«Если бы я жил на Кавказе, то писал бы сказки»
Если когда-нибудь будет составлена «литературная чеховская география» – рассказ о городах и странах, которые повидал Чехов, – в ней займёт своё место и Кисловодск.
На маленький курортный городок упал лучик ещё одного славного имени. В центре города, напротив Нарзанной галереи, мемориальная доска на старом здании бывшей гостиницы Л.Н. Зипалова напоминает, что в 1896 году здесь жил А.П. Чехов.
Трудно представить сейчас, как выглядел город в те далёкие времена. Пожалуй, безусловными свидетелями пребывания Чехова остались гостиница, где он жил, да великолепный Курзал, ныне Зал имени В.И. Сафонова.
Величественный Курзал возле станции был первым зданием, которое увидел сошедший с поезда Чехов. Трудно предположить, что подлинный любитель и знаток театра не побывал в нём. В это же время на центральной аллее курортного парка по проекту архитектора Ивана Ивановича Байкова была возведена «музыкальная беседка» – вместительная, открытая со всех сторон, где днём и вечером играл оркестр в 40 человек, услаждая музыкальный слух посетителей. В одном из писем Чехов рассказывает, что «дважды в день ходил на музыку».
Антон Павлович любил путешествия, которые расширяли круг тем его будущих произведений, приносили новые сюжеты. Величественная и поэтическая природа Кавказа была ему хорошо знакома ещё с 1888 года, когда он, по собственным словам, «шатался по Крыму и Кавказу». Тогда по Военно-Грузинской дороге он проехал в Закавказье, был в Баку, в Тифлисе. Города оставили его равнодушным, но поразила природа. В письмах с Кавказа сдержанный Чехов, мало склонный к восторженности, взволнованно писал: «Впечатления до такой степени новы и резки, что всё пережитое представляется мне сновидением, и не верю себе. Видел я море во всю его ширь, кавказский берег, горы, горы, горы, эвкалипты, чайные кусты, водопады, свиней с длинными острыми мордами, деревья, окутанные лианами, как вуалью...»
Двух летних месяцев – июля и августа 1888 года – оказалось вполне достаточно, чтобы Кавказ стал не только темой многочисленных писем друзьям и знакомым, но и отдельным мотивом в творчестве Чехова.
На Кавказ Чехов стремился давно, но всё откладывал путешествие, будто бы, как он сам говорил шутливо, «горы были препятствием» свиданию с южным краем. Ещё весной 1888 года Чехов стал строить планы кавказской поездки. Он писал жившему в Кисловодске врачу Николаю Николаевичу Оболенскому: «Как Вы живёте? Чего поделываете? Существует ли клуб благородных идиотов? Много ли в Кисловодске хорошеньких женщин? Есть ли театр? Вообще как проводите лето? Напишите мне. Когда нет курицы, то довольствуются одним только бульоном; когда нельзя ехать на Кавказ, можно утолять слегка жажду письмами с Кавказа.
Быть может, я приеду в Кисловодск, но не раньше августа… А если приеду, то непременно напишу трёхактную пьесу для Корша».
Величественный Курзал – первое здание, которое в Кисловодске увидел писатель
В то лето Чехов на Кавказ поехал, но увидел только Военно-Грузинскую дорогу. 12 августа он восторженно описывает свои впечатления Н.А. Лейкину: «Кавказ Вы видели. Кажется, видели Вы и Военно-Грузинскую дорогу. Если же Вы ещё не ездили по этой дороге, то заложите жён, детей, «Осколки» и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ, написанный Демоном. Который влюблён в Тамару». Однако, восхищённый природой Кавказа, он был крайне предубеждён против курортов минеральной группы и прожигающей жизнь праздной публики: «В Кисловодске и вообще на курортах я не был. Приезжие говорят, что все эти милые места – дрянь ужасная». О Кисловодске и пошлой атмосфере тогдашнего буржуазного курорта Чехов мог знать также от брата Михаила, который лечился на Водах и, по словам писателя, «обратился в кисловодского Манилова». Михаил Павлович был профессиональным юристом, но это не мешало ему заниматься литературой, многие сочинения были адресованы детям, он написал мемуарную книгу «Вокруг Чехова», превосходно рисовал на фарфоре и, будучи на курорте, проявил себя способным музыкантом-импровизатором.
Поездка на Воды, намеченная на 1889 года, не состоялась. А жаль, Чехов лишился возможности побывать в Пятигорске на торжественном открытии первого в России памятника М.Ю. Лермонтову.
Снова он вернулся к мысли поехать на Кавказ летом 1896 года. Из Мелихова сообщил: «На Кавказ я собираюсь, но увы! Должно быть, не попаду южнее Кисловодска». Стремления Чехова понятны – он мечтал своими глазами увидеть «суровый край свободы», надышаться лермонтовским воздухом, вспоминал первую кавказскую поездку: «Впечатления новые, резкие, до того резкие, что всё пережитое представляется мне теперь сновидением». В августе Чехов наконец впервые в Кисловодске. В записной книжке появилась скупая строка: «23 августа выехал из Таганрога, Ростов, Нахичевань, в Кисловодск прибыл 24 августа». Этим же числом датирована посланная сестре Марии Павловне открытка: «Я в Кисловодске. Жив и здоров. Вчера был в Нахичевани».
Сохранились всего четыре записные книжки Чехова, 1891–1904 годов, 1-я – заметки и нетворческие записи, 2-я и 3-я – деловые, а 4-я – свод неиспользованных материалов. Записные книжки писались для себя, не для читателей – это своеобразная писательская мастерская, отдел заготовок. На 40-й странице четвёртой записной книжки есть несколько строчек, относящихся к кисловодскому периоду. «Гостиница Зиновьева, ресторан Гукасова на Тополевой аллее». Просмотр путеводителей по Кисловодску конца XIX столетия показал, что в этой записи Чехов допустил ошибку. Ресторан Гукасова (точнее, кондитерская) на Тополевой аллее был, а гостиница Зиновьева нет, была гостиница Леонида Николаевича Зипалова, в которой Чехов жил. Она была построена в центре, на Курортном бульваре, в 1881 году по проекту архитектора В.И. Грозмани. И в прежнем виде сохранилась до наших дней. Подтверждение пребывания в этой гостинице находим в письмах Чехова. Гораздо более важной кажется фраза на той же странице: «Дама с мопсом». Биографы писателя предполагают, что в этой записи – первоначальный замысел рассказа, родившийся в Кисловодске и через три года с блеском воплощённый в «Даме с собачкой». Известно, что Чехов свои рукописи не берёг. До нас дошли сравнительно немногие свидетельства его творческого труда, и рукопись «Дамы с собачкой» утеряна, в Литературном музее в Москве хранится только последняя страница черновика.
В записных книжках находим набросок любопытной новеллы: «…в Кисловодске или другом курорте сошёлся с девочкой 22 лет; бледная, искренняя, он пожалел её и сверх платы положил ей на комод ещё 25 руб. и вышел от неё с чувством человека, сделавшего доброе дело. Придя к ней в другой раз, он увидел дорогую пепельницу и папаху, купленную на его 25 руб., – а девочка опять голодна и щёки втянуты». Жаль, что эта остросоциальная тема не реализована писателем и осталась лишь на листочке записной книжки. В год приезда Чехова входивший в моду Кисловодск заметно благоустроился, впервые получил воду и электрическое освещение – и этим резко отличался от других курортных городов. Возле Нарзанной галереи были выстроены удобные гостиницы владельцев А.Н. Смирнова, С.А. Бештау, В. и Н. Зипаловых. Появились комфортабельные пансионы в районе знаменитой Тополевой аллеи, на Парковой, Курсовой, Въездных улицах, на Воронцовском подъёме. Летний сезон продолжался тогда с 1 июня по 15 сентября. Всё население Кисловодской слободы состояло из трёх групп, извлекавших доход от посетителей «русского Мерано», как тогда называли Кисловодск.
Главной приманкой «курсовых» служили живописные окрестности Кисловодска. Прогулки по лермонтовским местам, поездки к Замку коварства и любви, к Кольцо-горе, Рим-горе, Седло- горе, к Большому Медовому водопаду были очень популярны. Чехов, видимо, тоже не остался равнодушным к лермонтовским местам в Кисловодске, упомянутые в «Княжне Мери» Кисловодская крепость, здание ресторации, дом Реброва, Лермонтовская скала теперь предстали перед взором писателя.
В послании к писателю Д.В. Григоровичу Чехов восклицает: «Если бы я жил на Кавказе, то писал бы сказки. Удивительная страна!» Восприятие Кавказа открывает новую грань в литературном мастерстве Чехова. Летом того же года жена известного артиста Малого театра А.П. Ленского жила на Водах и записала по просьбе Антона Павловича легенду о происхождении названий гор вокруг Машука и Бештау. Зимой Чехов написал Ленскому: «Передайте Лидии Николаевне, что я бесконечно благодарен ей за легенду. Легенда имеет двойную ценность: первое – она хороша и, как можно судить из разговоров с критиками и поэтами, нигде ещё не была утилизирована. Мне она так понравилась, что я теряюсь и не знаю, что сделать: вставить ли её в повесть, сделать ли из неё маленький самостоятельный рассказик или пуститься на самопожертвование и отдать её какому-нибудь поэту. Я остановлюсь, вероятно, на первом, то есть вставлю её в повесть, где она послужит украшением».
Эта легенда не принадлежит к подлинным древним преданиям Кавказа, но сохранила окраску и поэтичность. У нас нет этой легенды в чеховском переложении, но приведём один из её вариантов (другие варианты появились в начале XX века).
...Прежде земля здесь была плоской, как ладонь. Сеяли на ней просо. На празднике урожая старый князь Эльбрус увидел юную девушку. За её красоту и прилежание в работе народ выбрал её гуашей (госпожой) праздничного «просяного шалаша» и назвал Машука, потому что по-кабардински «маш» – «просо». Влюбился в неё суровый старик. Но Машука любила его сына Арслана. Имя это значит «лев».
Князь отправил сына на войну, а Машуку взял к себе. Она отвергла старика, хотя он осыпал её золотом закатов и серебром снегов. Кольцо с бирюзою, подаренное Арсланом, охраняло девичество Машуки. Вернулся Арслан и похитил у отца любимую. Прихватили они с собой в путь верблюда и быка. Священное животное этих мест, змея, навела отца на след беглецов. В долине Подкумка схватились в битве отец и сын. Арслан раскроил мечом седую голову отца надвое, но собрал силы могучий князь, рассёк тело сына на пять частей, а потом обернулся к дрожащей от ужаса Машуке и ударил её в бок кинжалом…
Окаменело всё вокруг, превратилось в горы. На месте кинжального удара – Провал, кинжал стал горою рядом. Арслан сделался горою Бештау, это значит «пять вершин». Самое имя Арслана обратилось в гору Спящий лев. Упавший с головы сына шлем – гора Железная. Лукавая Змейка, Бык и Верблюд возвышаются неподалёку. Кольцо с голубой бирюзой, покатившись со звоном по ущельям, зацепилось за окраину скалы и стало Кольцом-горою, через которую просвечивает небо, с видом на снежный Эльбрус.
Раненая Машука своими горючими слезами (источниками) исцеляет людей. А Эльбрус поднял из недр земных живую воду – нарзан, жадно пьёт её, но вернуть старику силу она не может…
Позднее в письме к редактору газеты «Новое время» А.С. Суворину Чехов сообщал: «Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу Вас прочесть его. Пишу в нём о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увёз от порядочного человека жену и пишет об этом своё мнение: живёт с ней – мнение, расходится – мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности «несходства» убеждений, о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке... Такой винегрет, что Боже упаси. Мой мозг машет крыльями, а куда лететь не знаю». К сожалению, о судьбе этого рассказа известно только то, что он был уже набран в типографии, но не напечатан, и именно в этот рассказ Чехов вставил легенду. Возвращая её рукопись Л.Н. Ленской, он написал: «Ваша легенда мне очень нужна; я втиснул её в повестушку... легендой я всё-таки воспользуюсь. На один и тот же сюжет могут писать 20 человек, не рискуя стеснить друг друга».
Конечно, Чехову было интересно увидеть места, где происходило действие так восхитившей его легенды, хотя праздная обстановка курорта сама по себе его не привлекала. Он снова собрался на Кавказ. Академику архитектуры Ф.О. Шехтелю пишет о реальной возможности встретиться летом в Кисловодске, доктору Елене Михайловне Линтваревой указывает срок намеченной поездки: «Если Николаю станет легче, что очень возможно, то в июне или июле я поеду в Кисловодск, где открою лавочку и буду лечить дам и девиц. Чувствую медицинский зуд. Опротивела литература».
Гостиница Л.Н. Зипалова, в 1896 году здесь жил А.П. Чехов
На Воды тянул писателя, конечно, не медицинский зуд. В эти годы строгой шлифовки собственного стиля, поисков новых, предельно экономных форм для выражения мыслей Чехова тянуло к местам, где жил Лермонтов, автор, чью прозу Чехов считал эталонной. Известно, что Чехов восхищался «Таманью», ясной и простой точностью её художественного языка. Он говорил, что, разбирая каждую фразу «Тамани», он «как бы постепенно учился писать… Пусть все литераторы соберутся – и ни один не найдёт слова, которое можно было бы прибавить или убавить. Они все как цельный аккорд».
В курортной читальне, где беседовал со «смотрительницами», как тогда называли сотрудниц, писатель дал им свой адрес, предложил обращаться к нему за помощью, если понадобится. И помощь понадобилась. Одна из «смотрительниц», Елена Николаевна Беспалова, шесть лет спустя просила Чехова помочь ей в лечении сына. В письме она благодарила Антона Павловича: «Получила Ваше дорогое письмо и приношу Вам искреннюю признательность за Вашу отзывчивость... Спасибо Вам, что успокоили меня в данное время. Я живу только одной надеждой, что, благодаря Вашему участию, сын мой получит возможность хоть немного подкрепить своё здоровье». Заботами и хлопотами о людях Чехов был занят постоянно, считая это своим и врачебным, и писательским долгом.
Мария Павловна Чехова вспоминала, как при встрече с её братом Пётр Ильич Чайковский выразил желание написать оперу «Бэла» и предложил Антону Павловичу, восхищённому Кавказом, поработать над либретто. Они оба уже обсуждали задуманное: «Бэла – сопрано, Печорин – баритон, Максим Максимович – тенор, Казбич – бас». Жаль, что опера так и не была создана, не соединились в общем творении имена Лермонтова, Чехова и Чайковского.
Итак, Чехов спешил снова взглянуть на Кавказ, на Водах пройти по путям Лермонтова. В Кисловодске жил тогда его добрый московский приятель, сокурсник писателя по Московскому университету, врач Николай Николаевич Оболенский, специалист по болезням сердца, инициатор создания кисловодского терренкура – «тропы здоровья». Доктор жил и вёл приём на даче генеральши Марии Кирилловны Жердевой. К сожалению, дом не сохранился, он находился на левом берегу реки Ольховки, где сегодня расположен санаторий «Жемчужина Кавказа». В память о заслугах доктора Оболенского впоследствии улице было присвоено его имя.
Возможно, с Оболенским Антон Павлович советовался и о своём лечении, ведь в ту пору Кисловодск считался курортом для лёгочных больных. Сохранилось небольшое письмо Чехова с почтовым штемпелем – «1 сентября 1896 года. Кисловодская слобода»: «Милый Николай Николаевич, не забудьте же послать в гостиницу Зипалова полотенце и сказать на почте, чтобы корреспонденцию выслали мне в Феодосию, дом Суворина, ещё раз большое спасибо за гостеприимство. Низко всем кланяюсь. Ваш А. Чехов».
Давняя дружба двух врачей подтверждается дарственной надписью на книге А.П. Чехова «Повести и рассказы» (М., 1894): «Милому Николаю Николаевичу Оболенскому на память о турах и кабанах, убитых нами на Бермамуте в ночь под 29 августа». Эта книга в Московском литературном музее.
Ещё один чеховский приятель, Лев Филиппович Волькенштейн, открыл адвокатскую контору и купил дачу с садом в Кисловодске, на улице Хлудовской, рядом с домом архитектора Э.Б. Ходжаева. Вполне возможно, что Чехов навещал своего таганрогского приятеля, и это ещё один «чеховский адрес» на кисловодской карте.
Из Кисловодска путь Чехова лежал в Крым, а оттуда – в Мелихово. Покидая Кавказ, Антон Павлович сообщил приятелю А.А. Тихонову-Луговому в открытке от 1 сентября 1896 года: «Сегодня же выехал из Кисловодска. Пишу в вагоне». Чехову необходимо было разъезжать по стране, пристально вглядываться в окружающий мир, искать сюжеты для будущих произведений. После кавказских скитаний Чехов долго жил воспоминаниями об этих удивительных местах.
Любопытна сделанная тогда же пометка в записной книжке: «1 сентября 1896 года на станции Минеральные Воды шёл «Медведь». За несколько лет до этого в одном письме Чехов заметил: «Мой «Иванов», представьте себе, даже в Ставрополе шёл». Это говорит о большой популярности Чехова. Надо также отметить, что на рубеже века Кавказские Воды стали любимым местом отдыха и лечения для многих артистов Московского художественного театра, с которым Чехов так сблизился в последние годы жизни.
Восемь дней провёл Чехов в Кисловодске в 1896 году. Лёгкая жизнь не показалась интересной великому труженику, каким был Чехов, да и погода испортилась. 31 августа Антон Павлович «почёл за благо удрать».
На этом встреча Чехова с Кавказом не закончилась. Влюблённый в актрису художественного театра Ольгу Книппер, Чехов узнал, что она на гастролях в Тифлисе, и в июне 1899 года умчался с друзьями на Юг. В Тифлисе они поселились в «Северных номерах». Главной целью для Чехова было увидеться с Книппер. После поездки и этой встречи он приступил к работе над пьесой «Мещане». В кавказской поездке участвовали Васнецов, Алексин, Середин – люди высокой культуры, широкого образования, приятные Чехову. Последнему Чехов подписал дарственную на книге: «Душе тонкой, чуткой, отзывчивой – хорошему моему человеку, которым горжусь, Леониду Валентиновичу Середину, на память». Пробыли друзья в Тбилиси около недели, ночью уехали в Батуми и оттуда в Ялту.
Со временем Чехов полюбил Кавказ и его людей. Правда, в творчестве писателя этот край не получил такого полного отображения, как у Пушкина, Лермонтова или Толстого. В одном из писем писатель сообщает: «…если бы я прожил на Кавказе хотя бы месяц, то, думаю, написал бы полсотни обольстительных сказок. И с каждого кустика, со всех полутеней на горах и с неба глядят тысячи сюжетов».
Нет, ничего не проходит бесследно. Эта последняя поездка, какой бы она ни казалась «нерезультативной», дала Чехову заметки для будущей повести «Дуэль».
Среди мест, хранящих память о посещении Чеховым Кавказских Вод, – седой Бермамыт. Сегодня уже восстановлены путешествия в этот прекрасный, божественной красоты район, и, мне думается, экскурсоводы обязательно должны вспоминать Чехова! На гостинице Зипалова в мае 1973 года была установлена мемориальная доска скульптора Гургена Курегяна. Ярко-красные пионы загорелись у мраморной плиты – как дань памяти великому мастеру слова, как свидетельство благодарности потомков замечательному россиянину.
Борис Розенфельд,
почётный гражданин Кисловодска, заслуженный работник культуры России, член Союза писателей России