Пермь в столыпинском галстуке. Часть 21. Честь по гостям

Утром 23 мая 1910 года от селения Нижнесалдинского завода по Алапаевскому тракту на расстоянии 30-50 шагов друг от друга двигались три пароконных подводы. На них после поездки в Екатеринбург возвращались домой в заштатный городок Алапаевск старший бухгалтер, конторщик и два артельщика (должность вроде современного бригадира) Нейво-Алапаевского завода с сопровождающими. На передней подводе ехал старший бухгалтер со своими детьми. В девятом часу утра, проезжая пятую версту от Нижней Салды, он заметил справа от тракта у изгороди трёх людей, показавшихся ему подозрительными.

Это была эпоха, когда дальние поездки по дорогам ещё не были столь безопасными, как сегодня, и путник всегда должен был оставаться бдительным, поэтому он крикнул своим коллегам на других подводах, чтобы они были внимательнее. Едва первая повозка проехала изгородь, как справа раздался выстрел. Коренная лошадь второй подводы рухнула, выстрел был снайперский, пуля попала животному прямо в ухо и убила его наповал. Со стороны изгороди раздались новые хлопки и, опасаясь за свою жизнь, артельщик, кучер и охранник «ингуш» отбежали в сторону, оставив вторую подводу на произвол судьбы. Все ехавшие были вооружены и бухгалтер, не растерявшись, немедленно открыл стрельбу по злоумышленникам из револьвера. После окрика, скорее вверх, нежели прицельно, сделал несколько выстрелов из нагана и двустволки и вольнонаёмный охранник «ингуш». Артельщик, у которого так же было ружьё, был так напуган, что ничего не смог сделать и отдал своё оружие бухгалтеру. С обочины было слышно, как отрывисто переговаривались между собой преступники: «Стреля, стреля, беры, беры».

В это время, пользуясь отвлечением внимания нападавших на вторую повозку, третья подвода с конторщиком и другим артельщиком развернулась и скрылась в направлении на Нижнюю Салду. Не обращая на это внимания, четверо прилично одетых налётчиков под прикрытием града пуль подошли к обездвиженной повозке и забрали из неё большие кожаные сумки, которыми она была нагружена, после чего скрылись среди деревьев. Почти одновременно из лесу с просёлка на тракт выскочила двуколка с человеком в одежде, характерной для рабочего, на козлах. Бухгалтер потребовал от него остановиться, но тот внезапно круто развернул повозку и рванул назад, посланные ему вдогонку пули свалили его на землю. На этом перестрелка закончилась, можно было оценить потери. Из алапаевцев никто не пострадал, похожий на рабочего был убит, исчезли 129100 рублей ассигнациями, золотом и серебром, которые везли в сумках, и ещё гербовых знаков на 300 рублей и вексельной бумаги на 592 рубля — колоссальная сумма, эквивалентная месячной заработной плате 5,5 тысяч рабочих.

О нападении на алапаевцев стало известно довольно быстро, но вовсе не от них самих, а от мастерового Нижнесалдинского завода, ехавшего на повозке с двумя пассажирками на некотором отдалении. Услышав пальбу, он не стал дожидаться исхода перестрелки, а вернулся назад и немедленно сообщил о налёте приставу 5-го стана Верхотурского уезда.

Три недели спустя, 12 июня, из Веретья (сейчас это территория города Березники), где находилась станция железной дороги и почтовое отделение, в Соликамск по тракту отправились две повозки. На передней пароконной подводе, гружённой почтово-денежным баулом в 10 пудов и 7 фунтов весом, ехали служащий чердынской почтово-телеграфной конторы с ямщиком, а следом за ними на такой же паре — два вооружённых винтовками и шашками полицейских стражника, также с извозчиком.

В десятом часу утра этот небольшой обоз добрался до седьмой версты тракта, там его пересекала маленькая речка, за которой начинался пологий подъём, в начале него справа были сложены в высоту до полутора аршин длинные и широкие штабеля бутового камня, предназначенного для ремонта дороги. За полверсты от этого места охраной были замечены двое молодых людей, которые появились из леса и шли некоторое время вслед за почтовыми подводами, но не вызвали у стражников никаких подозрений. Спустя немного времени после этого, обе пары переехали небольшой лог, образованный речкой, и поравнялись со стенкой из бута. Не успели они это сделать, как раздался крик: «Руки вверх»! Из-за штабелей выскочили до десятка неизвестных и открыли шквальный огонь по лошадям и седокам, а впереди путь подводам преградил натянутый металлический трос толщиной около четверти дюйма.

Первые же выстрелы выбили одного из стражников, как позже выяснилось, его трижды ранили — дважды в левую руку и один раз в правое плечо — и он выпал из подводы. Тогда же был ранен кучер этой пары, причём пуля прошила его насквозь от правого до левого плеча, но упал он внутрь короба, а не наружу, и другой стражник довёз его до Соликамска. Дважды, в живот и в спину, была поражена и коренная лошадь, однако она устояла на ногах и вынесла своих седоков. Оставшийся невредимым стражник отчаянно отстреливался из винтовки, израсходовав 22 патрона из тех 30, что у него были. Громкие звуки испугали коней первой подводы, и они понесли, удачно при этом ударив хомутом по тросу, который не выдержал и лопнул, освободив дорогу. Не веря в то, что почтовому обозу удалось вырваться из ловушки, злоумышленники бежали за ним ещё около 50 саженей, пока не отстали.

Узнав о случившемся, соликамский исправник немедленно приступил к делу. Он сразу же сообщил о происшествии соликамскому и усольскому судебным следователям и допросил начальника соликамской почтово-телеграфной конторы о том, знал ли почтальон, что именно он везёт. После чего в его присутствии начальником конторы был досмотрен баул, который оказался в полной сохранности, внутри все ценности соответствовали описи, в том числе и деньги, более 78 тысяч рублей, — оклад министра тогдашнего правительства за 13 лет.

После осмотра места преступления, где кроме двух гильз от маузера, окурков и дырявых носков, ничего не оказалось, исправник приказал наличным полицейским чинам развернуться в цепь и прочёсывать лес в направлении Кизеловского завода. Пермский губернатор В. А. Лопухин, проинформированный о событии, срочно вызвал в Соликамский уезд хорошо знакомых по прежней службе с местностью в районе совершения преступления пермского исправника и помощника ирбитского исправника. Туда же были направлены начальник сыскной полиции и пермский отряд полицейских стражников со служебными собаками. Разумеется, обо всём подробно были извещены и исправники всех ближайших уездов. В Соликамском и Чердынском уездах шла повальная проверка ссыльных, досматривались подозрительные рабочие всех окрестных заводов, копей и промыслов.

Вскоре следствием было выяснено, что за 2-3 часа до ограбления тем же путём ехал местный подросток, на подъёме возле штабелей бута он остановился у натянутого каната. Из леса вышли трое мужчин и, ничего не говоря, опустили трос, чтобы он мог проехать. Однако описать мужчин свидетель не смог, как не смогли этого сделать уцелевшие стражник, почтальон и ямщик. Опросы тоже дали кое-какой результат. В Усолье, что располагалось на другом берегу Камы напротив Веретья, были замечены трое каких-то кавказских инородцев то появлявшиеся в селе, то куда-то исчезавшие. Наконец стали поступать сведения, что некая группа кавказцев от Веретья вдоль Луньевской железнодорожной ветки пробирается лесами к станции Чусовская.

15 июня на переправе через реку Яйву близ села Усть-Игум стражниками были задержаны двое уроженцев закавказского посёлка Ланчхути, при которых, правда, не оказалось ничего уличающего их в нападении на почту. Ещё через два дня жандарм станции Яйва задержал подозрительного грузина, у которого при досмотре был обнаружен пистолет и 76 патронов к нему. Все трое задержанных отрицали своё участие в нападении на обоз. Вечером 19 июня близ Александровского завода в полицейскую засаду угодили двое кавказцев, ходившие за провиантом, при преследовании одного из них удалось схватить.

Через несколько часов, уже ночью, на один из полицейских пикетов вышли четверо кавказцев и один человек со славянской внешностью. В глубоких сумерках, не сразу заметив засаду, они сделали три выстрела и скрылись в лесу так быстро, что полицейские успели им ответить только один раз, но, кажется, удачно, т. к. похожий на славянина упал, но спешно поднявшись, последовал за остальными. На другой день, на похожий пикет близ Кизела наткнулся местный уроженец и после троекратного требования остановиться побежал. Он тут же был застрелен, но о его гибели, как выяснилось, никто не сожалел, т. к. он уже неоднократно был судим за кражи и пользовался у соседей дурной репутацией.

21 июня губернатор командировал в помощь совершенно измотанным тяжелейшими переходами и засадами в труднодоступной лесной местности полицейским ещё 15 стражников и сводную команду 232-го Ирбитского резервного батальона из 40 человек во главе со штабс-капитаном. 23 июня в 8 верстах ниже станции Губаха на реке Косьве военные заметили 5 подозрительных лиц и, не раздумывая, открыли по ним огонь, тут же в них посыпались ответные выстрелы, позволившие злоумышленникам, захватив с собой раненого подельника, уйти от преследования. Но надолго оторваться от превосходящих сил полиции и солдат им не удалось. Отряды стражников и пехота настигли их возле речки Рассольная, где в ходе жаркой перестрелки трое кавказцев были убиты, а двое вновь ускользнули. При обыске трупов были обнаружены маузеры и масса патронов к ним. Ещё три дня продолжалось интенсивное прочёсывание леса, пока, наконец, 26 июня не наступила развязка и двое уставших кавказцев без сопротивления не были арестованы полицией в деревне Шестаки. Понимая, что отпираться бесполезно, они сознались в нападении на почту и рассказали, где выбросили оружие.

***

Алапаевское дело оказалось не менее резонансным. Пристав 5-го стана Верхотурского уезда немедленно по получении известия об ограблении артельщиков выдвинул почти все имевшиеся в его распоряжении полицейские силы во главе с урядником к месту происшествия. Они должны были по горячим следам преследовать злоумышленников. На все близлежащие дороги, чтобы ни одна мышь не проскочила, пристав через волостное правление направил оставшихся полицейских, десятских и других добровольных помощников из обывателей. Наконец ещё одному уряднику с тремя полицейскими было приказано выехать по дороге на Петрокаменский завод для розыска разбойников и оповещения населения. Лишь после всех этих распоряжений пристав отправился осматривать место происшествия лично.

Верхотурский исправник, извещённый тем же приставом из Нижней Салды, срочно подключил к поискам двух надзирателей (аналог участковых) и ещё трёх приставов других станов с отрядами конных стражников. О небывалом преступлении были уведомлены екатеринбургский уездный исправник, полицмейстер Екатеринбурга, жандармы и, конечно, губернатор. В общем, шум поднялся до небес. К 24 мая исправник сам добрался до места преступления. Ещё по дороге, в Нижнем Тагиле, он узнал первые результаты начатого дознания. По всему выходило, что артельщики ограблены бандой кавказских инородцев, 22 мая выехавшей из Нижнего Тагила. Когда он приехал в Нижнюю Салду, работа там была в самом разгаре, дело вёл судебный следователь 9-го участка, тут же присутствовал товарищ прокурора и жандармский ротмистр из Екатеринбурга. Овладев всей полнотой информации, собранной к тому моменту, исправник немедленно отдал распоряжение задерживать и обыскивать всех кавказцев, следующих по дорогам из Нижней Салды в другие населённые пункты. Вскоре был арестован один из участников налёта — «ингуш», служивший до 1 мая в одном из нижнетагильских кинематографов швейцаром.

***

Чтобы полностью раскрыть смысл последней фразы, потребуется довольно большое отступление. Дело в том, что понятие «ингуш» в то время на Урале имело примерно такое же отношение к национальности, как и понятие швейцар. Ещё в 1870-е годы в Российской империи была введена всеобщая воинская повинность. Однако в действительности она была не такой уж всеобщей. Инородческое население недавно присоединённых к России областей, таких как Северный Кавказ и Средняя Азия, в русскую императорскую армию и на флот, как все остальные, не призывалось. Вместо этого оно платило особый воинский налог. При этом среди жителей этих регионов всегда имелись желающие служить. Из них в военный период создавались специальные добровольческие подразделения иррегулярных войск. Одной из таких частей, сформированных после начала Русско-японской войны, была Кавказская конная бригада. Она состояла из 12 сотен, образованных по этическому признаку. Была среди них и ингушская сотня. На полях сражений в Маньчжурии подразделение показало себя с самой лучшей стороны. Но война вскоре закончилась, бригада была расформирована. Многие ветераны, уже привыкшие к службе, оказались не удел. В условиях начавшейся в стране революции возросла потребность государства, частных компаний и землевладельцев в полицейской страже и негосударственных охранных структурах. Именно туда пошли служить многие из бывших кавказских ветеранов только что закончившейся войны. Их охотно брали, т. к. они были дисциплинированы и имели боевой опыт. Кроме того, в силу языкового барьера и культурных различий они были слабо подвержены революционной пропаганде. Довольно быстро к ветеранам стали присоединяться во всё больших и больших количествах и их неслужившие земляки, не имевшие армейского опыта и не знавшие дисциплины. Полицейских стражников и частных охранников из числа уроженцев Кавказа и стали называть «ингушами» или «черкесами», хотя в действительности это могли быть не только и не столько ингуши и черкесы, сколько чеченцы, осетины, азербайджанцы, кабардинцы и пр.

В Пермской губернии три отряда «ингушей» были созданы в самый разгар лбовщины, летом 1907 года, по личному указанию губернатора А. В. Болотова на деньги, взятые из кредита на содержание полицейской стражи. Все три отряда первоначально были расположены в горнозаводской части губернии. Только одному из них, расквартированному в Богословском горном округе, в августе 1907 года довелось принять участие в поисках лбовцев, оперировавших в Верхотурском уезде. Командовал этим отрядом Арцу Бузуртанов. Информации о нём крайне мало, однако известно, что урядник Кавказской конной бригады с таким же именем в 1904 году за бои в Маньчжурии был награждён двумя георгиевскими крестами.

Отряды «ингушей» первоначально представляли собой не стандартную полицейскую стражу, а парамилитарные формирования. Дело в том, что для борьбы с лесными братьями губернатору часто приходилось прибегать к помощи военных, которые ему не подчинялись и с которыми ввиду различных разногласий у него случались трения. «Ингуши», в отличие от драгун, казаков и пехоты, были полностью в его власти и составляли его собственную маленькую армию, которую он или подчинённые ему полицейские начальники могли использовать в любое время без всяких согласований. В ноябре 1907 года, когда активные действия лбовцев уже прекратились, один из отрядов «ингушей» был переведён в Пермь в качестве конной полицейской стражи. Позднее часть из них несла конвойную службу, а те, кто не хотел или не попал в полицию, служили частными охранниками и сторожами в различных местах.

Поначалу население воспринимало «ингушей» нейтрально и даже с некоторым любопытством. Однако по мере их использования для подавления рабочего движения и крестьянских выступлений отношение к ним изменилось. Уже в апреле 1908 года в Нижнем Тагиле была совершена попытка подрыва казармы, где был размещён отряд «ингушей». В августе 1909 года были отмечены столкновения их с крестьянами и рабочими в Каслях и Кыштыме. В соседней Вятской губернии с 1907 года также существовали формирования из кавказских горцев, более того, местный губернатор даже нанял себе персонального охранника-кавказца. Однако весной 1908 года после двух жутких инцидентов в феврале и марте число кавказцев в полицейской страже Вятки стало снижаться, и одна из местных газет даже написала о том, что «ингуши» разъезжаются по домам. К тому моменту само это прозвище было уже настолько дискредитировано в обывательской среде, что вскоре в газете появилось опровержение, написанное лично вице-губернатором, в котором сообщалось, что в Вятке никаких «ингушей» нет, т. к. служба их в полицейской страже запрещена специальным циркуляром департамента полиции, а в страже служат чеченцы. Однако в мае произошёл совсем уж дикий случай, после которого история службы кавказцев в вятской полиции по существу закончилась.

В связи со спадом революционного движения и сменой губернатора в самом конце 1909 года пермская полиция тоже перестала нуждаться услугах уроженцев Кавказа, часть из них уехала, некоторые перешли на работу в частные структуры, а кто-то остался без средств к существованию и искал способ устроиться в жизни.

***

25 мая в Нижнюю Салду, где уже находился Верхотурский исправник, приехали начальник губернского жандармского управления и прокурор Екатеринбургского окружного суда. Этот визит, впрочем, нисколько не помог делу, а напротив, привёл к распылению сил и ошибкам, которые, к счастью, не сказались на сроках и результате. Переместившись на другой день в Нижний Тагил, исправник узнал, что отправленные им на поиски пристав со стражниками задержали возле Лайского завода двух осетин, «одетых местными простолюдинами». Обоих прятал в своей телеге под охапками соломы и ягами (тулупами мехом наружу) один из местных жителей. Там ночью при проверке груза стражники и обнаружили подозреваемых. Ещё двое грабителей были задержаны городовым в Нижнем Тагиле. При обыске у первых обнаружили крупную сумму денег — 269,5 рублей и, что более важно, банковский мешок для хранения серебряных монет, являвшийся веской уликой. Отпираться было бессмысленно, и один из них при допросе признался в грабеже. Спустя сутки, в город во главе с начальником губернского жандармского управления приехали все основные чины, ведшие следствие. На учинённом ими допросе другой задержанный сначала всё отрицал, но после того, как его посадили в арестантскую, втайне от подельников сообщил, где спрятана добыча. У вторых при личном досмотре было изъято 178,08 рублей, объяснить происхождение которых они не смогли, и в результате были арестованы.

В указанном грабителем месте возле Нижней Салды были найдены две сумки, одна с ассигнациями, другая с серебряными и золотыми монетами, в них находилось 122813 рублей. При дополнительных проверках у арестованных возле Лайского завода изъяли ещё 800 рублей, а у сидевших взаперти в Нижнем Тагиле — 1130 рублей. Таким образом, через четверо суток после совершения преступления было возвращено 125190 рублей 58 копеек. Где был закопан ещё один мешок с серебряными рублями, признавшийся грабитель указать не смог, т. к. плохо ориентировался в лесу и эти деньги найдены не были.

В ходе следствия выяснился ещё один факт. В ночь на 25 мая грабители, пробираясь из района Нижней Салды в Нижний Тагил, были внезапно окружены четырьмя конными чеченцами — сторожами заводских лесных дач , в испуге один из осетин (оружие к тому моменту они спрятали в лесу) протянул им 9 сотенных бумажек, которые те с жадностью выхватили у него из рук, порвав одну купюру пополам. В ходе последовавшего разговора чеченцы предупредили грабителей, что их ищут, и поехали дальше. Через некоторое время все четверо чеченцев были задержаны и допрошены (во время дознания о них рассказал один из осетин), но факт встречи и взятки отрицали, что, впрочем, не снизило подозрений полиции, которая оставила их в заключении до выяснения всех обстоятельств дела. Через месяц в Верхней Салде — том самом месте, куда ехали чеченцы майской ночью — один из мальчиков нашёл в старой газовой трубе завёрнутые в клеёнку повреждённые 7 сторублёвок. При опросе местных жителей выяснилось, что клеёнка принадлежала квартирной хозяйке, у которой сторожа снимали комнату.

***

Всего по делу об ограблении алапаевских артельщиков были привлечены 11 обвиняемых — 7 осетин и 4 чеченца. Среди них были организатор ограбления — начальник охраны Алапаевского завода Александр Батагов, а также один из его родственников. «Ингуш», а на деле осетин, также состоявший на службе у завода и охранявший обоз, был соучастником преступления и заранее знал о нападении, он тоже был заключён под стражу. Все арестованные вскоре были этапированы в Екатеринбург, где и содержались в тюрьме в ожидании процесса. Само дело слушалось там же выездной сессией казанского военно-окружного суда в феврале 1911 года. Приговор был суров: организатора преступления и четверых грабителей приговорили к смертной казни, двух других осетин — к бессрочной каторге, а четверых чеченцев — к пятнадцати годам каторжных работ, но при конфирмации (утверждении) в марте того же года командующий Казанским военным округом смягчил наказание. Пятерым осетинам предстояло отправиться на вечную каторгу, ещё двоим туда же, но на пятнадцать лет, а чеченцам то же наказание нужно было терпеть только пять лет.

Процесс над грузинами, напавшими на почтовый обоз между Веретьем и Соликамском, состоялся в Перми и позже — в декабре, но результат его был похожим. Из семи подсудимых трое были приговорены военно-окружным судом к смертной казни, из них двое были дворянами (суд лишил их звания), а один — дезертиром с военной службы, ещё одному были назначены 15 лет каторги и трое были оправданы. При конфирмации смертная казнь троим грабителям была заменена бессрочной каторгой, остальные приговоры оставлены без изменения.

Участники следственных действий и преследования обеих банд были осыпаны благодарностями и наградами, а из самих событий были извлечены необходимые уроки. Ещё до приговоров суда летом 1910 года прошла серия увольнений «ингушей» из полиции и охранных структур, а все кавказцы, не имевшие определённых занятий и достаточных к существованию средств, были подвергнуты административной высылке — кто к месту прописки, а кто и в другие, более суровые местности. Так закончилась трёхлетняя история службы так называемых «ингушей» в Пермской губернии.