«Рана сердца моего». Почему Багратион считал Россию и Москву своей Родиной
260 лет назад, 10 июля 1765 года, родился человек, которого с лёгкой руки поэта Гавриила Державина впоследствии будут сравнивать с богом войны. Именно Гавриил Романович, слегка исказив фамилию своего героя, сделал из неё шараду: «Бог рати он».
Наверняка многие уже догадались, о ком речь. Конечно, это князь Пётр Багратион, знаменитый полководец, любимый ученик Александра Суворова, герой Войны 1812 года и любимец Москвы, где вокруг фигуры Петра Ивановича сложился своего рода культ.
Впрочем, иначе и быть не могло. Если о месте рождения князя ведутся споры — Тифлис это или всё-таки Кизляр, то с Москвой его имя связано крепко, без всякого сомнения. Любой может удостовериться, что на Всехсвятском кладбище у метро «Сокол» по-прежнему стоит обелиск, на котором значится: «Под сим камнем положено тело грузинского царевича Александра сына князя Ивана Александровича Багратиона. Сей памятник воздвигнул любезнейший сын его князь Петр Иванович Багратион». Так что чувство, воспетое Александром Пушкиным как «любовь к отеческим гробам», для князя Петра Багратиона имело конкретную привязку.
Второе Отечество
Что, в свою очередь, тоже закономерно. Ещё в XVII столетии Москва стала для грузин не только столицей народа, который способен оказать Грузии помощь вооружённой рукой, но и центром просвещения или, как тогда говорили, «книжности». Собственно, грузинская колония в Москве и была образована в последней четверти XVII века царём Имеретии и Кахетии Арчилом II Багратиони, который среди прочего прославился и как поэт-лирик, открывший в подмосковном тогда селе Всехсвятском первую грузинскую типографию — на шесть лет раньше, чем в Тифлисе.
А ещё Арчил мог бы прославиться как тесть царя Петра I. Да-да, первой невестой юного Петра была грузинская царевна Дареджан Багратиони, которую на Москве уже и звали по-свойски — Дарья Арчиловна. Более того, барышня из рода Багратиони не просто понравилась царю, но и сделалась всеобщей любимицей. Во всяком случае, об этом свидетельствовал датский торговый представитель Генрих Бутенант фон Розенбуш: «Ко двору каждый день привозят красивейших девиц и проводят их смотрины. Имеретинская принцесса была уже дважды привезена. Весь народ московский желает, чтобы выбор пал на неё, — она, по слухам, очень красива».
К сожалению, этого не сложилось — свадьбу имеретинской принцессы и русского царя расстроила единокровная сестра Петра, царевна Софья. Но на добрые отношения между Петром и родом Багратиони это не повлияло. Одним из ближайших товарищей и даже друзей юного царя был брат имеретинской принцессы — Александр Багратиони, который сопровождал Петра в его Великом Посольстве 1697–1698 гг. А впоследствии стал первым российским генералом-фельдцейхмейстером, то есть главным по артиллерии и вооружению в целом.
В общем, Москва уже отлично понимала, что с родом Багратиони очень даже можно и нужно иметь дело. И когда царь Картли Вахтанг VI Багратиони явился сюда по приглашению уже умершего к тому моменту Петра I, наследники царя-плотника приняли и его, и всех, кто с ним приехал, более чем радушно. А приехало с ним более 1300 человек, так что грузинская колония в Москве сразу увеличилась чуть ли не вдвое. Но нас больше всего интересует, что вместе с царём Вахтангом в Москву приехал его сын Вахушти. Отчасти по той причине, что именно он создал в Москве первую научную историю Грузии — труд «Сакартвелос цховреба».
Любимец Москвы
А отчасти — потому, что князь Пётр Багратион приходился царевичу Вахушти внучатым племянником. В принципе, чтобы снискать расположение Москвы, было достаточно и этого. Но тот ураган чувств, который москвичи испытывали к Петру Ивановичу, объясняется всё же другим.
Война Третьей коалиции, то есть союза России, Австрии и Великобритании против Наполеона, была для нашей страны неудачной — вспомним хотя бы разгром при Аустерлице в 1805 году. Но один светлый момент в ней всё же имел место. Шёнграбенское сражение. То самое, когда на корпус Петра Багратиона численностью в 7 тыс. человек навалился корпус наполеоновского маршала Иоахима Мюрата численностью более 20 тыс. человек, имевший приказ императора французов: «Идите, уничтожьте русскую армию. Вы можете взять её обозы и её артиллерию».
А на деле получилось ровным счётом наоборот — русский корпус, возглавляемый князем Багратионом, вышел из боя, захватив трофеи, в том числе и артиллерийские орудия, да ещё и нанеся Мюрату вдвое больший урон. Это было невероятно. Это возрождало в памяти те дни, когда учитель Багратиона, Александр Суворов, раз за разом стирал «непобедимых» маршалов революционной Франции в пыль.
«Всюду толкуют о подвигах князя Багратиона, который мужеством своим спас арьергард и всю армию. Удивительное дело! Три дня назад мы все ходили как полумёртвые, и вдруг перешли в такой кураж, что боже упаси! сами не свои, и чорт нам не брат. В Английском клубе выпито вчера вечером больше ста бутылок шампанского...» Это фрагмент из записок москвича Степана Жихарева — на его труд опирался Лев Толстой, когда писал те сцены эпопеи «Война и Мир», где Москва в марте 1806 года чествует вернувшегося из Европы Багратиона. В Петербурге больше внимания уделяли императору Александру I, а в Москве — тому, кто на самом деле проявил чудеса стойкости и героизма в кампании 1805 года.
Ни минуты покоя
Что же до кампании 1812 года, то здесь Багратион проявил себя так, что его впору называть спасителем России. Собственно, его так и называли — маневр 2-й Западной армии, которой командовал князь Пётр, не дал Наполеону разгромить русские войска по частям. Марш Багратиона, когда его части, имея неприятеля в тылу и на фланге, прошли 800 вёрст за 35 дней, почти не понеся потерь, дал России тот самый шанс: «Быстрое и искусное движение, которому мы обязаны соединением русских армий под Смоленском, ставит его в число избавителей России в 1812 году».
А следом было Бородино, которое поставило точку в биографии Петра Багратиона. Там, защищая Москву, он и получил смертельное, как скоро выяснилось, ранение в голень левой ноги. С поля боя князя эвакуировали сначала в Можайск, а затем и в Москву, где он несколько дней провёл в доме своего дяди Кирилла Багратиона. Там и посетил его генерал-губернатор Москвы Фёдор Ростопчин, оставивший воспоминания: «Он был в полном сознании, страдал ужасно, но судьба Москвы не давала ему ни минуты покоя...»
Да, в земной жизни Багратиона это была точка — князь умер 24 сентября 1812 года. Но в памяти москвичей никакой точки не было — Багратион по-прежнему оставался с ними. Годом спустя в храме Грузинской слободы состоялось первое поминовение полководца. Архимандрит Заиконоспасского монастыря Симеон прочёл своё «Слово на память незабвенному Герою, Князю Петру Ивановичу Багратиону», в финале которого донёс до нас последние слова героя. И были они о Москве: «Не рана наружная — говорил он друзьям своим, отходя от сего века, лишает меня жизни, но рана сердца моего, когда злодей уязвил сердце моего Отечества...»