновению, манкируя своим.

Ища дополнительного заработка, Евгений Иванович принял место преподавателя русского языка в земской женской школе П.П. Максимовича, славящейся в то время своей передовой педагогикой. Девочки-школьницы обожали его так же, как и семинаристы, нередко выражая признательность учителю разными самодельными подарками (в школе преподавали рукоделие). Всегда очень сдержанный и вежливый, Воскресенский избегал ставить неудовлетворительные оценки, скрупулезно добиваясь уяснения всяким учеником разбираемого вопроса, активно вовлекал в обсуждение самих учащихся, предлагая всякого рода логические задачи и примеры. Препятствие к его успешной деятельности было одно – организм Евгения Ивановича постепенно, но неизменно разрушался чахоткой.

В 1883 г., когда состояние Евгения Ивановича стало откровенно угрожающим, по инициативе ревизора учебного комитете, ему выделили пособие на поездку в Крым для «лечения виноградом». Лечение удалось, но Воскресенский болезненно привязанный к семье, отчаянно тосковал по ней и едва дотерпев до конца срока, заявил по возвращении, что уж больше в Крым ни за что не поедет. Альтернативой был выезд на летние каникулы на Мстинское озеро, к тестю Александру Егоровичу, несмотря на преклонный возраст продолжавшему активно заниматься перестройкой своего прихода.

Летом 1884 г. Александра Егоровича пригласили на освящение зданий Владимирско-Мариинского приюта «для недостающих учеников Императорской Академии художеств» вблизи от имения В.А. Кокорева Александровское на берегу озера Мстино, будущей Академической даче. Приют открывал сам президент ИАХ в.к. Владимир Александрович, познакомившийся при этом случае с отцом Александром, что имело для семьи Поведских несколько неожиданные последствия.

2-го декабря 1884 г. конференц-секретарь ИАХ сообщил архиепископу Тверскому Савве (Тихомирову), что Президент и Его Высочество интересуется, может ли служащий пятидесятый год священник Поведский, освятивший прошлым летом приют, быть представлен к ордену св. Владимира IV степени? Савва вежливо, но определённо отвечал, что хотя явных препятствий и нет – отец Александр поведения «очень хорошего», судим и штрафован не был, жалован фиолетовою камилавкой, однако, «в порядке постепенности» можно сначала дать ему наперсный крест (с драгоценными камнями) от Синода, а уж через год, когда после 1-го сентября 1885 г. действительно исполнится полвека службы священника, поднять вопрос о награждении орденом.

В.к. Владимиру совет не понравился и он несколько дней спустя написал Савве, что «предполагает войти с ходатайством» о награждении Поведского и «вполне уверен», что архиепископ окажет ему содействие в Синоде, дабы священник получил награду не далее, как к Празднику Рождества Христова. Президент ИАХ отметил, между делом, что хотя, да, по статуту и следует поднимать вопрос о награждении через год, но нет уверенности, что престарелый (74 года) иерей доживёт до этого времени, если же Бог сохранит его до следующей осени, то епархиальное священноначалие получит возможность наградить его ещё раз по собственному усмотрению …

Следом отписался и Победоносцев, сообщив, что в.к. выходит с ходатайством (и прислал рескрипт к Синоду) и ему, обер-прокурору, угодно знать, как относится к делу Савва. Архиепископ зажал самолюбие в кулак, и написал как начальнику, так и в.к., что ходатайство о награждении он «не может не признать справедливым и желательным». В этом же духе они с Победоносцевым вслед за тем представили вопрос в Синоде, где, по словам Саввы, их выслушали «не без удивления», а положительное решение было принято «не без затруднений». 23 декабря Победоносцев прислал Савве знаки ордена. Чтобы выдержать просимый в.к. срок, Савва переслал знаки в Вышний Волочек с отпущенным на каникулы певчим для передачи благочинному, коего попросил отвезти награду в находящееся в 8-ми верстах от города Леонтьево. Таким образом, Александр Егорович обрёл орден и права на потомственное дворянство, вопреки мнению священноначалия и при его открытом негативном отношении. Тем не менее, год спустя он благополучно ушёл на покой, договорившись о переводе на его место сына Александра, служившего священником в недавно воссоединенной с православием Холмской епархии.

Молодой священник активно принялся продолжать проекты отца, посвящавшего теперь своё время многочисленным внукам. В 1886 г. 14 января в селе при деятельном участии о. Александра Поведского было основано Владимирское сельское приходское училище. С открытием училища о. Александр был назначен его заведующим, здесь же он преподавал Закон Божий, наставницей была сестра его жены, Александра Кудрявцева. Строилось училище при поддержке императорской фамилии – сам Великий Князь Владимир Александрович пожертвовал 500 рублей серебром, и почётного члена ИАХ Василия Александровича Кокорева, который пожертвовал училищу 1000 рублей. В том же году на средства московского купца Андрея Васильевича Болотина, владельца стекольного завода в Борисовском (Вышневолоцкий район), началось сооружение теплой трапезной (с приделами Ирины и Пантелеймона) и колокольни под наблюдением архитектора В.И. Кузьмина. Одновременно началось возведение каменной ограды вокруг кладбища. Этому кладбищу, увы, скоро предстояло стать местом последнего успокоения зятя Поведских.

Продолжение