ИНТЕРВЬЮ: Член Московской Хельсинкской группы, клирик Костромской епархии РПЦ МП священник ГЕОРГИЙ ЭДЕЛЬШТЕЙН: часть вторая — о письме Эшлимана-Якунина, о. Александре Мене, избирательном права и архаичности Церкви

Полная версия интервью. Краткая версия опубликована ЗДЕСЬ Часть первая — ЗДЕСЬ Портал «Credo.Press»: Вы имели некоторое отношение к появлению «Открытого письма» священников Глеба Якунина и Николая Эшлимана 1965 года. На Ваш взгляд, это письмо было услышано? Стоило ли его вообще писать? — Я знаю историю этого письма с первого дня, когда оно было задумано. И всю эту историю могу Вам рассказать. Отец Николай Эшлиман не очень хорошо писал. А Глеб Якунин вообще никогда ничего не писал. Ну, отец Николай попросил меня писать, потом редактировал, что-то принимал, что-то выбрасывал. Я Вaм в этом письме могу показать свои куски, минимум это треть письма. Потом писали Феликс Карелин, Лев Регельсон. Но подписали два священника. Поэтому это письмо Эшлимана и Якунина. Предполагалось, что письмо должны подписать 8 или 10 священников. Первым ушел отец Александр Мень. Ведь поначалу был вариант самого Александра Меня, он был короткий, мягкий… Он потом предлагал не подписывать, послать письмо анонимно. Когда он отказывался от подписи, то говорил, что авторы, которые подпишут письмо, будут несомненно запрещены в священнослужении, а, может быть, лишены сана, а, может быть, и в тюрьму пойдут. «И какая польза? – говорил отец Александр, – наша главная задача сегодня — миссия, проповедь Евангелия». Кстати, ГБшная кличка отца Александра – «Миссионер». Это, действительно, его главная заслуга. Он блестящий миссионер. И он, к тому же, к миссии, к проповеди призывал и отца Николая Эшлимана, и отца Глеба. Он говорил: «Ну, хорошо, это камень в пруд, пойдут волны, потом волны все тише-тише, ниже-ниже, и, наконец, снова будет та же гладь. Никакой пользы, реальной пользы письмо не принесет». Отец Александр Мень советовался по этому вопросу с митрополитом Никодимом (Ротовым), наставником, духовным отцом ныне здравствующего патриарха. Отец Александр ездил в Отдел внешних церковных ношений. Отец Николай Эшлиман никогда бы, наверное, с Никодимом (Ротовым) ни о чем советоваться не стал. Для христианина вопрос «что выгоднее, что полезнее» – это невозможный вопрос. Я на него ответить не смогу. Я думаю, что никто из апостолов не руководствовался этим критерием — «А что полезнее?» Когда отец Николай Эшлиман со мной советовался, подписывать или не подписывать, то я говорил с полной уверенностью, что нужно подписывать подлинным именем, фамилией, указав, где служишь. — Могла ли Церковь иметь свободный голос хотя бы в краткие моменты своей истории XX века? — По первому образованию я языковед-лингвист и всегда очень внимательно отношусь к словам, к терминам. Если мне говорят «Церковь свободна», то конечно, я соглашаюсь — свободна, она всегда была свободна. Но мы, священнослужители, несвободны. Мы — лакеи нашего коммунистического режима, кто в большей, кто в меньшей степени. Митрополит Сергий (Страгородский) был несвободен, и от него пошла вся сергианская иерархия. А Церковь, несомненно, свободна. Архиепископ Павел (Голышев), архиепископ Ермоген (Голубев), мирянин Борис Талантов (кстати, зарубежники Талантова причислили к лику святых, это наш, костромич) были совершенно свободны. И когда Борис Талантов говорил и писал, что наши иерархи — митрополит Пимен (Извеков), митрополит Алексий (Ридигер), митрополит Никодим (Ротов) — лгуны, сотрудники советского агитпропа, то это был голос Церкви. Именно Борис Талантов, мирянин, исповедник, говорил правду. Я думаю, что письмо Эшлимана-Якунина, о котором Вы спрашивали, слишком длинное, слишком высокопарное во многом. Но это правдивый документ, это правда. С другой стороны, то, что сейчас говорит патриарх Кирилл, очень часто тоже высокопарно и правильно. Но в то же время патриарх Кирилл — холуй нашей советской власти, холуй нашего нынешнего сегодняшнего агитпропа. Почему он разорвал литургическое общение с Константинопольским патриархом? Начальство приказало — он взял под козырек. Так же, как брал под козырек митрополит Сергий (Страгородский) в 1927 году, в 1930 году и так далее. — Что, на Ваш взгляд, должно произойти вначале: Церковь исцелится и исцелит общество, или в обществе произойдут такие сдвиги сознания, которые повлияют уже на все структуры, включая власть и Церковь? — Категорически отвергаю влияние государства на Церковь. Государство и государственные чиновники не могут покаяться, потому что они государственные чиновники. Я не помню, чтобы Господь наш Иисус Христос призывал царя Ирода покаяться. Каяться может только христианин. А государственный чиновник всегда будет чиновником. Я не думаю, что мы должны обращаться к государству с призывом к покаянию. «Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем…». «Не имамы» — и никогда у нас не будет здесь, на земле, своего града. Задача Церкви — не построить рай на земле. Задача Церкви — максимально избегать ада на земле. Христианин не может уповать на построение здесь Царства Небесного. На каждой Божественной литургии мы повторяем псалом, который, я думаю, Вы знаете наизусть: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения. Изыдет дух его и возвратится в землю свою. В той день погибнут вся помышления его». Ну, помер Ленин, и Сталин перечеркнул то, что тот пытался делать, перестрелял почти всех его соратников. Ну, помер Сталин. Дальше Хрущев провел XX съезд и осудил культ Сталина. Помер Хрущев, и опять где все его грандиозные планы? Почему так происходит? «Не надейтеся» на этих сынов человеческих! Покаяние возможно только в Церкви, только у христиан. Мы не можем ложиться под государство. Государство нам всегда будет враждебно: было со времен Ирода Великого и останется враждебным всегда и везде. — Нет ли у Вас ощущения, что сейчас, говоря «мы вне политики», очень часто Церковь, по сути, отказывается от своей возможности печаловаться о гонимых? — Опять вынужден поправить Вас: не Церковь, а священнослужители. Церковь не говорит устами какого-то церковного чиновника, в том числе и патриарха. Патриарх говорит, священник говорит, но нельзя путать священнослужителя с Церковью. Прошу прощения. — Тем не менее, от лица Церкви не дается никакой нравственной оценки явлениям (например, пыткам, политическим убийствам, репрессиям), которые будоражат общество и замалчивание о которых подрывает авторитет и самой Церкви… — Вспомните еще раз формулу «Мы с нашим народом и с нашим правительством». Был Сталин, и все сталинские идеи патриарх и Синод поддерживали обеими руками. Давайте вспомним, постараемся: c 1927 года или с 1943 года были ли хотя бы один случай, когда патриарх в чем-то не согласился с генсеком? Можете вспомнить? Ну хотя бы один? Говорят, что якобы то ли при Горбачеве, то ли при Ельцине Церковь обрела свободу, что наши иерархи стали свободными людьми. Да нет, они были и остаются лакеями. Понимаете? Очень важно понять, что при Сталине мы были рабами, нас заставляли. А сегодня мы лакеи. Нас никто не заставляет. А мы все живем по принципу «Чего изволите?» Нам что, сегодня лесоповал грозит? Маузер грозит? Да нет. Мы продались за черную икру, за лимузины. Сегодня ведь мы служим не из страха, а из материальных выгод. — Какой выход из этой ситуации? — Вера. Господь наш Иисус Христос никогда не обращался к толпе. Он обращался только к каждому человеку. Конкретно к каждому человеку. И каждый человек в течение двух тысяч лет избирает, что ему дороже: рабство в Египте, где котлы с мясом, или свобода в пустыне, Синайской пустыне, где есть нечего, но Господь посылает манну; и пить нечего, вода горькая, но Господь сделает ее, эту горькую воду, пресной. Но в Синайской пустыне трудно. И перед каждым абсолютно человеком стоит этот выбор: сытость в рабстве или свобода, но в пустыне. Ни один политик ни из одной партии не говорит, что нам нужно уйти из рабства. Все говорят о необходимости сытости. В той или иной форме, но обсуждают только экономику. Иногда здоровье, образование. Но образование ведь для того, чтобы мы были сыты. Кто говорит, что нужно первым делом убрать с Красной площади могилы всех врагов Руси, России? Я никогда не называл и не назову государство, в котором я живу, Россией. Потому что Иван Александрович Ильин считал это главным, основополагающим: разделять Совдепию и Россию. Сегодня мы живем в Совдепии в течение 103 или 104 лет. Это одно и то же! Вся Государственная Дума так называемая, все правительство и так далее стоит по стойке смирно при звуках гимна нашего государства. Это гимн коммунистической партии большевиков. Я думаю, Вы это слышали, я это не первый раз говорю, что этот гимн написан в 1938 году. И он остается неизменным. Сейчас кто-то там предлагал на линейке школьной поднимать знамя под звуки государственного гимна. Петь не будут, без слов. А музыка остается с 1938 года все той же. Вот в 1943 году Михалков написал новые слова «Союз нерушимый Республик свободных…», но музыка с 1938 года — Если убрать гимн и вынести все трупы с Красной площади, то что делать с тем огромным периодом советской истории, который как бы «наш»? — Простите, а что Германия сделала с периодом своей истории после 1933 года? Сколько в Берлине сегодня улиц имени Гитлера, Гиммлера, Геббельса, Кальтенбруннера, Розенберга? Много? — Ни одной. — А в Москве памятник Ленину есть, проспект Ленина есть. И в Костроме – Советская улица центральная, улица Ленина. У нас это везде, везде! Какая разница? — Кто из диссидентов произвел на Вас наибольшее впечатление? Вообще, не чудо ли это, когда в советчине рождались свободные люди? — А человек всегда рождается свободным, и Церковь делает абсолютно каждого свободным. Но каждый человек всегда избирает: пойти направо или налево. Каждый без исключения. Это до 1953 года можно было сказать «А я боюсь», «А меня на лесоповал», «А меня в затылок из нагана». Каждый день мы на службе поминаем Сергея Адамовича Ковалева. Хороший человек. Но он меня укорял, что я хочу устроить охоту на ведьм. А я писал, что большевизм неизменно падет, обязательно падет, но мы не можем предполагать, что люди сразу станут свободными. Какое-то время Россия будет в таком переходном состоянии. И необходим всероссийский перебор граждан. То есть должны быть лишены и активного, и пассивного избирательного права те, кого перечисляет Иван Ильин. Все члены ЦК, Политбюро, коммунистической партии. Все секретари обкомов, горкомов партии. Все сотрудники ГПУ, КГБ, НКВД от полковника и выше. Там дальше идут содержательницы и содержатели публичных домов, воры, рецидивисты и так далее. Для Ивана Александровича это были люди одного уровня. Члены ЦК или сутенеры, содержательницы публичных домов… Когда я говорил об этом Сергею Адамовичу Ковалеву или Александру Яковлеву или Андрею Дмитриевичу Сахарову, то все спорили со мной, что нельзя так лишать избирательного права. Конечно, если бы это предложение Ивана Ильина было бы принято, то Борис Николаевич Ельцин не имел бы права ни быть избранным, ни даже голосовать. Потому что он — первый секретарь МГК. Потому что он — кандидат в члены Политбюро ЦК. Потому что он — первый секретарь Екатеринбургского обкома партии. Значит, автоматически. Его не надо сажать, не надо предавать суду. Но никаких прав гражданских он не должен иметь. Статью об этом я написал то ли в 1998-м, то ли в 1999 году. По заказу «Нового мира». Отнес в «Новый мир». Редактор посмотрел, сказал: «Нет, не можем напечатать, слишком в лоб. Лобовая». — Не можете и не можете. Но тогда же там в кабинете был член редколлегии журнала «Знамя», он мельком посмотрел, сказал: «Мы публикуем. Отец Георгий, отдадите нам статью?» – «Пожалуйста». Это был то ли ноябрь, то ли декабрь 1999 года. Он мне потом позвонил, говорит: «Мы статью опубликуем, но в мартовском номере журнала «Знамя»» – «А почему?» — «Потому что сейчас будет исполнять обязанности Владимир Владимирович Путин, выборы будут в марте. И нас могут обвинить, что мы участвуем в пропаганде предвыборной». То есть, по мнению этого человека, статья была направлена против Владимира Владимировича Путина… — Насколько важны для Церкви реформы языка? Насколько важно переводить, как некоторые предлагают, богослужение на разговорный язык, внося некую «миссионерскую ясность» в тексты, как Вы думаете? — Это говорят неграмотные люди. Во-первых, почему обсуждают русский язык или церковнославянский, а не календарь? Когда праздновать Рождество? 25 декабря или 7 января? Но это же дикость! Дикость, что православные люди не могут договориться о календаре. Константинопольский патриарх придерживается одного календаря. Вместе с ним болгары, румыны, греки, киприоты. А у нас другой календарь. Почему? Потому что нет соборности. Сколько лет православные не собирались вместе и не обсуждали важнейшие вопросы нашей жизни? Можно служить по-русски? Можно. Если какой-то епископ, священник хочет служить по-русски, ну пусть служит. Господь Бог — лучший в мире лингвист, Он одинаково хорошо понимает все языки. К Нему можно обращаться на языке ируба или на языке суахили, Он поймет. А по-русски? Поймет. В Америке ведут службу, в том числе и Божественную Литургию, на современном английском. А в Германии на современном немецком. Мне больше нравится церковнославянский. Но когда мы говорим о понимании, то я очень сомневаюсь, что человек, который первый раз пришел в Церковь или даже десять раз уже был в Церкви, поймет слово «Троица». Можно самые непонятные слова — их, максимум, сто — перевести на русский язык. Если в 50-м псалме говорим «и грех мой предо мною есть выну», то приходится объяснять людям, что «выну» значит «постоянно, неизменно». «И грех мой постоянно предо мной» — я постоянно осознаю свой грех. Но когда Филаретовское братство в Москве ставит во главу угла вопрос о языке, я пожимаю плечами — это не главное. Помимо понимания слов, есть понимание и на уровне предложения, и на уровне текста. Я бы предпочел служить на церковнославянском. Ведь Церковь всегда, скажем так, немножко архаична. Я люблю облачение, я люблю церковную одежду, я люблю подрясник, практически никогда его не снимаю. Я люблю церковное пение, обиход церковный. Но ведь так не поют, как модно в наше время, это тоже как бы отставание. А если бы в церкви был рэп? Можно? Ну а почему нельзя? И церковное здание… Почему нельзя здесь, в этой комнате, служить Божественную литургию? Можно. Вот он, иконостас. Вот я построил эту церковь. Мне нравится именно такая архитектура. Мне нравятся иконы. Живопись архаичная, архитектура архаичная, одежда архаичная. Можно максимально приблизиться к церковному народу, слиться с церковным народом. Можно? Можно. Почему нет. Но мне нравится, чтобы все-таки был иконостас, который отделяет престол, жертвенник от собственно церкви, от трапезной части. Но ведь это не главное. Христианство не на этом построено. Последний вопрос, который мне перед рукоположением задал архиепископ Хризостом: «Отец Георгий, а если завтра нужно будет служить на пеньке, что вы скажете?» Я сказал, что если архиерей даст антиминс и благословит служить на пеньке, я буду служить. Я делегат епископа, я сам решения не принимаю. Епископ благословит – буду служить. Я и сегодня могу ответить то же самое. Беседовал Андрей Грищенко, для Портала «Credo.Press»