Царство Божие силой берется, или Как я увидел схождение Благодатного огня
В 2014 году мы с супругой отдыхали в Израиле. Дело было накануне Пасхи, и, конечно, нам, как православным, очень хотелось попасть в Великую Субботу в храм Гроба Господня, чтобы своими глазами увидеть сошествие Благодатного Огня.
Но мы жили далеко, в Тель-Авиве, и к тому же не раз видели репортажи о том, как трудно попасть в Иерусалим в это время: во избежание давки и терактов Старый Город оцепляется полицией, а некоторые паломники занимают места у храма за несколько дней. В общем, нам это казалось совершенно невозможным, но неожиданно один наш знакомый израильтянин пообещал нам достать туда пропуск! Конечно, мы были вне себя от радости. Оказаться в величайшей христианской святыне, куда так сложно попасть, и в такой день!
Впрочем, мы еще не знали, в какое приключение превратится наша поездка и с какой неожиданной стороны нам откроется наша православная вера.
Особенности этих святых дней таковы, что, в целях безопасности накануне ночью полиция перекрывает все въезды в Иерусалим. Поэтому мы приехали туда накануне, пятничным вечером, и устроились в фойе гостиницы на горе Сион, откуда обычно забирают русских паломников.
Когда взошло солнце, к гостинице действительно подкатил автобус. В него забрались жившие в этом отеле наши соотечественники. Мимо нас прошли несколько известных лиц. Но мы, увы, в списках не значились, и автобус с соотечественниками укатил.
Время шло, город оживал. Телефон для связи молчал, ведь это было утро шаббата, когда евреи еще спят. Приехал еще один автобус, но так же уехал без нас. Наконец, когда на том конце взяли трубку, — выяснилось, что нас просто забыли внести в список. Типичное восточное головотяпство (впрочем, похоже, что это — вещь совершенно интернациональная).
Было уже девять часов утра. Мы с женой понуро стояли у дверей гостиницы, не зная, чего ждать и что делать дальше. Такая странная ирония судьбы — оказаться в этот день в Иерусалиме, и — поехать назад. Храм Гроба Господня был уже недоступен.
Оставалось одно — молиться святителю Николаю Мирликийскому, покровителю всех путешественников и паломников. Ну не опускать же руки. Как говорил Патрик Макмерфи в «Полете над гнездом кукушки», поднимая неподъемную тумбу: «Я хотя бы попытался».
Все произошедшее позже я не могу не назвать чудом. Экскурсовод из Иерусалима, с которой мы позже поделились этой историей, нам просто не поверила: она сама не может провести туда людей. Тем не менее факт остается фактом.
В начале десятого мы поймали такси, и араб подвез нас к Старому Городу. Мы прошли у стены Плача, поднялись в лабиринт улочек, выложенных отполированным тысячами ног камнем, и тут же уперлись в полицейский кордон. Наш водитель-араб искренне пытался нам помочь, оживленно размахивал руками, но не смог убедить солдат нас пропустить. Мы протиснулись поближе к ограде, за которой стояло несколько сурового вида обвешанных аммуницией охранников с карабинами. За их спиной виднелось полупустое арабское кафе. Немного потоптавшись на месте, мы уже отчаялись было пройти дальше, но вдруг небольшая группа русских паломников во главе с батюшкой, улучив момент, раздвинула железные ограждения рядом с нами и прорвала кордон. Жена схватила меня за руку, и мы проскочили за ними.
Надо было видеть, как солдаты, бегая и крича, широко распахивали руки и пытались поймать наших земляков. Куда там! Большинство тут же ринулось в кафе напротив и выстроились в очередь к прилавку. Игнорируя беспомощные крики солдат, все делали вид, что именно сюда они стремились, и конечно же здесь, в Иерусалиме, — самый лучший в мире кофе с булочкой. Люди рассаживались за столиками, украдкой постреливая глазами в сторону военных. Но удивительное дело: хотя солдаты и видели, что все мы, во главе со священником, сидим в кафе, но связываться с хозяином-арабом явно не хотели. Наконец, потеряв к нам всякий интерес, охранники вернулись к своему посту и занялись восстановлением поваленных заграждений. В этот момент я почувствовал, что, раз уж Господь сподобил прорвать нам первый кордон, то всё в этом волшебном Городе не просто так, и что, может быть, нам все-таки удастся преодолеть все препятствия. Русские паломники (они были то ли из Вологды, то ли из Костромы) хорошо ориентировались в Городе. Они показали нам направление. Пройдя кафе насквозь и выйдя в переулок, мы рванули самым коротким путем, но тут же наткнулись на закрытую высокую ограду с солдатами, которую было явно не преодолеть.
Вернувшись в кафе, мы осторожно протиснулись за спинами не поймавших нас охранников в другой узкий проход, и побежали в другую сторону, но также, в очередном переулке, уперлись в кордон. Вскоре подоспел и наш знакомый батюшка со своим штурмовым отрядом. Народу здесь собралось не так много, и, возможно поэтому находившиеся тут солдаты были не такими агрессивными, и даже, кажется, благожелательно настроенными. Они зевали, жмурясь от солнца; вокруг них, весело чирикая, прыгали воробьи, а рядом колоритный седой старик продавал пучки восковых свечей. Какой-то находчивый христианин восточного вида стал указывать солдатам на то, что им не стоит создавать здесь, на узкой улице, толпу. Те неожиданно вняли и, открыв решетку, пропустили человек десять-пятнадцать, в том числе и русского священника. К сожалению, часть его земляков не смогла попасть с нами, и батюшка был вынужден вернуться назад, к своим. Нам же удалось прошмыгнуть дальше. Пробежав еще несколько закоулков, мы уперлись в очередной кордон. Здесь уже набилось народу довольно много, — человек триста. Видно было, что люди стояли тут уже давно, а военные здесь были совсем другие, злые до остервенения. Они то и дело орали: «Get out! Don't push!», и толкали паломников, пытаясь рассечь на части. Некоторых хватали за шкирку, поколачивали прикладами и, хватая за руки, отправляли назад, в отсеченную в какой-то момент половину людей. Народ же все время пытался втиснуться в угол забора около узкой лазейки, которую теоретически могли открыть. Люди практически слились в единую массу, стараясь не встречаться с военными взглядом: реагировали те неадекватно.
Один из солдат, поймав мой взгляд, стал на меня орать, чтобы я отошел назад. Но это было физически невозможно: сзади меня подпирал человеческий монолит. Я просто отвернул голову, и игнорировал его крик, пока он не переключился на кого-то другого. Все мы, приехавшие из спокойных цивилизованных стран, столкнулись здесь с изнанкой востока: жесткостью, безжалостностью. Я понимаю полицию: стране, находящейся в военном положении и постоянно живушей «на взводе», в ожидании терактов, некогда миндальничать с каждым туристом. Между нами и местными арабами солдаты просто не делали разницы. Но ощущение было такое, что, преодолев тысячи километров, стремясь поклониться своей святыне, мы будто были виновны в каком-то страшном преступлении. Если добавить к этому распалившееся к полудню солнце, пот и усталость от многочасового стояния, то все это напоминало мытарства в каком-то адском каменном лабиринте.
Время шло, но ничего не происходило. Вокруг были африканцы, румыны, испаноговорящие, итальянцы, американцы. От нечего делать все обсуждали, сколько кордонов еще впереди. Какой-то седой дед с грузинским акцентом говорил, что их пять, другой доказывал, что девять. Нас по-прежнему никуда не пускали, и все немного успокоились. У прохода постепенно оказались сплошь маленькие и юркие женщины-негритянки: они невероятно сильно (не по комплекции) орудовали локтями, проползая поближе к заветной щели. Но все это было, в общем, без какой-либо агрессии, мирно. Выражение «Царство Божие силой берется» открылось мне таким вот странным, полу-юродским образом.
Часа через полтора солдаты таки пропустили пару партий. Во второй оказались мы. Вырвавшись на волю, мы пробежали метров пятьдесят, и вдруг, прямо за углом, совершенно неожиданно увидели Храм Гроба Господня. Оказывается, это был последний кордон!
Вот она, заветная святыня! Удивительно, что в притворе храма, где обычно множество народу, никого не было. У Камня Помазания, расположенного напротив входа, — тоже никого. Ну, конечно же, все внутри, — все хотят увидеть Огонь. Правее, в проходе немного поодаль, люди ломились в маленькую дверцу, за которой была Кувуклия. На пороге стоял солдат и никого не пускал. Мы же пошли в обход, постепенно пробираясь вперед под стеной. Люди здесь уже стояли совершенно плотно, но время от времени кто-то выходил, кому-то становилось плохо. Еще через час с небольшим нам удалось подойти так, что до Кувуклии оставалось метров десять. Я не верил своим глазам: ведь еще недавно мы стояли у гостиницы и думали, что все пропало!
Наверху, над Кувуклией, виднелся краешек колоннады, куда пускали по пропускам. Где-то там было наше место: конечно, гораздо свободнее, широкий обзор. Можно даже присесть, чтобы отдохнуть, а можно сделать пару отличных кадров сверху. Но я был несказанно рад находиться там, куда добрался.
Ведь мы сами приложили усилие, и радость от этого была особенной.
Мы стояли часа два. Стоять было тяжело, — очень тесно, душно. Кого-то время от времени выносили, брызгали водой. Вообще, высокий рост очень выручает в таких местах. В этой невероятной сутолоке, где прямо перед собой можно положить бутылку воды или фотоаппарат, зная, что ничего не упадет (падать некуда), — в такой жуткой толчее все пытались друг другу помочь.
Кому-то плохо, — и тут же к нему протискивается кто-то с медицинским образованием. Один щупает пульс, другой передает чей-то веер, третий брызгает водой. Все люди во Христе, независимо от цвета кожи вдруг становятся одинаково любящими, добрыми существами.
Время от времени кто-то кричал на своем языке: «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!» — тут же отвечали его соотечественники. Громче всех кричали арабы-христиане с вифлеемскими флагами, но и наши драли глотки будь здоров. А еще — греки, румыны, грузины, эфиопы. Арабы, конечно, были самыми шумными. Правда, там, внутри Храма, это странным образом смотрелось совершенно органично. Ведь ими не двигало ничего, кроме радости быть со своим Богом.
Наконец, вышел Патриарх, и медленно, с хоругвями, три раза обошел вокруг Кувуклии. Затем, помолившись, скрылся внутри в резных сенях, за гирляндами тяжелых серебряных лампад.
Огонь сошел в тот раз быстро, минуты через четыре после того, как Патриарх вошел в Кувуклию. Никаких сполохов, знаменующих, как считается, скорое сошествия Огня, я не видел, кроме блеска фотовспышек. Впрочем, говорят, что каждый раз это бывает по-разному.
Все достали из карманов мобильные телефоны. На экране каждого разгорался огонь из сотен пучков свечей, которые по цепочке передавались друг другу.
Когда Огонь добрался до нас и я коснулся им лица, то он действительно не обжигал. Пламя было теплое, но недостаточно большое, — сантиметров пять. Позже я попробовал, естественно снизу, и пламя было обжигающе-горячим. Но удивило не это, а то, что в этом колышащемся море огня ни на ком не загорелась одежда, никто не обгорел.
Казалось, попади сюда какой-нибудь ответственный пожарный, — его бы сразу хватил удар: все вокруг в неимоверном восторге размахивали свечами, толкались, пихали друг друга. Моя белая футболка, вся в тычках от чужих свечей, стала совершенно закопченной, но ни ожога, ни единого волоска на мне не сгорело.
Но там я вдруг почувствовал, что главное — это, пожалуй, не сам Огонь. Самое поразительное — это все-таки атмосфера. Вот эта общая христианская, неподдельная радость. Вы обратили внимание, какие в храме бывают замечательные лица? Вот такая радость — осмысленных глубоких глаз, радость веры в Спасителя мира и в спасение своей души. В общем… не наше это — Православие. То есть — не только наше, не бабушкино. Оно — общечеловеческое.
Мы привыкли думать, что только мы православные. А оно просто пришло к нам оттуда, где и было с самого начала. Мы разделили эту радость, и я увидел эту общность выходцев из самых разных стран, даже континентов, объединенных Христом. И эта радость любви — она совершенно одинаковая, она одна на всех, когда все понимают друг друга без слов.
И еще я бы хотел сказать: если вам кажется, что все пропало, что ваша ситуация не имеет выхода, — помолитесь. А, помолившись, не ждите чуда как фокуса, не опускайте руки. Постарайтесь приложить усилия, и тогда действительно Господь придет вам на помощь.
Фото и видео Юрия Курбатова