Загадка полярных робинзонов. Как русские мореплаватели XVII века потерпели крушение на Таймыре
Предприниматели, ученые и политики издавна мечтали освоить так называемый Северо-Восточный проход — морской путь, ведущий из Атлантического океана в Тихий вдоль северного побережья Евразии. Из-за исключительно суровых природно-погодных условий попытки пройти этим маршрутом в течение нескольких веков оканчивались крахом, причем особенно сложным считался участок пути, пролегающий вдоль побережья полуострова Таймыр. Отдельные его отрезки были обследованы в XVIII веке, а полностью преодолеть маршрут от Атлантики до Тихого океана удалось лишь в конце позапрошлого столетия шведу Адольфу Эрику Норденшельду. Каково же было удивление историков, когда в 1940 году на побережье Таймыра были обнаружены остатки морской экспедиции XVII века! В результате многолетних трудов ученым удалось частично выяснить обстоятельства этой трагически закончившейся экспедиции, однако догадок и предположений пока гораздо больше, чем твердо установленных фактов. Читайте об этом в статье Владимира Веретенникова.
Находка
Сентябрь 1940-го. На тот момент Северный морской путь уже эксплуатируется. В Москве создается Главное управление Севморпути. Оно в целях обеспечения максимальной безопасности движения по маршруту ставит задачу детального изучения побережья, вдоль которого идут суда. Среди тех, кто осуществлял эту задачу, была и комплексная зимовочная Восточно-Таймырская экспедиция Гидрографического управления Главсевморпути, отплывшая на небольшом судне «Норд». Дата 14 сентября особенно запомнилась участникам этого путешествия. В тот день «Норд» достиг островов Фаддея — маленького архипелага в море Лаптевых, названного так их первооткрывателем Харитоном Лаптевым в честь христианского святого. На берег самого северного из них отправилась топографическая партия — произвести рекогносцировку и построить триангуляционный пункт.
Это на редкость безрадостный край.
«Остров низкий, покрытый тундрой, растительность на нем сильно угнетена по сравнению с материком, так как на острове господствуют сильные ветры. Растения прижимаются к земле и незначительны по размерам», — так описывает этот клочок суши известный советский геолог Сергей Обручев.
В процессе осмотра местности сотрудники партии вдруг обнаружили торчащие из земли медные котлы. Осмотревшись, они обнаружили и другие вещи: старинный топор, ножницы, бусины, колокольчик, сгнившие свертки мехов…
Топографы сначала не придали находкам большого значения, посчитав их остатками одной из стоянок экспедиции под началом норвежца Руаля Амундсена, побывавшей в здешних местах в 1918 году. Первым заподозрил, что речь может идти о чем-то несравненно более интересном, Леонид Сеньковский, возглавлявший миссию «Норда». В какой-то момент Сеньковский «зацепился» взглядом за необычный предмет.
«Его внимание привлекла необыкновенной формы расческа, которой матрос П. Я. Кирин прихорашивал свои непослушные кудри. Сразу чувствовалось, что вещь старая, если не сказать древняя.
— Откуда это у тебя? — спросил Сеньковский.
— Да вчера на острове Фаддея, где рекогносцировку делали, подобрал… Там этого барахла навалом. Наш начальник Линник говорит, что, наверное, от зимовки Амундсена осталось.
Сеньковский сразу почувствовал необычность находки…» — рассказывает писатель Сергей Попов, лично знавший Сеньковского.
26 сентября группа сотрудников вновь направилась на остров. Еще раз осмотрев место необычных находок, они пришли к выводу, что когда-то там возвышалась невысокая насыпь из мелкой гальки. При раскопках остатков этой насыпи геодезисты отыскали медные изогнутые пластинки, оловянные тарелки. В сгнившем меху оказалось множество монет — не круглых, а в виде эллипса, диаметром около одного сантиметра. Также были найдены украшения, серьги, перстни, бусы и нательные кресты. На расстоянии одного метра от скопления вещей обнаружили средневековую пищаль. Ее ствол был деформирован, что когда-то сделало ее невозможной к использованию… Если верить рапортам участников экспедиции, находки тщательно задокументировали, собрали, упаковали в ящики и доставили на судно. Впоследствии их направили в Красноярск — для изучения.
Спустя полгода, в марте 1941 года, трое участников этой же гидрографической экспедиции (одним из них был вышеупомянутый Линник) находились в заливе Симса на северо-восточном побережье Таймыра — в 60 километрах от острова Северный Фаддей. Эти трое получили задание заготовить дрова (плавник) для экспедиции, чем и занялись. В ходе работы они наткнулись на развалины небольшой бревенчатой избушки. Внутри была отгороженная бревнами лежанка и остатки печи, сделанной из каменных плит. Летом, когда снег растаял, гидрографы вновь наведались к избушке. Неподалеку от нее они обнаружили котлы — такие же, как на острове Фаддея. Возбужденные находкой, участники экспедиции предприняли здесь раскопки. Поскольку копать мерзлую землю обычным способом было невозможно, ее рубили топорами. И снова множество находок — монеты, кресты, украшения, перстни, а также старинный компас, солнечные часы, кремень с огнивом и трутом…
Отыскалось и кое-что еще, чего не было на острове Фаддея, — человеческие кости и остов плоскодонной шлюпки. А еще в паре километров от избушки нашли обломки полозьев от нарт.
«Все находки с острова Фаддея и берега залива Симса позднее были переданы в красноярский Музей Арктики. Известный историк народов Сибири профессор Б. Долгих опубликовал в 1943 году в сборнике „Проблемы Арктики“ статьи об этих находках, и они привлекли большое внимание исследователей», — отмечается в книге археолога Анатолия Деревянко, вышедшей в 1986 году.
Возникли и первые предположения о сути случившегося. По мнению этнографа Бориса Долгих, артефакты на острове Фаддея должны были соответствовать начальному этапу трагедии, а на берегу залива Симса — заключительному.
По его версии, некое морское судно, шедшее на восток в обход Таймыра, около северо-западного берега Северного Фаддея было раздавлено льдами или погибло, налетев на камни. Спасшиеся на острове мореходы, оставив там часть своих вещей, дождались установления крепкого льда и перебрались на побережье залива Симса, где остались зимовать. Такое развитие событий казалось вполне логичным.
«В общем из двух стоянок залив Симса более приспособлен для зимнего жилья: здесь меньше ветра, летом есть ручеек с пресной водой, с материка приходят олени. Море может доставить и рыбу, и морского зверя, и даже птиц. Зимовка здесь, вероятно, не казалась путникам особенно страшной: это было обычное место стоянки в Арктике. Но при зимовке, конечно, прежде всего встал вопрос о продовольствии», — констатирует Сергей Обручев.
Несколько зимовщиков, не перенеся тягот, умерли. А вот дальнейшая судьба остальных покрыта мраком неизвестности…
Приходится отметить, что у истории находок на острове Фаддея и в бухте Симса была и теневая сторона, «непарадная». Позже ходили толки о том, что часть найденных вещей пропала. Они фигурировали в воспоминаниях участников экспедиции на «Норде», но не в описи предметов, доставленных в музей. В частности, среди пропаж оказались медная гребенка, четыре топора (из пяти, упомянутых в акте, составленном на месте находки) и самая интригующая — полуметровый жезл, увенчанный металлическим шаром и украшенный декоративными кольцевыми вырезами.
Более того, геодезисты Линника пустили на дрова найденную ими избушку! К счастью, не всю: три нижних ее венца оказались гнилыми, на дрова не годными, — и прибывшим через четыре года археологам хоть что-то осталось. В процессе рубки земли топорами пострадала найденная хорошо сохранившаяся старинная одежда…
Факт расхищения находок подтверждает и Обручев.
«Хотя первые открыватели сделали очень большую работу и доставили главную массу вещей, в том числе ценных, но они не всегда были безупречны с точки зрения правильности ведения археологических раскопок. В частности, кое-что более ценное, по-видимому, разошлось по рукам любителей древностей в разных стадиях раскопок. В 1944 г. на место находок на острове Фаддея были направлены геодезист С.И. Нестеренко и каюр А.А. Широких. Они добыли еще ряд старинных вещей, которые по большей части остались у них. Особенно постарался в неумелых раскопках А.А. Широких. Б.О. Долгих сообщает, что из медной посуды, переданной в 1940 г. на ледокол „Сибиряков“ для доставки в Архангельск, четыре котла были сданы в утиль. Мы знаем об уничтожении и древесного материала; открывшие зимовку в заливе Симса сожгли на своих кострах верхние венцы зимовья; нижние венцы были сырые и не горели. В 1945 г. члены экипажа „Якута“ вытащили бревна и разворотили печь в зимовье залива Симса. Каюр А. Широких жег в костре, по-видимому, не только плавник, но и обломки древнего судна…» — сетует исследователь.
В общем, если бы не варварское отношение к ценнейшей находке, мы сейчас, возможно, знали бы о людях, приплывших на неприветливое побережье Таймыра в XVII веке, куда больше…
Первоначальная интерпретация
Этнограф Борис Долгих, ознакомившись с найденными вещами, определил их приблизительный возраст — не позднее XVII века. Поскольку известие о находках на острове Северного Фаддея и в заливе Симса получило определенный резонанс, в 1945 году туда отправили археологическую экспедицию. Ее возглавил сотрудник ленинградского отделения Института истории материальной культуры АН СССР Алексей Павлович Окладников. Этот человек, уже тогда являвшийся авторитетным ученым, посвятил жизнь истории Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. Он был очень рад полученному заданию.
«Находка гидрографов в заливе Фаддея и в заливе Симса была замечательной уже потому, что она обнаружена на самых крайних пределах „арктической пустыни“, которая в относительно недавнем прошлом, до создания сети советских полярных станций, безраздельно простиралась на многие сотни и тысячи квадратных километров, захватывая весь север Таймырского полуострова. Это был настоящий „край света“ даже по понятиям коренных жителей северной Сибири», — рассуждал Окладников.
И еще одно обстоятельство сразу же привлекло внимание ученого.
«Находки гидрографов на острове Фаддея и в заливе Симса являлись тем более неожиданными и необычайными, что найденные предметы имели отпечаток не только отдаленной старины, но и своего рода роскоши и богатства. Они обнаружили здесь, к своему удивлению, сотни старинных серебряных монет, остатки шелковых тканей и дорогих суконных одежд, серебряные кольца с вставными камнями, драгоценные кресты тонкой филигранной работы, остатки каких-то невиданных инструментов и вооружения», — писал Окладников.
Зная об этом, он стремился поскорее добраться до места столь необычных находок и приподнять окружающую их завесу тайны.
Известно, что за год до Окладникова в бухте Симса побывало гидрографическое судно «Якутия», старпом которой знал об избушке, обнаруженной партией Линника. Люди с «Якутии» прихватили с собой часть артефактов, надеясь их потом продать. По некоторым сведениям, они целиком стащили остатки старинного судна, находившегося неподалеку от избушки. «Якутия» же доставляла к месту находок и Окладникова.
Позже ученый предъявил старпому «Якутии» государственный документ, свидетельствующий о праве вести раскопки. Овчинников хорошенько припугнул расхитителя — и тот, не желая становиться фигурантом уголовного дела, вернул украденные им предметы, которые, к счастью, не успел сбыть.
Раскопки тундры, скованной вечной мерзлотой, проходили очень трудно. Однако труды были богато вознаграждены. Так, на острове Фаддея археологи нашли лежавшие беспорядочной грудой деревянные стерженьки, кусочки янтаря, костяную иглу с овальным ушком, свинцовую круглую пулю, кусок кожаного изделия, обломок деревянного поплавка для сети, голубые стеклянные бусы, слиток свинца (очевидно предназначенный для отливки пуль), остатки лодки. Ее устройство (деревянные гвозди, наличие на досках бортовой обшивки сквозных ушек, через которые пропускались веревки, связывающие всю конструкцию лодки в единое целое) свидетельствовало о глубокой старине.
Также весьма важным казался вопрос о судах, на которых путешественники пришли на Таймыр. Тот факт, что они прибыли по морю, можно считать неоспоримым — по суше путешественники XVII века добраться в этот суровый край явно не могли. Слухи об остатках судна в заливе Симса так и остались неподтвержденными. А на острове Фаддея обнаружили лишь остатки небольшого карбаса в 5–6 метров длиной. Между тем для морского плавания вокруг Таймыра необходимы были кочи — распространенные в XVII веке суда русских мореходов. Они были прекрасно приспособлены для путешествий в северных морях, достигали в длину 25 метров, грузоподъемность их составляла до 40 тонн. И, хоть ни одного точно верифицированного обломка коча не нашли, возникло предположение, что у путешественников, прибывших к островам Фаддея, таких судов было несколько.
«Где же кочи, на которых люди пришли в залив Симса? Раздавлены ли они льдами или погибли в бурю при обходе Таймыра? Или позже утонули в заливе Симса? Мы можем предполагать, что у острова Фаддея был один коч и здесь с него сгружено имущество. Погиб ли он позже? Или его совсем не было, а имущество привезено на карбасе? На все эти вопросы мы пока не находим ответа. Некоторые предположения о числе кочей можно сделать на основании находки компасных часов и обломков компасов. Из них одни компасные часы найдены на острове Фаддея, а остальные — трое часов и два компаса — в заливе Симса. Все это — навигационные приборы, которые, несомненно, применялись на кочах, но не на малых шлюпках», — рассуждал Обручев.
Он ставит вопрос: можно ли заключить, что кочи исчезли на пути вокруг Таймыра, а навигационные инструменты были унесены спасшимися людьми?
«Компас, найденный на острове Фаддея, очевидно, запасной, так как коч не мог уйти без компаса; он вымок, и его оставили сушиться. Вероятно, на каждом судне пользовались не более чем двумя инструментами — часами и компасом. В таком случае на остальные трое солнечных часов и два компаса приходится по крайней мере еще два коча — не меньше. А.П. Окладников предполагает, что был только один коч. Но мне кажется, что кроме коча на острове должен быть еще один. Итак, мы почти ничего не знаем о числе кочей. Можно только предполагать, что при переходе вокруг Таймыра они погибли, кроме того единственного, который дошел до залива Симса и острова Фаддея», — рассуждал Обручев.
После того как все артефакты были окончательно извлечены, ученые с энтузиазмом бросились их изучать. И вскоре, как они решили, у них в руках оказался кончик путеводной нити. На деревянных рукоятях двух ножей, найденных в 1941 году, оказались надписи, выполненные славянской вязью. Историк-искусствовед Мстислав Фармаковский заявил, что ему удалось прочитать надпись, — по его мнению, она гласила: «Акакий Мураг» (то есть Акакий-Мореход: от лопарского «мур» — море). Позже, однако, палеограф Василий Гейман выдвинул предположение, что на самом деле надпись читается как «Акакий Мурманец». Вторую надпись, гораздо менее различимую, он расшифровал как «Иван Мурманец». В ножнах одного из найденных клинков оказался кусок бумаги с какой-то надписью. Смысл ее разобрать уже было нельзя — за исключением обрывков двух слов: «жалов… г…моты», — очевидно речь шла о «жалованных грамотах».
Гейман отметил, что буквы выведены русской скорописью, характерной, опять же, для XVII века. Как бумажка оказалась в ножнах? Надо полагать, что нож начал шататься и выпадать из ножен — и временно, до их переделки, туда засунули бумажку, уже не имевшую никакого делового значения.
Что касается 3,5 тысячи серебряных монет, обнаруженных в заливе Симса и на острове Фаддея, то 1105 из них были отчеканены при царе Иване Грозном, 641 — при Федоре Ивановиче, 877 — при Борисе Годунове, 134 — при Лжедмитрии I, 328 — при Василии Шуйском, 86 — в 1610–1612-м, то есть в годы польского владычества над Москвой, 161 — при Михаиле Федоровиче, но до предпринятой им в 1626 году денежной реформы.
Версия Обручева
Эти открытия воспламенили воображение историков, они тут же принялись строить гипотезы. Окладников в целом поддержал версию о шедших на восток мореходах, впервые выдвинутую Долгих по итогам первых находок 1940–1941 годов. Ее же придерживались Анатолий Деревянко и Сергей Обручев. Обручев полагал, что путешественники прибыли в море Лаптевых из устья Енисея. После крушения своего последнего судна путешественники разделились на две группы. Обе группы имели при себе значительный обменный фонд — вещи, которые предполагалось выменивать у представителей местных коренных народов на пушнину. Кроме того, у них уже было при себе некоторое количество шкурок песца и соболя. Первая группа, состоявшая, по-видимому, всего из трех человек, осталась на зимовку в заливе Симса. Они питались пойманными песцами (найдено 187 останков этих животных). Но потом песцы иссякли — и все трое в итоге умерли от голода или цинги.
В этой группе оказалась женщина, судя по всему, происходившая из одного из сибирских народов (то ли из нганасанов, то ли из ненцев, то ли из энцев), — ее опознали по характерным украшениям.
Вторая же группа прибыла на остров Фаддея, где выгрузила свое имущество вблизи побережья для просушки на скалистой гривке.
«Дальнейшая судьба этой группы неизвестна: возле гривки найдены остатки карбаса (длиной 5–6 метров). Гривка впоследствии распалась на плиты, которые придавили имущество, а море отчасти замыло его галькой», — отмечает Обручев.
По его мнению, первая стоянка имела место в заливе Симса, откуда люди перебрались на остров Фаддея — а не наоборот. В доказательство он приводит тот факт, что на побережье залива Симса не нашли ни огнестрельного оружия, ни луков со стрелами, ни запасов пороха, ни рыболовных принадлежностей.
Василий Гейман предложил называть всю совокупность находок остатками «экспедиции имени Акакия Мурманца». Однако потом Гейман пересмотрел свою точку зрения — предложил читать надписи на ножах не как «Мурманец», а как «Муромец». Ученые предположили, что путешественники, видимо, отправились в путь из города Мангазея (позже пришедшего в упадок и исчезнувшего), находившегося на севере Западной Сибири, на реке Таз. Мангазея в начале XVII века была главным русским опорным пунктом в заполярной Сибири, здесь сидели царские воеводы, находились купеческие склады и отсюда же снаряжались многочисленные экспедиции охотников за пушниной. Но тут надо иметь в виду, что в 1616 году правительство царя Михаила Романова запретило плавание в Мангазею морским путем, через ямальский волок. Не последнюю роль в этом запрете сыграл страх перед англичанами и голландцами.
Англичане начали плавать к северным берегам России еще в 1550-х годах и завязали обширнейшую торговлю с Московским царством. К концу 1560-х устья Северной Двины достигли и голландские купцы. Но этого им было мало — британцы и нидерландцы мечтали об открытии Северо-Восточного пути, которым можно было бы добраться до Китая и Индии. Однако Сибирь с ее богатствами интересовала их и сама по себе. Правительство опасалось, что западноевропейцы вызнают маршрут в Мангазею и попытаются ее завоевать. Тут, кстати, стоит упомянуть о том, что к началу XVII века Россия приняла важнейшее участие в формировании глобального рынка мехов — и именно меха стали стимулом и ресурсной базой невероятно быстрого продвижения русских землепроходцев, преодолевших путь от Урала до Тихого океана всего за полвека. К слову, практически одновременно с Мангазеей возник канадский Квебек, тоже первоначально выполнявший функции опорного пункта для скупщиков пушнины у туземцев. На тот момент меха поступали в Европу только из Азии и Северной Америки. В течение многих лет пушнина являлась самой доходной статьей русского экспорта, попадавшего в Западную Европу через Архангельск.
В середине XVII века одни только русско-нидерландские сделки оценивались в 2 млн флоринов в год — при общем внешнеторговом обороте Соединенных провинций 75–100 млн флоринов.
Надо отметить, что запрет на морское хождение в Мангазею нанес большой вред не только иностранцам, но и самим россиянам. В 1618 году по настойчивым просьбам купцов и промышленников он был отменен, но в 1619 году тобольский воевода снова издал указ, запрещающий всем «промышленным, торговым и всяким людям» плавать морем в Мангазею.
«На фоне этих событий ясно, что Акакий с товарищами могли пройти морским путем из Двины через Ямал и Тазовскую губу только в 1618 или 1619 гг. Как мы знаем, казна их заканчивается деньгами 1617 г., и, следовательно, эти два года как раз определяют время их выезда из России. Но в общем нельзя сказать, что эти даты вполне точно определяют время их похода: деньги могли пролежать в Мангазее несколько лет, а запрет на переход через волок Ямала вначале не выполнялся так строго и мог быть еще обойден. Путь же из Тобольска был вполне свободен, и Акакий мог пройти им в любой год и раньше, и позже», — рассуждает Сергей Обручев.
Он же строит и догадки о происхождении Акакия и Ивана Муромцев. И здесь всплывает имя тобольского воеводы князя Юрия Яншеевича Сулешова, сына знатного выходца из Крыма. Сулешов известен историкам главным образом как царский воевода, отличившийся в войне с поляками, а впоследствии и администратор. Менее известно, что Сулешов занимался коммерческой деятельностью — на его деньги снаряжались кочи, на которых промышленники отправлялись в Сибирь добывать пушнину. В вотчину Сулешова входило знаменитое село Карачарово (где, по преданию, родился легендарный богатырь Илья Муромец) — в Средневековье оно являлось пригородом Мурома, а ныне входит в него в качестве микрорайона. В Карачарове проживала крестьянская семья Пахомовых-Глотовых — судя по всему, они по заданию Сулешова занимались организацией торговли с Сибирью и сами же на этом разбогатели.
«Несомненно, что они не могли, особенно с самого начала, иметь сами такие капиталы и должны были прибегать к помощи князя», — констатирует Обручев.
Он идет еще дальше в своих предположениях — и смело объявляет Акакия и Ивана членами семьи Пахомовых-Глотовых!
«Акакий и Иван, видимо, принадлежали к этой богатой семье и первыми из муромцев могли заняться пушной торговлей в Мангазее. Трудно предположить, чтобы в то же время в Мангазею приезжали какие-либо другие муромцы: шансы на это очень незначительны. При большом размахе торговли Пахомовых они могли организовать это смелое предприятие и проникнуть на кочах вокруг Таймыра в неизвестные русским реки. Если Акакий и Иван были действительно муромцы, то путь для них в Сибирь из России лежал, само собой, на юге — например, через Верхотурье и Тобольск, а не „через Камень“ или еще севернее, с Двины через Ямал. Поэтому снабжение экспедиции могло производиться даже не в Европейской России, а в Тобольске, и соответственно ничем не ограничивался во времени путь по Мангазейскому морю — путь сюда из Тобольска не был запрещен», — предполагает Обручев.
И он же пытается понять, что случилось с мореплавателями после того, как они покинули свою временную стоянку на острове Фаддея. По мнению ученого, группа изначально вышла в море на двух-трех кочах, но в конечном итоге уцелел только один — остальные погибли из-за непогоды. Обогнув северную оконечность Таймыра, промышленники решили остановиться в заливе Симса — и там они разделились. Часть людей, напуганных пережитыми тяготами, не решилась идти на коче дальше — тем более что наступала осень, сулившая бури и мороз.
«По-видимому, менее привычные к морским походам решили остаться на берегу и уйти затем на юг в лесную зону. Они построили на валу возле лагуны маленькое зимовье. Вероятно, часть более смелых пешеходов ушла уже по первому снегу, в октябре. Об этом мы можем судить по отсутствию в зимовье стрел и огнестрельного оружия. Путники рассчитывали, что вскоре они выйдут в леса и найдут там и людей, и диких оленей», — пишет Обручев.
Однако, по его мнению, двое мужчин и одна женщина осенью идти не решились.
«В зимовье все располагало к спокойной жизни: ежедневно в кулемки ловились песцы, в море были тюлени и моржи, убили даже одного оленя. Плавника на берегу достаточно — все это обещало удачную зимовку. Но все эти блага вскоре кончились: с ноября исчезли песцы, не было больше оленей и морского зверя. Наступил голод — и смерть от истощения или цинги. Вероятно, гибель этих трех человек надо относить к декабрю — январю. Они не дождались весеннего хода песцов и северных оленей, которые на Таймыр приходят поздно. Люди перед смертью настолько ослабли, что умиравшие не могли отнести подальше покойников и остались лежать вместе с ними», — живописует Обручев.
Он же считает, что судьба путешественников, решивших продолжить плавание и ушедших из залива Симса на остров Фаддея, также была трагической.
«Они прошли меньше ста километров на восток. При переходе последний коч потерпел аварию, и пришлось выгрузить на каменную грядку на острове Фаддея все имущество и, вероятно, чинить коч. Возможно, что была сшита палатка из паруса, прикрывающая груз. В ожидании, пока вещи подсохнут, люди решили сделать рекогносцировку на коче, но он снова попал во льды и был раздавлен или разбит бурей, и люди погибли. Оставался ли кто-нибудь на острове Фаддея — мы не знаем. Единственное, что нам известно, — на берег был вытащен карбас (длиной 6–7 м), который впоследствии разбили волны или раздавили льды», — пишет Обручев.
Он, впрочем, не исключает, что какая-то часть группы, оставшейся в заливе Симса, добралась до людных мест и спаслась. В 1956 году историк и путешественник Михаил Белов предложил свою интерпретацию находок, сделанных на острове Фаддея и в заливе Симса. Он отодвинул экспедицию на 67 лет в будущее от названного Обручевым 1619 года — и предложил считать главой мореходов мангазейского жителя по имени Иван Толстоухов. Имя это, кстати, знали не только в Мангазейском воеводстве, но и в Западной Европе. Голландский географ Николаас Витсен в своей изданной в 1692 году книге «Северная и Восточная Татария» сообщает, что шестью годами ранее из Туруханска вниз по Енисею вышли «в море шестьдесят человек», чтобы оттуда направиться к Лене и «обогнуть Ледяной мыс». Об этой экспедиции, никто из участников которой назад не вернулся, Витсену стало известно со слов тогдашнего тобольского воеводы Алексея Головина. Тот, в частности, сообщил, что этот поход возглавлял некий Иван Толстоухов, «у которого прозвище Толстое Ухо, сын видного русского дворянина».
Далее Белов ссылается на запись в вахтенном журнале бота «Оби-Почталион». Это судно в составе Великой Северной экспедиции занималось обследованием побережья Таймыра. В июле 1738 года член его экипажа гардемарин Василий Паренаго посетил зимовье Крестовское, что было расположено в нижней части Енисея, на правом его берегу. Там он обнаружил старинный крест с надписью.
«Паренаго репортовал: написано на кресте — „7195 год. Ставил оный крест мангазейский человек Иван Толстоухов“», — гласит запись в судовом журнале. Согласно юлианскому календарю, употреблявшемуся в России до петровских реформ, 7195-й соответствует нашему 1686-му. «Такие кресты обычно появлялись на пути движения поморских экспедиций. Толстоуховский крест свидетельствовал и еще об одном. Его экспедиция, отправившись из Туруханска в 1686 г., прошла незначительное расстояние и вынуждена была зазимовать в 1687 г. Идя по следам толстоуховской экспедиции, мы увидим, что, покинув зимовье Крестовское, она продолжала путь на север, затем, обогнув Северо-Восточный мыс, двигалась вдоль западного берега Таймырского полуострова и достигла в следующем году Пясинского залива. В северной части залива Толстоухов соорудил зимовье и провел там еще одну зиму. Это зимовье обнаружил летом 1740 г. Федор Минин. Он нанес толстоуховское зимовье на составленную им в 1740 г. карту, которую отослал в Петербург в Адмиралтейств-коллегию», — сообщает Белов.
По его мнению, если суммировать все сделанные ранее находки, можно точно установить маршрут Ивана Толстоухова. Он нашел место в своей схеме и для Акакия Муромца.
«Оказавшийся среди вещей русской экспедиции нож с надписью „Акакий Муромец“ дает основание предположить, что он принадлежал одному из тех Муромцев, которые таинственно исчезли, из списков Енисейского уезда XVII в., и не когда-нибудь, а в восьмидесятые годы, когда Иван Толстоухов двигался к северной части Таймырского полуострова. Вполне возможно, что Акакий Муромец шел вместе с Толстоуховым и вместе с ним погиб на Таймыре», — предполагает Белов.
Пока шли все эти дискуссии, исследователи продолжали находить всё новые артефакты. В 1971 году полярник и историк Владилен Троицкий обнаружил на восточном острове архипелага Фаддея еще несколько предметов, среди них — пищаль XVII века. Одними находками Троицкий не ограничился и приступил к теоретизированию. Он выдвинул новую версию — ревизионистскую по отношению ко всем предыдущим. По его мнению, потерпевшие кораблекрушение мореходы изначально плыли не с запада на восток — в чем были уверены Долгих, Окладников и Обручев, — а строго в обратном направлении: с востока на запад! В обоснование своей версии Троицкий ссылался на тот факт, что среди прочих вещей в заливе Симса и на острове Фаддея было найдено немало пушнины. А какой был смысл везти ее с запада на восток?
А вот обратный маршрут более чем логичен — экспедиция возвращалась из успешного похода за пушниной и везла ее для последующей продажи в европейской части России. Пересмотрев направление маршрута мореходов, Троицкий оказался к ним милостив — по его мнению, какая-то часть людей спаслась. Он ссылается на сообщения Витсена и жившего в Сибири в начале XVIII века шведа Филиппа фон Страленберга — те упоминали каких-то людей, сумевших в свое время пешком дойти с севера Таймыра до населенных мест. В пути они, по их словам, видели «море слева и море справа». Данное предположение раскритиковал полярник Леонид Свердлов. Он вполне обоснованно указал, что людям XVII века выжить в горах Таймыра практически невозможно — уж слишком суровые там природные условия. По мнению Свердлова, потерпевшие крушение должны были держаться берега, где есть топливо (плавник), и двигаться на восток, где могли надеяться встретить людей.
Тем не менее версию Троицкого подхватили другие авторы.
«В 40-х гг. XVII в. экспедиция на двух кочах вышла в море с грузом пушной казны, собранной в бассейне р. Лены, и продвинулась на запад до о-вов Фаддея и залива Симса; в этих пунктах потерпели крушение один за другим оба коча. Оставшиеся в живых мореходы двинулись на юг, пересекли „Ледяные горы“ (Бырранга) и видели на востоке море Лаптевых, а на западе озеро Таймыр, принятое ими за море. Ныне более обоснованной выглядит „восточная“ версия», — писали Иосиф и Вадим Магидовичи для третьего издания своих четырехтомных «Очерков по истории географических открытий», вышедшего в 1982 году.
Они признавались, что сначала придерживались «западной» версии, но потом изменили свое мнение в пользу «восточной». А чтобы нейтрализовать нумизматический фактор, однозначно указывавший на начало XVII века, а не на его середину, Троицкий приводил довод о том, что якобы среди открытого гидрографами клада были и более поздние монеты — но их все расхватали на «сувениры», а потому они не попали к ученым. Однако Свердлов отрицает и это предположение.
Следующую версию предложил историк Юрий Чайковский. По сравнению с предыдущими она оказалась наиболее экстравагантной. По его мнению, люди, следы пребывания которых нашлись на островах Фаддея и в заливе Симса, изначально отплыли из устья реки Хатанги, впадающей в Северный Ледовитый океан к востоку от Таймыра. На север же Таймыра они попали вынужденно — будучи беглецами. Именно поэтому с ними была женщина и множество всяких ценностей.
«Вернее всего, беглецы везли краденое и потому бежали от властей, но возможен иной вариант: груз, стража и предполагавшийся путь наших героев были законными, а стать беглецами им пришлось, уходя от опасности — например, от разбойников. Пропажа отряда с соболиной казной должна была попасть в донесения, однако переписка могла до нас не дойти, да никто ее и не искал. Итак, все наши путники, чистые и нечистые, сбились в плывущую горстку, словно на Ноевом ковчеге», — рассказывал Чайковский, в котором явно умер автор авантюрных романов.
На этом он не останавливается и высказывает предположение, что люди, оставшиеся на зимовку в заливе Симса, закончили людоедством — двое съели третьего.
Могила на острове Котельном
Через некоторое время было высказано предположение, что мореходы шли к устью реки Лены. Данную версию разрабатывал ведущий научный сотрудник Словарного отдела Института лингвистических исследований РАН Александр Бурыкин. Он приводит сообщение путешественника Матвея Геденштрома, в 1808–1810 годах возглавлявшего экспедицию по съемке и исследованию Новосибирских островов, лежащих неподалеку от устья Лены. Посетив самый большой остров архипелага, Котельный, он наткнулся там на поразительную находку.
Сопровождавший Геденштрома промышленник Яков Санников нашел на северо-западном берегу острова могилу, возле которой лежали копье и две железные стрелы. Рядом с могилой находились нарты, по устройству которых Санников определил, что их тащили люди при помощи лямок. На кресте была сделана надпись, текст которой прочитать не удалось. Неподалеку от могилы обнаружились остатки зимовья, возле которых лежали несколько предметов, изготовленных, вероятно, топором, сделанным из оленьего рога.
«На западном берегу сего острова найдена тогда же могила неизвестного человека, от которого остались только несколько разбросанных костей: вероятно, тело было вырыто белым медведем. По найденным тут вещам: кресту, стрелам, форме для литья пуль, ношеным котам и несколько мочалам (sic!) можно судить, что покойник был Архангельский промышленник, заброшенный сюда с товарищами бурею на пути их в Шпицберген. Древнее днище судовое, неподалеку от сего места, подтверждает сию догадку», — писал Геденштром.
Старое корабельное днище, обнаруженное «близ устья Царевой реки» (современная река Балыктах), упоминал и путешественник Фердинанд Врангель, в 1820–1824 годах возглавлявший экспедицию по исследованию северо-восточного побережья Сибири. В свою очередь, Бурыкин особенно заостряет внимание на найденных около могилы на острове Котельный «желтой меди кастрюлях», батасе (якутское название ножа-пальмы) и калипе — форме для литья пуль.
«Два из этих предметов, а именно батас и медные котлы, заставляют вспомнить о находках из лагеря полярных мореходов на острове Фаддея (северном) и в заливе Симса, обнаруженного гидрографами в 1940–1941 гг. и позднее изучавшегося археологической экспедицией А.П. Окладникова. То, что в местах этих находок не было обнаружено следов судна, наводит на мысль о том, что коч мореходов, оставивших тот лагерь, был унесен морем или льдами к западному берегу острова Котельный — к ближайшему острову, лежащему к востоку от острова Фаддея», — предполагает Бурыкин.
Также он ссылается на сообщение голландского мореплавателя Корнелия Босмана, встретившего в 1625 году в Карском море русских мореходов. На вопрос о том, можно ли по морю проникнуть дальше на восток от устья Оби, Босман получил ответ, что «несколько лет назад» такое путешествие предпринял отряд из трех судов. Одно из них, «претерпев великие опасности», вернулось через год, а два других пропали без вести. Для 1625-го «несколько лет назад» это может быть и 1619 год — год закрытия Мангазейского морского хода. И одновременно названный Обручевым год отплытия пропавших мореходов.
Исходя из этих фактов, Бурыкин сделал вывод о том, что в XVII веке имели место плавания русских от берегов Западной Сибири к Восточной Сибири — мимо Таймыра. Он предположил, что три коча вышли из устья Оби с грузом в виде медных котлов, украшений и медных монет, предназначенных для обмена и покупки пушнины, которой была богата Лена. Далее у восточного побережья Таймыра коч сел на мель и его затерло льдами. Несколько членов команды остались близ коча на острове Фаддея — в надежде на то, что судно может еще высвободиться. Остальные — по мнению Бурыкина, их было четверо — отправились пешком по льду в сторону залива Симса. Там они выстроили избушку и остались на зимовку — в течение какого-то времени питаясь мясом добытых песцов. Но потом песцы иссякли, и трое из четверых умерли от голода.
Бурыкин тоже не исключает, что дело дошло до людоедства, — одна человеческая кость была найдена около котла. Также он предполагает, что последней умерла именно женщина — ей принадлежит больше половины обнаруженных останков, женские кости значительно преобладают над найденными мужскими. После того как все трое умерли, избушка была разворочена белыми медведями, изгрызшими останки и перемешавшими кости… Четвертый же из зимовщиков ушел вглубь тундры в отчаянной попытке найти людей — и бесследно пропал. Что же до людей, оставшихся на острове Фаддея, то Бурыкин не исключает, что им удалось-таки вывести свое судно из льдов. Они продолжили путешествие и добрались до острова Котельный — где их постигло новое кораблекрушение. В итоге путешественники, выжившие у берегов Таймыра, погибли на Котельном…
Арктический поручик Киже
Не так давно упомянутый полярник и историк Леонид Свердлов выступил с громким разоблачением, по сути, отправившим значительную часть наработок предыдущих исследователей темы в мусорную корзину. Свердлов, являющийся действительным членом Русского географического общества, вспоминает, как ему подарили «Историю освоения Севера в биографиях знаменитых людей» — одобренную Минобразования РФ. На 34-й странице этой книги можно прочесть следующее:
«Муромец Акакий (гг. рождения и смерти неизв.), русский арктический мореход, промышленник, первооткрыватель западной части моря Лаптевых и отрезка побережья п-ва Таймыр. В 1630-х годах вместе с братом Иваном занимался пушной торговлей в басс. Лены. В 1640-х гг. с грузом мехов отправился на двух кочах от дельты Лены на запад, завершил исследование Оленекского зал., начатое И. Ребровым, проследил участок берега моря Лаптевых и обнаружил Анабарский залив. Плавание закончилось на о-вах Фаддея и в бух. Симса (77° с.ш., 106°50′ в.д.), где потерпели крушение оба коча. Акакий Муромец открыл о-в Большой Бегичев, часть восточного и северного побережий п-ва Таймыр (Берег Прончищева), а также участок восточного берега п-ва Челюскин. Братья Муромцы, большинство мореходов и оставшаяся безымянной женщина, первая русская полярная мореплавательница, погибли во время зимовки».
Прочитав это, Свердлов сверился с первоисточниками и убедился, что «Акакий Муромец» был «рожден» палеографом Гейманом из надписи на деревянной рукоятке ножа, найденного на Таймыре.
Как именно он пришел к такому выводу? Для начала Гейман определил все буквы на первом ноже и получил следующее: «анкакиамурнз (а)».
«Буква (а) могла обозначать начало и конец письма и давала возможность ее двойного прочтения. Почему-то решили, что на рукоятке должно быть указано имя погибшего владельца, но поначалу, как ее ни крутили, получалась бессмыслица. Чтобы прочесть надпись, были пущены в ход разные ухищрения, одну букву не читали (как первую „н“), другую заменили („з“ на „ц“), третью просто добавили к задуманному смыслу. Получили „Акакия Муромца“. Другой специалист, М.В. Фармаковский, несколько раньше также предположивший имя „Акакий“, прозвище этому человеку дал „Мураг“, напоминающее производное от саамского слова „мур“ — море. А раз море — ближе всего Мурман, и в других прочтениях появляется фамилия „Мурманец“», — иронизирует Свердлов.
Что касается рукоятки второго ножа, то, по его словам, на ней буквы разобрать было еще труднее. Прочитали нечто похожее на «иван урнз» — второе слово тоже «перевели» как «Мурманец» («Муромец»). Именно так и появились на свет арктические мореходы, братья Акакий и Иван Муромцы. Свердлов сравнивает эту ситуацию с историческим анекдотом, рассказанным писателем Юрием Тыняновым, — о несуществующем поручике Киже, возникшем в документах благодаря канцелярской ошибке, а потом не раз получавшем продвижение по службе в силу бюрократической инерции.
Вглядываясь в надписи на ножах и не видя на них никакого «Акакия», а тем более «Муромца», Свердлов решил обратиться за консультацией к современным специалистам — Альбине Медынцевой из Института археологии РАН и Елене Ухановой из Государственного Исторического музея.
«Медынцева при прочтении исключила из обеих надписей букву „М“, посчитав ее орнаментальным украшением. Полученное в этом случае на первом ноже слово „уризан“ (вместо „муриз“ у Геймана) дает некоторое основание предположить, что в нем (если оно от слова „резать“) — имя мастера, ножик изготовившего. Что касается имени „Акакий“, орнаментированные буквы, по ее мнению, не дают возможности говорить о нем с какой-либо уверенностью. Вторая же надпись, по мнению Медынцевой, столь неясна, что даже трудно предположить ее смысловое содержание, хотя некоторые буквы прочесть можно. Уханова же попыталась разобрать все буквы и получила на первом ноже „анкакиамуриз“, а на втором в верхней надписи — „иуриблж/(ив)ант/(г)аив/(ж)“ и в нижней — „еваенакрзя“. Оба набора славянских букв, по ее мнению, в русском языке смысла не имеют», — пересказывает Свердлов итоги экспертизы.
В итоге эксперты пришли к мнению, что в данном случае имеет место так называемая «ложная надпись». Это явление хорошо известно специалистам, занимающимся средневековым русским искусством, — бытовые предметы (ножи, прялки, пряничные доски и т. д.) нередко декорировались ложными надписями. Такие изделия ценились больше, так как считались праздничными, подарочными, — и пользовались ими люди состоятельные. Сейчас можно считать доказанным, что резьба на рукоятках ножей выполнена русским мастером, который, вероятно, был неграмотным. Вырезанная же им «надпись», скорее всего, — дань традициям украшения деревянных изделий. В итоге Свердлов делает вывод, что русская экспедиция на Таймыре безусловно побывала, и, скорее всего, близко к годам, названным Обручевым, — 1618–1619.
«Кто ею руководил — науке, как говорится, доподлинно не известно. А в целом вся эта история имеет, пожалуй, литературно-фантастический, а не энциклопедический характер, поскольку никаких братьев Акакия и Ивана Муромцев в истории арктического мореплавания просто не существовало», — итожит Леонид Свердлов.
Сейчас, спустя 82 с лишним года после первой находки на острове Фаддея, остается констатировать, что эта пропавшая экспедиция по-прежнему остается для нас загадкой. Отчасти ее можно сравнить с другой великой загадкой, продолжающей волновать Великобританию, — об окончательной судьбе участников экспедиции Джона Франклина, исчезнувшей в полярных водах в 1845 году. Но в случае с Франклином мы прекрасно осведомлены об именах всех путешественников, о названиях их кораблей, о целях экспедиции; восстановлены и обстоятельства ее первых этапов. Загадкой там продолжает оставаться лишь заключительный акт трагедии. Что же касается русских полярников XVII века, то мы знаем о них лишь то, что они куда-то плыли, но потерпели крушение. Куда они плыли, в каком направлении, с какой целью, в каком количестве, личности путешественников — всё это остается предметом дискуссий. Но там, где оказываются бессильны специалисты-историки, могут хорошо выступить литераторы — например, Дэн Симмонс в своем «Терроре» прекрасно заполнил белые пятна экспедиции Франклина. Если за загадку пропавших русских мореплавателей возьмется писатель, не уступающий Симмонсу уровнем таланта, то может получиться мощное произведение.