Поездка в Коломну

В один из не полностью загруженных добыванием справок для пенсионного фонда дней, ради чего я в этот раз и приехал на родину, рванул я в Коломну, чтобы поглядеть на свою альма муттер – Коломенское артиллерийское училище. 1. Училища моего уже давно нет в природе, но места "боевой славы"-то остались, к тому же, с товарищами хотелось повидаться, которые там и осели. Курсанты ведь часто женятся на девушках, живущих на ближних подступах к училищу, так что впоследствии после службы часто туда и сползаются. Поездка эта планировалось давно, но при таком ожесточении ситуации с бумажками, которая случилась у меня – уж и не чаялась, я честно писал товарищу, что может ничего не получиться. Каждый день порождал густые планы по околачиванию порогов всевозможных заведений на следующий, и никакого свободного окошка даже и не просматривалось. И вот в один из дней мне нужно было ехать в военкомат, который теперь из Жуковского перенесли в соседний город Раменское, а это уже треть пути до Коломны. Довольно быстро отделавшись от военкомата, я взял билет и позвонил товарищу. Жара была жуткая, товарищ, который меня встречал на машине на станции Коломна, даже не вышел из нее, чтоб не спечься – махнул мне рукой из окошка. Он отпросился с работы и остаток дня, примерно с часу, был в нашем распоряжении. Планы у нас были грандиозные: осмотр мест былых сражений и – нескончаемое толковище "о доблестях, о подвигах, о славе", чем мы с ним и так иногда занимаемся по интернету, а теперь вот вживую – на месте совершения этих самых подвигов военного обучения. Для начала, сидючи в машине с кондиционером, я вспомнил, что в последний раз оказался в Коломне лет примерно 25 назад, где-то в 1996 году. Я тогда работал в одной московской редакции, изрядно принял на редакционной гулянке, которые в 90-е происходили почти круглосуточно, сел в электричку, проехал свой Жуковский, а проснулся уже в Коломне. В общем, я сначала расстроился – средина осени, довольно холодно, я же весьма легко по-московски одет – только чтоб от метро дойти до редакции, а тут целую ночь в темном холодном городе, да еще и сама станция была почему-то закрыта, не обогреться. Но одно было в 90-е хорошо – водку и кое-какую закуску можно было найти практически круглосуточно – на любом углу, тем более, вблизи станции, чем я и воспользовался. Правда, зачастую, в этих уличных киосках в 90-е продавали такую дрянь, что можно было и отравиться, но тогда почему-то чувство самосохранения было сильно притуплено, – может быть, по молодости или по общей абсурдности тогдашней жизни. Так что я возобновил опьянение (в электричке уже проспался), закусил дрянным черствым бутербродом из киоска и до утра маршировал вокруг темных стен училища – ностальгировал. Тогда оно еще действовало. Ходил как раз по тому кругу, по которому почти каждое утро, выбежав из ворот училища, мы бегали во время зарядки в те несколько лет, что я там учился. Так что в ту осеннюю ночь я примотал к некогда намотанным во время учебы сотням кругов еще два или три пешком, но вприпрыжку от холода. К случаю и вспомнилось, что в училище мы тоже до поздней прохладной осени на зарядку бегали с голым торсом (форма одежды №2: штаны, сапоги, голый торс), и мне привиделись ежащиеся от холода гологрудые курсанты, выбегающие из казармы на построение, потом команды, и строй за строем с могучим глухим топотом курсантские подразделения выбегали за ворота и носились по кругу. Младшие курсы всегда обгоняли старшие, которые уже бегали вразвалочку, больше ходили. Даже позвонить, помню, в ту ночь домой не смог, меня потеряли – выехал из редакции домой и не доехал, телефоны мобильные тогда уже были в природе, но не у меня. К утру-таки замерз, водка выветрилась, пить уже больше не мог. Словом, встретился с училищем, – тогда от выпуска прошло 15 лет, сейчас почти 40, в этом году выпускники моего года будут праздновать эту дату. В 5 часов утра я радостно запрыгнул в теплую электричку и поехал домой. Сейчас же мы медленно, останавливаясь на каждом памятном бугорке, объехали вокруг забора нашего училища, посмотрели с внешней стороны на нашу казарму – не узнать, фасад совершенно переделан, но здание, чувствуется, прежнее, краснокирпичное; вспомнили, где перескакивали забор, когда бежали в самоволку, пытались понять, где находились учебные аудитории в перестроенном пространстве за забором, подъехали к воротам. У ворот, одним своим бравым видом и автоматом лия елей на израненные сердца старых воинов – стоял себе часовой и даже сказал нам, что его нельзя фотографировать - (секретный часовой). Да мы и не собирались, деточка. Мы на тебя немного полюбуемся, а заодно на забор и ворота – важнейшие элементы в расположении каждой части, смыслообразующие. Можно сказать: нет забора, нет и части! То же относится и к воротам. Эх, сколько встреч по ту и сю сторону училищных ворот происходили у всех нас во времена учебы, здесь за воротами (где мы и стояли) поджидали нас девушки, пришедшие навестить, тени мимолетных объятий и прощальных поцелуев (ей уходить, ему убегать за ворота) сосредоточены на этом пятачке пространства перед училищным КПП как ни на каком другом отрезке земной поверхности. Здесь же ожидали своих сыновей и приехавшие навестить их родители, как и мои, регулярно меня навещавшие и всегда привозившие с собой "много еды" вечно голодному курсанту. Ведь курсант голоден всегда, даже если кормить его круглосуточно. А сколько "дежурств по КПП" здесь было оттоптано в любую погоду, точно вот как этим суровым воином, не позволившим себя фотографировать. У меня даже фото есть, где я, дежурный по КПП, стою возле вот этих ворот с какими-то соратниками, правда, стояли мы на этом посту тогда без автоматов, а всего лишь со штык-ножами. Училищу нашему уже 200, ведёт историю ещё от петровских "бомбардирских рот", а основано как государственное заведение было в 1820 году главным начальником тогдашний имперской артиллерии – великим князем Михаилом Павловичем, отчего и назвалось тогда еще Михайловским, а при Советах как только не называлось. Из Питера во время войны перебазировалось в Томск, а затем в Коломну, куда я и поступил в 1977 году, а в 2008 году, при Медведеве, было ликвидировано за ненадобностью, как тогда считалось. То есть лучшая артиллерийская школа России – за ненадобностью! Ну, или можно для сохранения благорасположения духа считать, что наше родное училище, точнее его эгрегор (групповое биополе) продолжает существовать где-то в мистических недрах своей исторической "альмы муттер" – Михайловской академии в Питере. Не могут же в никуда исчезнуть дух и деяния всех наших выпускников за много-много лет – аж за 200! А также бои, победы и подвиги, ими сотворенные. Все в эгрегоре! Ну, или в артиллерийской Валгалле - где-то там! Нынче на месте училища тоже военная часть, где, говорят, готовят что-то по беспилотной части, поэтому вместо исторических орудий (которые все вынесены за территорию училища) там внутри проглядывают какие-то странные летательные аппараты. 2. Жара была такая беспримерная, что даже мы с товарищем, два древних жителя пустыни, покряхтывали, когда выбирались наружу из машины. Товарищ говорил, что градусник на солнце показывает за 40. К удивлению, коломенский обыватель демонстрировал беспримерную же стойкость к нештатной для наших краев погоде. В Музее пастилы, одной из новых визитных карточек Коломны (находящемся как раз рядом со входом в училище) – проходила довольно таки многолюдная экскурсия. Экскурсовод при этом была экипирована в тугое и громоздкое платье 18 века со шнуровками – бедолажечка. Но держалась весьма, бодро, как и экскурсанты, несмотря на обильное потоотделение ручьями. В Кремле нам тоже повстречалось несколько к экскурсионных стаек вместе с гидами, уже один вид этих любознательных коломенских туристов, передвигающихся по вымощенному каменной плиткой раскаленному пространству, повергал в ужас постороннего зрителя, мы обильно потели, даже глядючи на них из машины с кондиционером – от сочувствия. Территория старого города и Кремля прилегала как раз к училищу и ограничивалась с севера Москвой-рекой, за которой начинались уже окрестные совхозные поля, и вдали виднелась деревня Старое Бобренево с её церквами, Бобреневым мужским монастырем 14-го в, по преданию основанным сразу после возвращения с Куликовской битвы командиром Засадного полка князем Дмитрием Боброк Волынским. Все это огромное незастроенное пространство на север от училища и города было тысячекратно перещупано и измозолено глазами и конечностями поколений коломенских курсантов. Все визуальные элементы этой местности постоянно использовались в тактических тренировках и всевозможных учебных построениях, наши учебные наблюдательные пункты находились на этом берегу реки, а "условный противник" всегда на той. Мы за ним постоянно наблюдали, вычерчивали его на учебных картах и схемах, выслеживали в различные приборы, но он оставался неуловим. А по воскресным дням мы месили эти поля и перелески во всевозможных марш-бросках и бесконечных лыжных кроссах в процессе так называемых "спортивных праздников", которые тоже проходили по этой местности. Так что это было во всех смыслах обжитое, родное и знакомое практически с детства (что там нам было-то – по 17-18 лет) пространство. Мы подошли к пешеходному мосту через Москва-реку, по которому мы переходили, чтоб на той стороне устраивать забеги, и еще раз ритуально обозрели эту эпическую картину наших учебно-тактических экзерсисов. Сам же город от Кремля и училища при Советах разрастался, в основном, на юг и юго-восток. Честно говоря, проучившись здесь 4 года – я совершенно не знал Коломны, кроме вот этих старых кварталов, прилегающих к училищу, она для меня так и осталась совершенно чужим незнакомым городом, на 90 % территории которого я даже ни разу не бывал и без карты бы заблудился. Зато уж в этих кварталах нами был обжит каждый камень и закоулок, и медленному ностальгированию над ними и поливанию окрестностей обильными слезами воспоминаний мы и посвятили значительную часть времени, превозмогая жару. Например, через Кремль мы иногда бегали на зарядку, а внутри, недалеко от восточных ворот Кремля, через которые мы туда вбегали, располагался Ново-Голутвин монастырь, ныне отреставрированный и отстроенный, а в наши времена бывший в разрухе и запустении, не работала ни одна церковь, все было в развалинах. Проехав на территорию Кремля и оставив машину возле Успенского собора, мы вдруг одновременно вспомнили, что шатровая колокольня собора была излюбленным местом, где в увольнениях выпивали курсанты. Советская власть за всё время своего существования так и не приспособила церковные строения ни под какую пользу и нужду, так они всё время и простояли без толку, ветшая и разваливаясь (даже под традиционные амбары не сгодились). Что в моих глазах уже само по себе является приговором этой безумной системе осчастливливания человечества. К единственному полезному служению на благо человечества территорию монастыря, да и сам Кремль, находившийся тоже в изрядном запустении, с его знаменитой Маринкиной башней (по преданию, там томилась в заточении и умерла Марина Мнишек, жена Лжедмитрия I, а потом и II-го ), приспособили только курсанты артиллерийского училища, – лучшего места для тайных пиршеств в увольнениях и романтических свиданий и поцелуев со студентками Коломенского пединститута, чем эти средневековые развалины, представить было невозможно. Это было идеальное место со своей особенной исторической атмосферой. Я даже помню немного проштудировал историю, насколько это тогда было возможно в условиях училища, интернетов-то не было. Например, нам, помнится, было известно, что в одной из церквей Кремля – церкви Воскресения Словущего в 1366 году венчался пятнадцатилетний князь Дмитрий Донской и тринадцатилетняя княгиня Евдокия Суздальская. Не уверен, что мы правильно знали название церкви, но саму церковь, я помню, мы нашли с любознательными товарищами, и что это событие происходило именно в этой церкви, мы знали. И за здоровье князя и его невесты мы на колокольне этой церкви тоже выпивали. Понятно, мы тогда были малограмотные безбожники и пить за упокой души нам и в голову бы не могло прийти (не говоря уж о том, чтоб не пить, а, скажем, свечу зажечь, правда этого в те времена все равно было сделать негде), но на свой аршин понимания событие сие отметили, а не просто бухали, как обычно. Что для советских военных курсантов уже было огромным шагом в познании истории, которая в любом изводе есть осознание себя. Кажется мне, что и Бог нас, легкомысленных курсантов, простит за ретивость и безалаберность, сознательным святотатством это не было. Я предпочитаю все эти юношеские романтические и даже алкоголистические акции представлять в качестве первоначального единения с церковью. Сейчас бы я так, конечно, делать не стал, но за то юношеское мимолетное беспутство мне особенно не стыдно. Каким-то циническим вызовом вере и церкви, да никому – это не было. Впрочем, вот Игорь, друг мой, утверждал, что он на колокольнях и церквах только пил, но с девчонками не целовался, у него в это время уже было с кем целоваться, в Коломне жила его невеста, дочь нашего преподавателя тактики, на которой он затем и женился. Значит, у Игоря, когда он предстанет куда надо, будет на один юношеский грех меньше, чем у меня. Я же, помню, любил заводить студенток на колокольни и башни Кремля и, "поражая их эрудицией" (запудрив мозги), обрывками вычитанных в библиотеке сведений по истории, усиленно приставал с поцелуями. Им-то, бедным, и так было нелегко с нами, поскольку при обниманиях им приходилось прижиматься своими нежными щечками к грубому сукну наших шинелей, от которых зачастую на коже оставались потертости. Да еще на них были пришиты жесткие петлицы с эмблемами, о которые можно было и поцарапаться – не разнежишься. Вот что приходилось терпеть, а тут еще какие-то исторические экскурсы, умнее хотят казаться эти курсанты, знаем мы их, все они одинаковые, лучше бы звал сразу замуж безо всяких историй и поцелуев на морозе, и дело с концами. Побродив по этой старой части города возле училища, я был приятно удивлен, город преобразился, и многое я уже не узнавал, только какие-то узловые пункты: ворота в Кремль, пешеходный мостик через Москва-реку, курсантскую баню, хоть она тоже едва узнаваема и выставлена нынче на продажу. Большинство одно-двухэтажных старых домиков, вероятно, 19-го еще века, отремонтировано-отреставрировано, по крайней мере, по фасадам, и приобрели такой выставочно-исторический облик. На многих домишках появились стилизованные исторические вывески ресторанов и магазинов, всё используется, всё привлекает туристов. Товарищ сказал, что по воскресным дням в хорошую погоду здесь не протолкнуться, вот даже и в жару экскурсии попадаются. И оба мы возрадовались этому благоприятному явлению. Вспоминаются наши ощущения от этой части города в советские времена: всё было в диком запустение и обшарпанном состоянии, нам эти деревянные и каменные развалюхи вообще казались каким-то пережитком прошлого, недостойными внимания развалинами, против современных кварталов новостроек (совершенно по-советски искаженное зрение!). А вот поди ж ты, эта застройка оказалась самым главным местом в городе, чего в городах более молодых, в том числе, и в моём родном Жуковском – не сыскать. Кирпично-панельный Жуковский казался когда-то мне более красивым, чем обветшала Коломна с её развалинами прежних веков, сейчас это предпочтение вызывает улыбку. Товарищ рассказал, что теперь земля и строения в этой исторической части города резко взлетели в цене. Но ведь подумать – в такое запустение пришли при Советах все старые русские города, а церкви повсюду превратились в хлам, в "места для бухания" это в лучшем случае, в пустыри в худшем. 3. Нам предстояла встреча ещё с одним нашим соратником, с которым мы и учились вместе на одном курсе, в одном учебном взводе, и в Афганистане оказались втроем в одном батальоне, и даже в какое-то время в одной минометной батарее. Встречу с ним я особо не планировал, даже и не знал, что он тоже осел в Коломне, с Игорем-то мы давно уже поддерживаем отношения в интернете. Идея вызвать и его тоже родилась спонтанно – прямо на ходу. Игорь внезапно предложил: "А хочешь Саньке Шишкину позвоним?" Я, конечно, не мог не захотеть, тем более, что последний раз мы с ним виделись в Афганистане осенью 83 года, когда я оттуда улетал, а он еще оставался дослуживать. В училище он поступил из войск, и все 4 года был у нас бессменным замкомвзвода. По выпуску мы разъехались и встретились снова в Афганистане, служили в одной батарее, тогда уже самоходной. Игорь позвонил ему, и Саша тут же подъехал в скверик недалеко от училища, где мы сидели – не прошло и четверти часа. На нем была немного странная по дизайну черная майка с надписью: "Мастер на все руки". Не знаю кто уж ему ее подбирал, жена у него, как говорит Игорь, не так давно умерла, но я поразился, что это был как раз пример того, когда вся правда о человеке сразу была написана у него на груди крупными буквами. Редкий, согласитесь, случай, на груди-то правды обычно не напишут. Например, поглядишь на иного – сморчок ушастый, а на груди написано "Сексмастер", кто ж поверит. А вот тут было очень точное попадание, не удивлюсь, что у него и диплом об этом же имеется. Помню по училищу, что он и так-то многое умел руками (что для артиллерийского офицера вовсе не обязательно), но потом на старших курсах увлекся еще теле и радио механикой (кажется это так называется), и в добавок к нашим непростым артиллерийским премудростям постоянно читал какие-то книжки про приемники и телевизоры, потом перешел к их сборке-разборке и, наконец, к концу обучения стал признанным чуть ли не во всем ВДВ мастером этого дела! Чинил бытовые приемники и телевизоры всем, кто попросит, причем отказов я вот не помню. Помню только, что меня удивляла и восхищала эта его кроткая всеотзывчивость, и когда я примерял эту добродетель на себя, результаты были ужасающие. Я бы давно всех порассылал по мастерским. Оттого я еще больше им восхищался. Есть в нашем кругу одна очень выразительное фотография, можно сказать, знаменитая. Она действительно разошлась по интернету и попала в различные афганские альбомы и подборки фотографий и, кажется, мелькала где-то в фильмах. Это начало 1983 года, батальон наш перемещался под Кандагар, мы совершали марш, и в конце дневного перехода был привал. И вот на фоне стоящих в отдалении бронетранспортеров и автоматов в козлах прилегли, как в знаменитой картине "Охотники на привале", четыре молодых артиллерийских офицера нашего батальона, и кто-то нас щелкнул. Замечательное получилось фото, что называется – "атмосферное", наверное, лучшее из небольшого набора моих афганских фотографий. И вот теперь в этом скверике недалеко от училища спустя почти 40 лет собрались трое из четверых, запечатленных на той фотографии. Все уже седые деды, совершенно непохожие на тех прекрасных "молодых львов", которые смотрят на нас с памятной афганской фотографии. Мы сидели на лавочке как раз у памятного знака курсантам училища – "Три погона", изображающих три курсантских погона по родам войск ("в козлах") – артиллерии, ВДВ и морской пехоты – для всех училище готовило офицеров. Очень быстро общение перешло в ожесточенную дружескую перепалку воспоминаний, все почти кричали, размахивая руками и что-то такое пытались друг другу напомнить. Один помнил, другой не помнил, затем наоборот. Однако долго нам втроём поорать не удалось, Саше нужно было на работу, он что-то охранял. Они оба продолжали работать, уже получая военную пенсию. Со стороны, наверное, зрелище было и вовсе забавное: три седых порубанных деда, громко орут на непонятные темы с использованием густой военной лексики с немыслимыми аббревиатурами, широко размахивая руками, при этом следов выпивки вблизи даже и не наблюдалось. Трезвые деды ведь, что пьяная молодежь – по количеству производимых децибел. "Ты мне покажи сначала этот вирус, дай пощупать, – кричал на нас с Игорем Саша, – тогда я, может быть, уколюсь!" Это у нас, как и у всего народа, случился диспут о вакцинации - чипизации. Мы, уколотые, не стали возражать старому товарищу, привилегией которого была возможность говорить все что угодно без всякой опасности для дружества в целом. Тем более, что вируса у нас с собой и правда не было, предъявить было нечего. 4. Саша уехал после многократного обнимания и обильного похлопывания по спине, а мы направились в прекрасный коломенский ресторан, по совету жены Игоря, любезно выданному нам по телефону, – и не прогадали. Ресторан находился в старинном домике здесь же в Кремле, в подвале, да ещё с отличным кондиционером. А в соседней двери оказалась арт-галерея коломенских художников "Лига", которую мы, конечно же, не преминули. А там в галерее цвело творчество коломенских художников во всей неподдельной красе, и мы еще долго разговаривали со смотрительницей галереи об искусстве и культуре в целом и о коломенской в частности. И этот разговор нам обоим доставил превеликое удовольствие, поскольку смотрительница была столь же хороша собой, как и все коломенское искусство, даже еще лучше. И наконец – мы спустились в ресторан, где вкусили холодной окрошки и других разносолов, столь же прекрасных, как все коломенское искусство и его смотрительница. Я вкушал с водкой, а Игорь был за рулём. Кстати, доехавши до дому в Германии, я поинтересовался тем местом, где мы сидели (и еще много чем), для написания вот этого очерка. Оказалось, что "Лига" – это не только арт-галерея, это весьма многодеятельный и известный в Коломне и даже в России культурный центр с самыми разнообразными задачами, здесь и фестивали, и выставки, и общегородские культурные инициативы, конференции, издательство и даже тот самый ресторан, где мы сидели с Игорем и ели окрошку. И даже здание, в котором они сейчас находятся, они сами же и восстановили практически из руин и приспособили для галереи. А потом он меня еще и до дому в Жуковском довез… День и без того получился насыщенным встречами и впечатлениями юности и одним из самых приятных из моего нынешнего заезда на родину, осложненного добыванием пенсионных справок, но в завершение общение с товарищем порадовало еще одной яркой историей, запавшей в душу. К моему приезду товарищ отпросился с работы, и ему оттуда время от времени позванивали. Но вот в конце уже нашей встречи кто-то стал ему названивать весьма настойчиво, он объяснялся, потом тыкал в телефон потом ему снова звонили, и он снова тыкал. А в машине он включил громкую связь, и я услышал чей-то пьяный голос, я даже особо не разобрал, что он говорит. Вопрос шел о каких-то деньгах, настройках телефона. В конце концов товарищ мой сказал: "Все, сейчас пошлю деньги еще раз. А ты бросай бухать, я тебе давно говорю, иначе когда-нибудь и деньги тебе не помогут". Я заинтересовался и стал расспрашивать. – Даа, – улыбнулся Игорь, – боец мой еще из Афгана, заехал куда-то по пьяни, бухой, а выбраться не может, деньги кончились, звонит, говорит "командир, спасай, пришли 500 рублей, а то пропаду". Я посылаю, да какой-то номер кривой, либо сам что-то перепутал спьяну, только с третьего раза получилось. – А он что – тоже в Коломне живет? – Да нет, он живет в Таганроге, оттуда и звонит. Ситуация довольно необычная, что и говорить. Постараюсь чуть подробнее: Игорь дослужился до подполковника, служил много лет в разных местах и в разных должностях и кроме Афганистана, куда он попал молодым лейтенантом почти сразу после училища. За все это время у него в подчинении было еще много разных солдат. И вот один из его солдат, который был у него взводе примерно 40 лет назад, и которого с тех пор он даже ни разу не видел, звонит ему из какого-то Таганрога пьяный и просит перевести денег на карточку, потому что без этих денег ему не выбраться из тяжелой ситуации, в которую он попал по пьяни. Видимо, позвонить ему больше некому, кроме своего афганского командира. Или ему больше никто денег не даёт. Я, конечно, тоже дружу и иногда переписываюсь со своими старыми солдатами из Афганистана, но денег у меня пока никто не просил (это, видимо, высшая степень доверия). Однажды я предложил прислать денег и разных гостинцев одному бойцу (мне казалось, что ему плохо), да тот отказался, причем в довольно резкой форме. Игорь, наконец, отослал воину деньги и вдогонку рассказал забавную историю, как он этого бойца выносил на себе раненого по горам. На одном из боевых выходов бойца ранили в бедро, его перевязали, обкололи промедолом, когда боль не чувствуется и – надо нести. Надо сказать, что ходить по горам что вверх, что вниз или пусть хоть вбок – это самое тяжелое занятие из всех возможных. Тяжелее уже не бывает, ползанье по-пластунски по снегу и грязи – может показаться удовольствием по сравнению со скалолазаньем в полной выкладке по жаре. Солдаты ведь всегда нагружены, как минимум по 20, а то и больше кг железа на них висит, так что если раненого тащить, то это вообще на пределе физических возможностей. Несли по очереди, в том числе, и он – лейтенант, командир взвода – не уклонялся. Лучше всего было этому бойцу – рана перевязана, наркотиков для кайфа вкололи, он умудрялся спать даже на спинах товарищей, которые выбивались из сил. В какой-то момент боец очнулся на спине командира и говорит: "Тащ лейтенант, а у вас закурить не найдется?" У самого лейтенанта к этому времени уже челюсти дрожали от усталости так, что там сигарета в зубах не держалась, поэтому на эту просьбу ему осталось только истерически засмеяться. "А в целом картина могла получиться прикольная, – идет полумертвый лейтенант, у него на спине висит его боец и покуривает", – улыбаясь, рассказывает Игорь. 10 июля 2021 года, Кельн.