Плюкфельдер Рудольф Владимирович, шахтер, штангист,тренер. ч1
заслуженный мастер спорта СССР (1962), заслуженный тренер СССР (1965). Чемпион Олимпийских игр (1964), неоднократный чемпион мира, Европы, СССР в среднем весе. Из книги "Чужой среди своих"
С кем только не встретишься в поезде! Не надо было читать романов: раскованные люди болтали обо всём, что творилось в стране. Моё доброе к ним отношение вызывало у них потребность высказаться. Я тогда думал: если Н.С.Хрущёв хочет узнать то, о чём думает народ, то пусть сядет на поезд Москва-Владивосток. Русский народ открытый, без двойного дна. Недаром говорят - „простая русская душа“. ..Жизнь - это мы сами, и история творится нами. Мы для того и живём, чтобы, зная о прошлом, отбрасывать всё плохое и черпать оттуда, из прошлого, всё хорошее и человечное...
А.Вахонин через день после возвращения с соревнований вышел на работу. По своим результатам он подошёл близко к мировому уровню. Другие спортсмены с такими результатами уже года три находились бы на стипендии. Н.И.Шатов обещал Алексею стипендию, но её всё не было. Вахонин работал в мехцехе, в бригаде Меркулова и Кирсанова. Они жалели Алексея и говорили: „Это наш второй подарок советскому спорту“... Истины ради замечу, что постоянно ходить на работу было для Вахонина даже лучше. Я знал: перейдя на стипендию, он от безделья начнёт беспрерывно пить водку со своей женой Зиной. Поэтому я не слишком настаивал, чтобы Москва скорее взяла Алексея на полное обеспечение. А.Вахонин работал в забое и в то же время вполне справлялся с интенсивными нагрузками.
Всё зависело от правильно и взвешенно составленного плана тренировок. Вахонин не помогал мне распределять свои нагрузки по тренировочным дням. Если я сам составлял для себя планы, которые подчас нарушал - за что и бывал наказан, - то Алексей полностью роботизировался. Сначала я возмущался, что Вахонин мне не помогает: ведь получалось, что я его не тренирую, а дрессирую. - Давай думай сам и составляй себе планы тренировок, - говорил я ему, - а я тебе помогу. - Зачем я должен этим заниматься? - недоумевал Вахонин. - Я ведь тебе доверяю. - Алексей, ты ведь работаешь в шахте и лучше меня знаешь, насколько устаёшь на работе. Поэтому тебе виднее, какую дать себе нагрузку на тренировке. - Нет, Рудольф: в прошлом году я попробовал обойтись без твоих планов и тренировался по самочувствию, – ответил мне Вахонин. - И дошёл до того, что не смог поднимать штангу вообще.
Видно, тут всё не так просто, как я думал. Как тренер я шаг за шагом делал открытия. Наращивание силы имеет нечто общее с освоением музыки: один человек делает это быстро, другому требуются годы. В нашем спортзале постепенно набралось много спортсменов, переставших развиваться. А как и по какому пути следовало развиваться мне? Проклятая травма на Олимпиаде разрушила все мои планы. После выступления в Риме, где я был обязан выиграть, я планировал на той же силовой базе победить на чемпионате мира 1961 г. и на этом завершить свои выступления. Наконец, мне хотелось закончить в Киселёвске десятый класс, поступить на заочное отделение в институт физкультуры и преподавать где-нибудь в школе со спортивным уклоном или в техникуме. Либо уехать на Украину, в свою Ново-Орловку и выкупить там наш старый дом или хотя бы заполучить его фундамент.
Но через родственников из Енакиева я узнал, что мы, советские немцы, по-прежнему наказаны „именем народа“ за нападение фашистской Германии на миролюбивую страну Советов. И что поэтому мне не только не дадут купить фундамент нашего дома, но и вообще не пропишут на Донбассе. Доступ в районы, где советские немцы проживали до 1941 г., оставался для нас закрытым, хотя ещё в 1956 г. нас сняли с учёта в спецкомендатуре. Вокруг нашего положения продолжалась политическая возня, нам всё ещё мстили и, само собой разумеется, списывали на нас, на немцев, любые огрехи и просчёты. Пусть, мол, эти немцы сидят на месте и вкалывают, искупая свою вину, а если хотят уехать, то для этого имеются Казахстан, Средняя Азия или Сибирь вплоть до Иркутска.
Дальше на восток нам ездить тоже было нельзя: дальневосточные районы оставались закрытыми не только для нас, для изгоев, но и для всех граждан СССР. Чтобы их посетить, требовалось специальное разрешение. Справедливости ради замечу, что вслух об этих препонах никто не сожалел. Дескать, раз надо - значит надо. Монтажник Ловейко рассказал на шахте по данному поводу следующий анекдот с политическим запашком. КПСС приняла решение повесить малоактивных членов профсоюзов. Вопрос вынесли на профсоюзное собрание. Никто не возражал, только один интеллигентный с виду человек спросил: - А профсоюз выдаст верёвки, чтобы нас вешать, или нам нужно принести их из дома? Председатель профкома поблагодарил члена профсоюза за сознательность и поставил вопрос на голосование. Все проголосовали за то, чтобы принести свои верёвки - тщательно продезинфицированные.
А один партиец сказал мне в поезде: - Мы допустили ошибку, отпустив чеченцев из Казахстана. Поэтому вас, немцев, никогда не пустят домой. И вам не вернут ни ваши отнятые дома, ни скот, ни ухоженные земли. Таким образом, я оказался у разбитого корыта. Я уже думал всё бросить и сказал об этом нашему начальнику цеха Александру Терентьевичу Клышко. Но он возразил: - Ты что, Рудольф! Тебе ведь в штанге нет равных. Поэтому будет очень глупо всё бросать. Если что, мы тебя всегда и во всём поддержим. Плохо только, что ты уехал в центр. Мы ведь здесь тебе такой дом отгрохали бы! Ты только скажи. У нас вон завалило 10-метровый щит, так там накат брёвен на два или даже на три дома. Чтобы достать этот щит, нужно только установить на поверхности пятитонную лебёдку и протянуть 50 метров каната. Щит опрокинулся, брёвна торчат, их можно вытащить. Они все семиметровые – так что сруб, считай, почти готов. Остальное мы всё выпишем, и ты станешь жить припеваючи. А штангу пока не бросай. Ты ведь нарастил силу? Вот и реализуй её. А там будет видно.
В первой книге я уже писал об этих щитах. Добавлю ещё несколько слов. Кое-где уголь залегал у нас всего в 4-5 метрах от поверхности земли. Чтобы отработать толстый пласт, требовалось только накатать бревна в виде щита и скрепить их специальными анкерными болтами. Этот щит служил защитой от обвала породы. Бульдозеры на поверхности проделывали траншею до угля, и прямо на уголь устанавливались щиты, связанные друг с другом канатами. Снизу с обрезного штрека пробивалась печь, через которую уголь сыпался вниз до основного штрека – примерно на глубину 300 метров. Щит должен был ползти вниз, скользя бортами, сперва до обрезного, а затем и до конвейерного штреков, выдерживая все взрывы, которые производились под ним. И вот один такой щит попал в аварию. Во время взрыва лопнули скреплявшие его канаты, и щит развалился. В завале осталось огромное количество леса. Нужно было только пойти на риск и вытащить свежие сосновые бревна, доставленные из Барзаса. Лес, побывавший в употреблении, имел смехотворно низкую цену.
- Спасибо, лес мне сейчас не нужен, - ответил я А.Т.Клышко. - Но я продолжу поднимать штангу и вести за собой штангистов. К тому же у меня есть А.Вахонин. Вот я и подготовлю его, чтобы мы оба стали олимпийскими чемпионами. Теперь я почти каждый день ездил на тренировки из центра города в Афонино. В начале мая 1961 г. нас с Вахониным вызвали на сборы в Кисловодск. Вахонин жаловался: мол, только втянулся в работу, а тут нужно опять собираться в путь. От Новосибирска до Москвы мы решили добираться не на поезде, а на самолёте. В Москве Вахонину наконец подписали бумаги на стипендию. Теперь ему больше не было нужды работать на шахте. А мне выдали гонорар за три мировых рекорда, установленных ещё в 1959 г., о которых я уже и забыл. Когда я сдавал в бухгалтерию отдела тяжёлой атлетики финансовый отчёт за “Кубок Дружбы”, меня вызвала к себе главный бухгалтер.
- Разве вы не знаете, что за мировые рекорды платят деньги? - спросила она. - Я понимаю, это немного, но всё-таки... - Знаю, но ведь эти деньги вроде считаются секретными… - Ну, погоди, Шатов! - сказала бухгалтерша. Она открыла книгу, где было написано, когда Н.И.Шатова известили об этих деньгах. - Я ему сказала, что деньги лежат давным-давно. Мы их еле отстояли, деньги уже хотели списать. Отдел тяжёлой атлетики выписал вам премии по минимальной шкале. Видимо, это произошло потому, что вы не выступили в Риме. Что там такое стряслось? Мой муж тоже штангист, и он страшно вас уважает. - Неужто больше, чем вас? - пошутил я. Бухгалтерша вызвала сотрудницу, дала ей ведомость и сказала: - Лена, выдай Плюкфельдеру деньги за его мировые рекорды.
Чтобы читатель представлял, о каких суммах шла речь, сообщу, что за каждый рекорд мне заплатили на несколько рублей больше моего месячного оклада. Лена наклонилась ко мне и тихо спросила: - А почему вам так мало платят? - Видимо, пришёлся не ко двору в отделе тяжёлой атлетики, - тоже шепотом ответил я. Она распахнула большие завораживающие глаза. - Ах, да, вы ведь шахтёр, и поэтому начальники думают, что вам деньги не нужны… Ладно, я шучу, - произнесла Лена и закрыла бухгалтерские книги, которые считались секретными.
Поезд помчал нас с А.Вахониным из Москвы на юг. Природа за окном менялась на глазах. Я вспомнил недавнюю первомайскую демонстрацию в Киселёвске. Весной было особенно заметно, как хорошеют наши город и стадион. Каждый год появлялось что-нибудь новое. Центр Киселёвска мне нравился, но теперь, чтобы попасть в наш клуб в Афонино, мне приходилось каждый раз пересекать у Томского переезда основную железнодорожную магистраль Кузбасса. На этом переезде машины простаивали часами, скапливаясь по обе стороны от него, что приводило к огромным потерям времени. Меня удивляло, почему грамотные люди молчат и ничего не предпринимают по этому поводу. Шахта, затрачивая огромные средства, пробивала стволы до 200 м глубиной, а после выемки угля всё это заваливалось и затем строилось в каком-нибудь другом месте заново. Неужели никому не пришло в голову, что точно так же можно пробить и туннель под железной дорогой? Это стоило бы не так уж много, зато машины перестали бы простаивать.
Если за определённое время не загрузить вагоны, то железная дорога берёт с шахты большой штраф. А тут десятки машин стояли по вине железной дороги - и это не имело никаких последствий. Сколько людей, например, умирало оттого, что закрытый переезд не давал проехать автомобилям “скорой помощи”? На мой взгляд, простой транспорта на Томском переезде представлял собой настоящее вредительство со стороны властей. Видно, у партии, у нашего рулевого, что-то было не в порядке с рулём.
Я смотрел в окно поезда и видел, что длинные хвосты машин выстраиваются у переездов повсеместно. Создавалось впечатление, что советская власть ведёт себя как временщик, то есть как субъект, живущий одним днём. Я подозвал к окну Вахонина и обратил его внимание на простаивавшие машины. - Так это даже хорошо, - сказал мне Алексей: - пусть люди побольше отдохнут. Да, с логикой у моего подопечного имелись проблемы. А ведь бог наградил Вахонина такими крепкими ногами и такой спиной! Алексей, правда, не отличался гибкостью, но зато прекрасно толкал вес от груди в „ножницы“. Почему же я всё время должен был думать за него? Мать постоянно ругала меня за то, что я беру на себя слишком многое, и в качестве примера приводила колхозное строительство в нашей Ново-Орловке: - Отец ночами не спал, но всё-таки поднял колхоз. И что в итоге? Смотри, сынок, коммунисты уничтожают всех инициативных людей! Неужто инициатива наказуема и в спорте? Отца уничтожили по указке кремлёвских вождей. Видно, им было не по душе, что на Украине развелось так много немцев и что немецкие сёла разрастались на глазах.
Я узнал, что на следующий день в 10 утра наш поезд прибудет в Дебальцево. С этой станции меня в 14 лет выслали с матерью и с братом в Сибирь. Такое не забывают. От Дебальцева до Ново-Орловки всего 16 км. Сюда мы возили на лошадях зерно, отсюда привозили семена, присланные из Республики немцев Поволжья. Название „Дебальцево“ звучало в моих ушах с самых ранних лет. И вот я снова оказался на земле своего детства. Мы с Вахониным поужинали, выпили крепкого чая и легли спать. Под стук колёс я унёсся мыслями в тот день, в 23 сентября 1941 г., сложил руки на груди и помолился. Молитв я не знал, помнил только короткую детскую молитву, которой мать обучила меня, когда мне было 6 лет: „Ich bin klein, mein Herz ist rein, soll niemand drin wohnen, als Jesu allein“.* С этой молитвой я не расстаюсь и поныне.
Настало утро. По расписанию поезд должен был стоять в Дебальцево 10 минут. Мы стали подъезжать к станции, и я принялся рассказывать Вахонину: - Вон там элеватор, а сейчас будет переезд. Когда мы сдавали зерно на элеватор, очередь выстраивалась до самого переезда. Лошади из нашего села были лучшими. А какую на них надевали сбрую! В медных бляшках, как у цыган. Поезд остановился, и я повёл Алексея к тому месту, откуда нас увозили с украинской земли. Я шёл по путям, он за мной. Мы подошли к большим тополям. Здесь, в тупике, тогда стояли наши двухосные вагоны, в которых обычно возили скот и прочие грузы. Вахонин достал из кучи металлолома кусок рессоры и стал копать им землю. - Чтобы все знали, что ты отсюда поехал в Сибирь, - сказал он и засмеялся. - Чему ты смеёшься, Лёша? - Радуюсь, что тебя, Рудольф, привезли к нам. Иначе кто меня тренировал бы? Да, кому горе, а кому и смех. - Пошли, Лёша, всё это сон, - сказал я. - Кстати, кто твой отец? - Я его не помню. Но мать сказала, что он чех по фамилии Куно. Его пригнали в Сибирь вместе с другими пленными солдатами ещё в Первую мировую войну.
На сборы в Кисловодске съехалось много штангистов, даже, пожалуй, слишком много. С одним из них, с Робертом Шейерманом, у нас сложилась доверительная дружба. Он всё выпытывал у меня ответы на самые разные вопросы. Роберт никак не мог понять, почему власти, творя геноцид над советскими немцами, не мешали нам быть комсомольцами и даже коммунистами, а теперь разрешали ездить на соревнования и сборы. Может быть, Хрущёв надеялся таким способом привить нам преданность советской власти - если не в этом поколении, так в следующем? Шейерман вполне серьёзно разузнавал у меня, почему я женился на немке. - Ты что, цепляешься за свою нацию? - говорил он. - Ты же видишь, что мы в СССР как белые вороны. Сколько немцы ни приносили России добра, всё равно здесь считают, что мы живём в чужом доме. Вот уже 200 лет у нас нет своего дома и, по всему видно, не будет. - Ты прав, Роберт, но моя мать всегда говорила: „Jedes Schwein muß аn seinem Troge sein“ .
Понимаешь, детям тяжело, когда они не знают, к какой стае принадлежат. Я не хотел своей женитьбой причинить матери боль, ведь она посвятила нам всю свою жизнь и из-за нас не вышла замуж после гибели отца. Теперь для меня настала пора возвратить ей этот долг. Нам, парням, к счастью, легче, чем девушкам, и мы должны знать, кого нам выбирать. Но я, вообще-то, не цеплялся, как ты говоришь, за свою нацию, не выбирал жену по национальному признаку. Я до Валентины вообще ни с кем не дружил, она - моя первая любовь. Мы с ней встречались почти три года, а поженились после того, как нам пришлось подписаться под указом о вечной ссылке. Я тогда потерял надежду на спортивные победы.
Роберт притих, выслушав меня, и затем сказал: - Да, моя мать тоже настрадалась из-за меня. Он спросил, нет ли у нас в Киселёвске хороших немецких девушек, и я дал ему адрес своей знакомой Эрны Кирхмайер, которая в то время училась в пединституте в Сталинске. Вскоре Роберт приехал к нам в Киселёвск, встретился с Эрной, и она ему понравилась. Но ей нужно было закончить курс, и они договорились сойтись осенью. Роберт получил в Свердловске квартиру и дал телеграмму, чтобы Эрна к нему приехала. Та ответила: „Если любишь, то сам приедешь за мной“. Роберт объяснил ей в письме, что у него проблемы по службе, предстоят серьёзные соревнования, и написал: мол, Крупская ведь тоже приехала к Ленину, и ничего плохого тут нет. Однако родители Эрны отсоветовали ей ехать: дескать, у немцев так не принято. Они сослались на пример Марии, жены моего брата Николая. Правда, она, как я писал в первой книге, приехала к нам не по своей воле, а по приказу министра МВД. Нельзя утверждать, что их с Николаем жизнь сложилась из рук вон плохо, но брат при удобном случае говорил: - А ты сама ко мне приехала. Брат прибегал к этому нехорошему, к этому спекулятивному приёму, когда бывал на сто процентов виноват и не мог оправдаться. Мария приходила к нам и плакала, а мать рассказывала обо всём об этом Кирхмайерам.
Поэтому родители Эрны и не хотели, чтобы она уезжала в неизвестность. Шейерман перевёз к себе в Свердловск свою мать, которая жила в Казахстане, а до этого на Волге среди немцев - и потому русский язык так и не освоила. Затем Роберт продолжил искать себе жену-немку. На тренировке он поделился с Яковом Берлиным своей неудачей с Эрной Кирхмайер и добавил: - Я заверил командующего, что женюсь в течение трёх месяцев, и мне дали квартиру именно с этим условием. Если не женюсь, то произойдёт скандал. Берлин сказал, что у него в группе на экономическом факультете учатся три немки, и все хорошие - выбирай любую. Р.Шейерман повесил на шею фотоаппарат и пришёл к Берлину на занятия по физкультуре. Тот, чтобы студентки не смущались, заранее сказал, что к ним придёт журналист. Роберт присмотрел себе девушку, и Берлин отозвал её в сторонку под предлогом, что у неё хотят взять интервью. Шейерман представился как корреспондент московской немецкой газеты „Нойес Лебен“, поговорил с девушкой, записал её фамилию и адрес. Её тоже звали Эрной, в дальнейшем они с Робертом поженились. Р.Шейерман сегодня живёт в Германии, у него двое детей: сын и дочь.
В Кисловодске мы много ходили по горам. Алексей Медведев, несмотря на свой немалый вес, затаскал меня по исхоженным тропам. Ходок из меня плохой - я все силы отдавал тренировкам. В то время я ещё не осознал, почему А.Медведеву хотелось так много ходить. Теперь же могу утверждать, что он недонагружал ноги. Я же нагружал свои ноги сильно, но Медведев был не согласен с моей концепцией о необходимости стрессовой нагрузки. В то время мы в Сибири пришли к выводу, что никакой хитроумной методики тренировок у столичных специалистов нет и в помине и что там просто происходит спекуляция вокруг использования науки в тяжёлой атлетике. Наука, если выразиться околослесарным термином, инструментализировалась. Из Сибири шёл приток новых спортсменов, а поколение довоенных штангистов ослабло в отношении методики тренировок. У них больше играли в штангу, чем поднимали её.
Против нас развернулась борьба со стороны Ю.В.Дуганова, а также И.З.Любавина и других. Они выхолостили тренировочный процесс у спортсменов Москвы, Ленинграда и Киева. Сергей Лопатин спасся только потому, что его тренировал отец. Беседуя со мной, А.Медведев не возражал против стрессовых нагрузок, но утверждал, что перегрузки – которыми он называл мои тренировки - могут отрицательно повлиять на результат. За моими плечами было 8 лет опыта, и я не стал спорить, оставшись при своём прежнем мнении. А.Медведев замкнулся в своей скорлупе и был сам виноват в том, что его обошли. При таком увеличении собственного веса, как у него, прирост в сумме троеборья должен происходить обязательно. Как говорят, время - деньги: промедление - это поражение. Медведеву никто не смел возражать, у него на все замечания был наготове ответ. Потому он и засиделся на месте. Позже та же участь постигла и Ю.Власова.
Тренеру очень хорошо работать с тяжеловесами. Как я уже писал, мой глаз „фотографировал“ их движения. Их тренировочные веса легко подсчитывать. Тяжеловесы делятся на две категории: одни приходят в тяжёлую атлетику, уже являясь тяжеловесами, а другие становятся таковыми со временем. Наиболее перспективен второй вариант. На наших сборах было легко заметить, на чьей стороне - А.Медведева или Ю.Власова - больше симпатий. У нас имелось три тренировочных зала. Я в основном тренировался в одном зале с Медведевым и видел, что посмотреть на его тренировки почти никто не приходит. Все шли смотреть на Власова. Медведев всё это замечал, но он не предполагал, что отношение к нему со стороны тренерского состава так быстро изменится. Лиза, мудрая жена Медведева, тоже всё увидела и сказала: - Да, Лёша, жизнь спортсмена на пике славы очень коротка. Знай я это раньше, столько еды тебе не таскала бы. Лиза была права. Я говорил ей: - Там, где всё измеряется килограммами и секундами, смена приходит быстро, и к этому нужно заранее готовиться.
Поэтому я и продолжаю числиться на шахте. Если завтра Н.И.Шатов вычеркнет меня из состава сборной, то послезавтра я выйду на прежнюю работу. - Слышишь, Лёша? - обратилась Лиза к мужу. - Рудольф в любой момент может опять спуститься в свою шахту. А куда спустишься ты? - Да, им с Вахониным легче, - пробурчал Медведев, - они - шахтёры. А мы, москвичи, интеллигенция - делать ничего не можем, зато умеем командовать… - Постой-ка, - прервала его жена, - ты ведь работал на заводе модельщиком. Что, тебя туда уже не примут? - Почему не примут? Но я - умный или глупый – москвич. А Москва - это голова страны. Так что если я даже захочу работать модельщиком, номенклатура меня всё равно не пустит обратно в цех.
..однажды Н.И.Шатов сказал, что в начале июня сборная команда СССР поедет на неделю в Египет. Мне сообщили, что тоже я включён в состав сборной. Но мне нужно было сначала наведаться домой..Наши ребята тренировались и работали. Они без нас выступили на первенстве Кузбасса. Там нашему коллективу начислили очки за нас с Вахониным, что оказалось для команды большим подспорьем. ..В Чумыше мы наловили бреднем рыбы, и уха получилась на славу. В этот летний период выходят из своих нор пескари. Пескарь - рыбка небольшая и очень пугливая. Она только несколько дней в году позволяет себе чуть отплывать от своих нор. В Сибири, если хотят сказать, что человек трусоват, говорят: „Ах ты, пескарь этакий !“ Дескать, долго будешь жить. Я ещё в Нарыме во время войны узнал от отправленных туда астраханских рыбаков, как ведёт себя та или иная рыба.
Вскоре я снова двинулся в путь. Из Москвы приехал на Подольскую спортбазу, а вскоре мы уже оказались в Каире. Приехали в советское посольство, там с нами провели соответствующий инструктаж. Нам сказали, что СССР строит в Египте Асуанскую плотину, но отношение к советским людям здесь строгое, и египтянам запрещают вступать в контакты с нами. Однажды наши машинисты экскаватора дали египтянину поесть, и египетские власти выдворили их за это из страны в 24 часа. Советских специалистов Египет использовал вовсю, но подкармливать голодных рабочих им категорически воспрещалось. Нас тоже предупредили, чтобы мы ничего не давали египтянам.
Египет - древняя, но отсталая страна. На улице было невозможно появиться: оборванные дети то и дело дёргали за одежду и просили „бакшиш”, что означает деньги. Советских людей здесь узнавали по одежде. Особенно мы выделялись своими широкими брюками. Нашу делегацию возглавил Вячеслав Григорьевич Максимов. Шатов с нами не поехал. Я слышал, что из тренеров сперва намечался Л.Механик, а почему он тоже не поехал, я сначала не догадывался. В.Г.Максимов заведовал отделом в Госкомспорте СССР. Он занимался борцами, но курировал также и штангу. Со мной в Спорткомитете в открытую старались не говорить, особенно если в комнате набирался народ. Бывало, мне сообщали, что я должен приехать на такое-то мероприятие. Но где взять билет или командировочное удостоверение? В отделе тяжёлой атлетики, где всё держал в своих руках Шатов, на эти темы разговаривать никто не хотел.
Москвичи или А.И.Божко со своими армейцами между собой “шу-шу-шу” - а ты, мол, периферия, выкручивайся, как знаешь. Тогда я шёл к Максимову. Как-то раз он усадил меня в своём кабинете, и я посетовал: мол, мне ничего не объясняют и, как я вижу, меня бойкотируют. Он пошёл в наш отдел и вскоре вернулся сильно возмущённый. - Да, - посетовал Максимов, - эхо войны всё ещё бродит в умах наших советских людей… - А разве я не советский? - спросил я. - Федот, да не тот, - ответил Максимов. - Я знаю, Рудольф, что тебе, шахтёру, не понять наших интриг. Ты у нас единственный немец. - В Свердловске есть ещё Роберт Шейерман, - уточнил я. - Вот и хорошо, что ты теперь не один. Теперь если что - обращайся ко мне.
После этого разговора у меня установились с В.Г.Максимовым хорошие отношения. В Египте он мне всё любезно объяснял. Когда я спросил его, почему в список для товарищеской встречи не включили А.Вахонина, он прикрыл дверь и рассказал о подноготной стороне нашей поездки. Оказалось, что я тоже не планировался для выступления в Египте. - Мы подали заявку в египетское посольство, - сказал Максимов, - и там вычеркнули дядю Лёву Механика, как ты его называешь, поскольку он по национальности еврей. Тогда мы спросили: „А немцу к вам приехать можно?“ Они сказали, что можно. Вот так ты и попал в Египет, чисто случайно. Эта новость шокировала меня - тем более, что я очень уважал дядю Лёву. “Вот те на, - подумал я, -наших евреев сажают в один котёл с российскими немцами!” Как же так?
Ведь евреи плохо относятся к нашим немцам, и мой брат испытал это на себе. Во время войны советское правительство создало для содержания немцев, а также ряда других „вражеских“ народов страны так называемую “трудармию”. В действительности же это были самые настоящие концлагеря, разве что без надписей на воротах: „Каждому своё“ и „Работа делает свободным“. А роль надсмотрщиков над их узниками власти зачастую доверяли людям еврейской национальности. Конечно, большинство евреев занималось этим не по своей воле. Но моя жена рассказывала, как издевался над российскими немцами во время войны один еврей, служивший начальником геологоразведки Убаредмета в Восточном Казахстане, где она в то время работала.
Я коснулся данной темы в первой книге, но всю правду о том, что творил тот самодур, просто невозможно описать. Национальность здесь ни при чём, думал я. Но вот теперь дядю Лёву Механика почему-то не пустили в Египет. Что такого плохого он мог там натворить? Сплошные загадки. В.Г.Максимов рассказывал: - Нам позвонили из египетского посольства и предупредили, что если в составе делегации есть евреи, выдающие себя за русских или за немцев, то пусть они лучше не едут в Египет. В итоге Л.Механика вычеркнули из состава делегации. Как говорила моя мать, слепая курица тоже иногда находит зерно. Мне пришло в голову: вот ведь до чего могут додуматься народы мира! А может, этим занимаются не народы, а отдельные прохвосты? .
Да, евреи создали на арабском Востоке своё государство. Но что же тут плохого? Еврейский народ захотел сам нести за себя ответственность, кормить и поить себя, чтобы евреев не упрекали в дармоедстве, не считали червями, выгрызающими изнутри чужое дерево. Теперь евреи съедутся вместе и со временем наладят отношения с арабами. Холокоста больше не будет: если евреев начнут притеснять в других странах, то им есть, куда уехать. А не поедут - это их дело. Но что, если евреев не выпустят, как не выпускали немцев из СССР, а будут использовать в качестве заложников? В отношении наших немцев этим занимались советские власти, а на оккупированных нацистами территориях - и германские структуры.
Российских немцев, попавших в руки нацистов, забирали в германскую армию, давали им в руки оружие, чтобы они воевали, в том числе и против русских. А кто отказывался, с теми не церемонились, их тут же расстреливали. Об этом мне рассказал Мартин Райнбольд, который попал в немецкий плен под Одессой. После войны его отправили в Коми АССР корчевать тайгу, где из сотни таких, как он, оставались в живых лишь 10-15 человек. И всё это делалось в рамках закона – равно как и геноцид евреев, и расстрел поляков в Катыни. Везде и на всё есть свой закон и порядок. Вот и придумали закон для дяди Лёвы Механика. Хорошо, что он уже стал тренером и больше не поднимал штангу. Но всё равно - наплевали в душу.
С кем только не встретишься в поезде! Не надо было читать романов: раскованные люди болтали обо всём, что творилось в стране. Моё доброе к ним отношение вызывало у них потребность высказаться. Я тогда думал: если Н.С.Хрущёв хочет узнать то, о чём думает народ, то пусть сядет на поезд Москва-Владивосток. Русский народ открытый, без двойного дна. Недаром говорят - „простая русская душа“. ..Жизнь - это мы сами, и история творится нами. Мы для того и живём, чтобы, зная о прошлом, отбрасывать всё плохое и черпать оттуда, из прошлого, всё хорошее и человечное...
А.Вахонин через день после возвращения с соревнований вышел на работу. По своим результатам он подошёл близко к мировому уровню. Другие спортсмены с такими результатами уже года три находились бы на стипендии. Н.И.Шатов обещал Алексею стипендию, но её всё не было. Вахонин работал в мехцехе, в бригаде Меркулова и Кирсанова. Они жалели Алексея и говорили: „Это наш второй подарок советскому спорту“... Истины ради замечу, что постоянно ходить на работу было для Вахонина даже лучше. Я знал: перейдя на стипендию, он от безделья начнёт беспрерывно пить водку со своей женой Зиной. Поэтому я не слишком настаивал, чтобы Москва скорее взяла Алексея на полное обеспечение. А.Вахонин работал в забое и в то же время вполне справлялся с интенсивными нагрузками.
Всё зависело от правильно и взвешенно составленного плана тренировок. Вахонин не помогал мне распределять свои нагрузки по тренировочным дням. Если я сам составлял для себя планы, которые подчас нарушал - за что и бывал наказан, - то Алексей полностью роботизировался. Сначала я возмущался, что Вахонин мне не помогает: ведь получалось, что я его не тренирую, а дрессирую. - Давай думай сам и составляй себе планы тренировок, - говорил я ему, - а я тебе помогу. - Зачем я должен этим заниматься? - недоумевал Вахонин. - Я ведь тебе доверяю. - Алексей, ты ведь работаешь в шахте и лучше меня знаешь, насколько устаёшь на работе. Поэтому тебе виднее, какую дать себе нагрузку на тренировке. - Нет, Рудольф: в прошлом году я попробовал обойтись без твоих планов и тренировался по самочувствию, – ответил мне Вахонин. - И дошёл до того, что не смог поднимать штангу вообще.
Видно, тут всё не так просто, как я думал. Как тренер я шаг за шагом делал открытия. Наращивание силы имеет нечто общее с освоением музыки: один человек делает это быстро, другому требуются годы. В нашем спортзале постепенно набралось много спортсменов, переставших развиваться. А как и по какому пути следовало развиваться мне? Проклятая травма на Олимпиаде разрушила все мои планы. После выступления в Риме, где я был обязан выиграть, я планировал на той же силовой базе победить на чемпионате мира 1961 г. и на этом завершить свои выступления. Наконец, мне хотелось закончить в Киселёвске десятый класс, поступить на заочное отделение в институт физкультуры и преподавать где-нибудь в школе со спортивным уклоном или в техникуме. Либо уехать на Украину, в свою Ново-Орловку и выкупить там наш старый дом или хотя бы заполучить его фундамент.
Но через родственников из Енакиева я узнал, что мы, советские немцы, по-прежнему наказаны „именем народа“ за нападение фашистской Германии на миролюбивую страну Советов. И что поэтому мне не только не дадут купить фундамент нашего дома, но и вообще не пропишут на Донбассе. Доступ в районы, где советские немцы проживали до 1941 г., оставался для нас закрытым, хотя ещё в 1956 г. нас сняли с учёта в спецкомендатуре. Вокруг нашего положения продолжалась политическая возня, нам всё ещё мстили и, само собой разумеется, списывали на нас, на немцев, любые огрехи и просчёты. Пусть, мол, эти немцы сидят на месте и вкалывают, искупая свою вину, а если хотят уехать, то для этого имеются Казахстан, Средняя Азия или Сибирь вплоть до Иркутска.
Дальше на восток нам ездить тоже было нельзя: дальневосточные районы оставались закрытыми не только для нас, для изгоев, но и для всех граждан СССР. Чтобы их посетить, требовалось специальное разрешение. Справедливости ради замечу, что вслух об этих препонах никто не сожалел. Дескать, раз надо - значит надо. Монтажник Ловейко рассказал на шахте по данному поводу следующий анекдот с политическим запашком. КПСС приняла решение повесить малоактивных членов профсоюзов. Вопрос вынесли на профсоюзное собрание. Никто не возражал, только один интеллигентный с виду человек спросил: - А профсоюз выдаст верёвки, чтобы нас вешать, или нам нужно принести их из дома? Председатель профкома поблагодарил члена профсоюза за сознательность и поставил вопрос на голосование. Все проголосовали за то, чтобы принести свои верёвки - тщательно продезинфицированные.
А один партиец сказал мне в поезде: - Мы допустили ошибку, отпустив чеченцев из Казахстана. Поэтому вас, немцев, никогда не пустят домой. И вам не вернут ни ваши отнятые дома, ни скот, ни ухоженные земли. Таким образом, я оказался у разбитого корыта. Я уже думал всё бросить и сказал об этом нашему начальнику цеха Александру Терентьевичу Клышко. Но он возразил: - Ты что, Рудольф! Тебе ведь в штанге нет равных. Поэтому будет очень глупо всё бросать. Если что, мы тебя всегда и во всём поддержим. Плохо только, что ты уехал в центр. Мы ведь здесь тебе такой дом отгрохали бы! Ты только скажи. У нас вон завалило 10-метровый щит, так там накат брёвен на два или даже на три дома. Чтобы достать этот щит, нужно только установить на поверхности пятитонную лебёдку и протянуть 50 метров каната. Щит опрокинулся, брёвна торчат, их можно вытащить. Они все семиметровые – так что сруб, считай, почти готов. Остальное мы всё выпишем, и ты станешь жить припеваючи. А штангу пока не бросай. Ты ведь нарастил силу? Вот и реализуй её. А там будет видно.
В первой книге я уже писал об этих щитах. Добавлю ещё несколько слов. Кое-где уголь залегал у нас всего в 4-5 метрах от поверхности земли. Чтобы отработать толстый пласт, требовалось только накатать бревна в виде щита и скрепить их специальными анкерными болтами. Этот щит служил защитой от обвала породы. Бульдозеры на поверхности проделывали траншею до угля, и прямо на уголь устанавливались щиты, связанные друг с другом канатами. Снизу с обрезного штрека пробивалась печь, через которую уголь сыпался вниз до основного штрека – примерно на глубину 300 метров. Щит должен был ползти вниз, скользя бортами, сперва до обрезного, а затем и до конвейерного штреков, выдерживая все взрывы, которые производились под ним. И вот один такой щит попал в аварию. Во время взрыва лопнули скреплявшие его канаты, и щит развалился. В завале осталось огромное количество леса. Нужно было только пойти на риск и вытащить свежие сосновые бревна, доставленные из Барзаса. Лес, побывавший в употреблении, имел смехотворно низкую цену.
- Спасибо, лес мне сейчас не нужен, - ответил я А.Т.Клышко. - Но я продолжу поднимать штангу и вести за собой штангистов. К тому же у меня есть А.Вахонин. Вот я и подготовлю его, чтобы мы оба стали олимпийскими чемпионами. Теперь я почти каждый день ездил на тренировки из центра города в Афонино. В начале мая 1961 г. нас с Вахониным вызвали на сборы в Кисловодск. Вахонин жаловался: мол, только втянулся в работу, а тут нужно опять собираться в путь. От Новосибирска до Москвы мы решили добираться не на поезде, а на самолёте. В Москве Вахонину наконец подписали бумаги на стипендию. Теперь ему больше не было нужды работать на шахте. А мне выдали гонорар за три мировых рекорда, установленных ещё в 1959 г., о которых я уже и забыл. Когда я сдавал в бухгалтерию отдела тяжёлой атлетики финансовый отчёт за “Кубок Дружбы”, меня вызвала к себе главный бухгалтер.
- Разве вы не знаете, что за мировые рекорды платят деньги? - спросила она. - Я понимаю, это немного, но всё-таки... - Знаю, но ведь эти деньги вроде считаются секретными… - Ну, погоди, Шатов! - сказала бухгалтерша. Она открыла книгу, где было написано, когда Н.И.Шатова известили об этих деньгах. - Я ему сказала, что деньги лежат давным-давно. Мы их еле отстояли, деньги уже хотели списать. Отдел тяжёлой атлетики выписал вам премии по минимальной шкале. Видимо, это произошло потому, что вы не выступили в Риме. Что там такое стряслось? Мой муж тоже штангист, и он страшно вас уважает. - Неужто больше, чем вас? - пошутил я. Бухгалтерша вызвала сотрудницу, дала ей ведомость и сказала: - Лена, выдай Плюкфельдеру деньги за его мировые рекорды.
Чтобы читатель представлял, о каких суммах шла речь, сообщу, что за каждый рекорд мне заплатили на несколько рублей больше моего месячного оклада. Лена наклонилась ко мне и тихо спросила: - А почему вам так мало платят? - Видимо, пришёлся не ко двору в отделе тяжёлой атлетики, - тоже шепотом ответил я. Она распахнула большие завораживающие глаза. - Ах, да, вы ведь шахтёр, и поэтому начальники думают, что вам деньги не нужны… Ладно, я шучу, - произнесла Лена и закрыла бухгалтерские книги, которые считались секретными.
Поезд помчал нас с А.Вахониным из Москвы на юг. Природа за окном менялась на глазах. Я вспомнил недавнюю первомайскую демонстрацию в Киселёвске. Весной было особенно заметно, как хорошеют наши город и стадион. Каждый год появлялось что-нибудь новое. Центр Киселёвска мне нравился, но теперь, чтобы попасть в наш клуб в Афонино, мне приходилось каждый раз пересекать у Томского переезда основную железнодорожную магистраль Кузбасса. На этом переезде машины простаивали часами, скапливаясь по обе стороны от него, что приводило к огромным потерям времени. Меня удивляло, почему грамотные люди молчат и ничего не предпринимают по этому поводу. Шахта, затрачивая огромные средства, пробивала стволы до 200 м глубиной, а после выемки угля всё это заваливалось и затем строилось в каком-нибудь другом месте заново. Неужели никому не пришло в голову, что точно так же можно пробить и туннель под железной дорогой? Это стоило бы не так уж много, зато машины перестали бы простаивать.
Если за определённое время не загрузить вагоны, то железная дорога берёт с шахты большой штраф. А тут десятки машин стояли по вине железной дороги - и это не имело никаких последствий. Сколько людей, например, умирало оттого, что закрытый переезд не давал проехать автомобилям “скорой помощи”? На мой взгляд, простой транспорта на Томском переезде представлял собой настоящее вредительство со стороны властей. Видно, у партии, у нашего рулевого, что-то было не в порядке с рулём.
Я смотрел в окно поезда и видел, что длинные хвосты машин выстраиваются у переездов повсеместно. Создавалось впечатление, что советская власть ведёт себя как временщик, то есть как субъект, живущий одним днём. Я подозвал к окну Вахонина и обратил его внимание на простаивавшие машины. - Так это даже хорошо, - сказал мне Алексей: - пусть люди побольше отдохнут. Да, с логикой у моего подопечного имелись проблемы. А ведь бог наградил Вахонина такими крепкими ногами и такой спиной! Алексей, правда, не отличался гибкостью, но зато прекрасно толкал вес от груди в „ножницы“. Почему же я всё время должен был думать за него? Мать постоянно ругала меня за то, что я беру на себя слишком многое, и в качестве примера приводила колхозное строительство в нашей Ново-Орловке: - Отец ночами не спал, но всё-таки поднял колхоз. И что в итоге? Смотри, сынок, коммунисты уничтожают всех инициативных людей! Неужто инициатива наказуема и в спорте? Отца уничтожили по указке кремлёвских вождей. Видно, им было не по душе, что на Украине развелось так много немцев и что немецкие сёла разрастались на глазах.
Я узнал, что на следующий день в 10 утра наш поезд прибудет в Дебальцево. С этой станции меня в 14 лет выслали с матерью и с братом в Сибирь. Такое не забывают. От Дебальцева до Ново-Орловки всего 16 км. Сюда мы возили на лошадях зерно, отсюда привозили семена, присланные из Республики немцев Поволжья. Название „Дебальцево“ звучало в моих ушах с самых ранних лет. И вот я снова оказался на земле своего детства. Мы с Вахониным поужинали, выпили крепкого чая и легли спать. Под стук колёс я унёсся мыслями в тот день, в 23 сентября 1941 г., сложил руки на груди и помолился. Молитв я не знал, помнил только короткую детскую молитву, которой мать обучила меня, когда мне было 6 лет: „Ich bin klein, mein Herz ist rein, soll niemand drin wohnen, als Jesu allein“.* С этой молитвой я не расстаюсь и поныне.
Настало утро. По расписанию поезд должен был стоять в Дебальцево 10 минут. Мы стали подъезжать к станции, и я принялся рассказывать Вахонину: - Вон там элеватор, а сейчас будет переезд. Когда мы сдавали зерно на элеватор, очередь выстраивалась до самого переезда. Лошади из нашего села были лучшими. А какую на них надевали сбрую! В медных бляшках, как у цыган. Поезд остановился, и я повёл Алексея к тому месту, откуда нас увозили с украинской земли. Я шёл по путям, он за мной. Мы подошли к большим тополям. Здесь, в тупике, тогда стояли наши двухосные вагоны, в которых обычно возили скот и прочие грузы. Вахонин достал из кучи металлолома кусок рессоры и стал копать им землю. - Чтобы все знали, что ты отсюда поехал в Сибирь, - сказал он и засмеялся. - Чему ты смеёшься, Лёша? - Радуюсь, что тебя, Рудольф, привезли к нам. Иначе кто меня тренировал бы? Да, кому горе, а кому и смех. - Пошли, Лёша, всё это сон, - сказал я. - Кстати, кто твой отец? - Я его не помню. Но мать сказала, что он чех по фамилии Куно. Его пригнали в Сибирь вместе с другими пленными солдатами ещё в Первую мировую войну.
На сборы в Кисловодске съехалось много штангистов, даже, пожалуй, слишком много. С одним из них, с Робертом Шейерманом, у нас сложилась доверительная дружба. Он всё выпытывал у меня ответы на самые разные вопросы. Роберт никак не мог понять, почему власти, творя геноцид над советскими немцами, не мешали нам быть комсомольцами и даже коммунистами, а теперь разрешали ездить на соревнования и сборы. Может быть, Хрущёв надеялся таким способом привить нам преданность советской власти - если не в этом поколении, так в следующем? Шейерман вполне серьёзно разузнавал у меня, почему я женился на немке. - Ты что, цепляешься за свою нацию? - говорил он. - Ты же видишь, что мы в СССР как белые вороны. Сколько немцы ни приносили России добра, всё равно здесь считают, что мы живём в чужом доме. Вот уже 200 лет у нас нет своего дома и, по всему видно, не будет. - Ты прав, Роберт, но моя мать всегда говорила: „Jedes Schwein muß аn seinem Troge sein“ .
Понимаешь, детям тяжело, когда они не знают, к какой стае принадлежат. Я не хотел своей женитьбой причинить матери боль, ведь она посвятила нам всю свою жизнь и из-за нас не вышла замуж после гибели отца. Теперь для меня настала пора возвратить ей этот долг. Нам, парням, к счастью, легче, чем девушкам, и мы должны знать, кого нам выбирать. Но я, вообще-то, не цеплялся, как ты говоришь, за свою нацию, не выбирал жену по национальному признаку. Я до Валентины вообще ни с кем не дружил, она - моя первая любовь. Мы с ней встречались почти три года, а поженились после того, как нам пришлось подписаться под указом о вечной ссылке. Я тогда потерял надежду на спортивные победы.
Роберт притих, выслушав меня, и затем сказал: - Да, моя мать тоже настрадалась из-за меня. Он спросил, нет ли у нас в Киселёвске хороших немецких девушек, и я дал ему адрес своей знакомой Эрны Кирхмайер, которая в то время училась в пединституте в Сталинске. Вскоре Роберт приехал к нам в Киселёвск, встретился с Эрной, и она ему понравилась. Но ей нужно было закончить курс, и они договорились сойтись осенью. Роберт получил в Свердловске квартиру и дал телеграмму, чтобы Эрна к нему приехала. Та ответила: „Если любишь, то сам приедешь за мной“. Роберт объяснил ей в письме, что у него проблемы по службе, предстоят серьёзные соревнования, и написал: мол, Крупская ведь тоже приехала к Ленину, и ничего плохого тут нет. Однако родители Эрны отсоветовали ей ехать: дескать, у немцев так не принято. Они сослались на пример Марии, жены моего брата Николая. Правда, она, как я писал в первой книге, приехала к нам не по своей воле, а по приказу министра МВД. Нельзя утверждать, что их с Николаем жизнь сложилась из рук вон плохо, но брат при удобном случае говорил: - А ты сама ко мне приехала. Брат прибегал к этому нехорошему, к этому спекулятивному приёму, когда бывал на сто процентов виноват и не мог оправдаться. Мария приходила к нам и плакала, а мать рассказывала обо всём об этом Кирхмайерам.
Поэтому родители Эрны и не хотели, чтобы она уезжала в неизвестность. Шейерман перевёз к себе в Свердловск свою мать, которая жила в Казахстане, а до этого на Волге среди немцев - и потому русский язык так и не освоила. Затем Роберт продолжил искать себе жену-немку. На тренировке он поделился с Яковом Берлиным своей неудачей с Эрной Кирхмайер и добавил: - Я заверил командующего, что женюсь в течение трёх месяцев, и мне дали квартиру именно с этим условием. Если не женюсь, то произойдёт скандал. Берлин сказал, что у него в группе на экономическом факультете учатся три немки, и все хорошие - выбирай любую. Р.Шейерман повесил на шею фотоаппарат и пришёл к Берлину на занятия по физкультуре. Тот, чтобы студентки не смущались, заранее сказал, что к ним придёт журналист. Роберт присмотрел себе девушку, и Берлин отозвал её в сторонку под предлогом, что у неё хотят взять интервью. Шейерман представился как корреспондент московской немецкой газеты „Нойес Лебен“, поговорил с девушкой, записал её фамилию и адрес. Её тоже звали Эрной, в дальнейшем они с Робертом поженились. Р.Шейерман сегодня живёт в Германии, у него двое детей: сын и дочь.
В Кисловодске мы много ходили по горам. Алексей Медведев, несмотря на свой немалый вес, затаскал меня по исхоженным тропам. Ходок из меня плохой - я все силы отдавал тренировкам. В то время я ещё не осознал, почему А.Медведеву хотелось так много ходить. Теперь же могу утверждать, что он недонагружал ноги. Я же нагружал свои ноги сильно, но Медведев был не согласен с моей концепцией о необходимости стрессовой нагрузки. В то время мы в Сибири пришли к выводу, что никакой хитроумной методики тренировок у столичных специалистов нет и в помине и что там просто происходит спекуляция вокруг использования науки в тяжёлой атлетике. Наука, если выразиться околослесарным термином, инструментализировалась. Из Сибири шёл приток новых спортсменов, а поколение довоенных штангистов ослабло в отношении методики тренировок. У них больше играли в штангу, чем поднимали её.
Против нас развернулась борьба со стороны Ю.В.Дуганова, а также И.З.Любавина и других. Они выхолостили тренировочный процесс у спортсменов Москвы, Ленинграда и Киева. Сергей Лопатин спасся только потому, что его тренировал отец. Беседуя со мной, А.Медведев не возражал против стрессовых нагрузок, но утверждал, что перегрузки – которыми он называл мои тренировки - могут отрицательно повлиять на результат. За моими плечами было 8 лет опыта, и я не стал спорить, оставшись при своём прежнем мнении. А.Медведев замкнулся в своей скорлупе и был сам виноват в том, что его обошли. При таком увеличении собственного веса, как у него, прирост в сумме троеборья должен происходить обязательно. Как говорят, время - деньги: промедление - это поражение. Медведеву никто не смел возражать, у него на все замечания был наготове ответ. Потому он и засиделся на месте. Позже та же участь постигла и Ю.Власова.
Тренеру очень хорошо работать с тяжеловесами. Как я уже писал, мой глаз „фотографировал“ их движения. Их тренировочные веса легко подсчитывать. Тяжеловесы делятся на две категории: одни приходят в тяжёлую атлетику, уже являясь тяжеловесами, а другие становятся таковыми со временем. Наиболее перспективен второй вариант. На наших сборах было легко заметить, на чьей стороне - А.Медведева или Ю.Власова - больше симпатий. У нас имелось три тренировочных зала. Я в основном тренировался в одном зале с Медведевым и видел, что посмотреть на его тренировки почти никто не приходит. Все шли смотреть на Власова. Медведев всё это замечал, но он не предполагал, что отношение к нему со стороны тренерского состава так быстро изменится. Лиза, мудрая жена Медведева, тоже всё увидела и сказала: - Да, Лёша, жизнь спортсмена на пике славы очень коротка. Знай я это раньше, столько еды тебе не таскала бы. Лиза была права. Я говорил ей: - Там, где всё измеряется килограммами и секундами, смена приходит быстро, и к этому нужно заранее готовиться.
Поэтому я и продолжаю числиться на шахте. Если завтра Н.И.Шатов вычеркнет меня из состава сборной, то послезавтра я выйду на прежнюю работу. - Слышишь, Лёша? - обратилась Лиза к мужу. - Рудольф в любой момент может опять спуститься в свою шахту. А куда спустишься ты? - Да, им с Вахониным легче, - пробурчал Медведев, - они - шахтёры. А мы, москвичи, интеллигенция - делать ничего не можем, зато умеем командовать… - Постой-ка, - прервала его жена, - ты ведь работал на заводе модельщиком. Что, тебя туда уже не примут? - Почему не примут? Но я - умный или глупый – москвич. А Москва - это голова страны. Так что если я даже захочу работать модельщиком, номенклатура меня всё равно не пустит обратно в цех.
..однажды Н.И.Шатов сказал, что в начале июня сборная команда СССР поедет на неделю в Египет. Мне сообщили, что тоже я включён в состав сборной. Но мне нужно было сначала наведаться домой..Наши ребята тренировались и работали. Они без нас выступили на первенстве Кузбасса. Там нашему коллективу начислили очки за нас с Вахониным, что оказалось для команды большим подспорьем. ..В Чумыше мы наловили бреднем рыбы, и уха получилась на славу. В этот летний период выходят из своих нор пескари. Пескарь - рыбка небольшая и очень пугливая. Она только несколько дней в году позволяет себе чуть отплывать от своих нор. В Сибири, если хотят сказать, что человек трусоват, говорят: „Ах ты, пескарь этакий !“ Дескать, долго будешь жить. Я ещё в Нарыме во время войны узнал от отправленных туда астраханских рыбаков, как ведёт себя та или иная рыба.
Вскоре я снова двинулся в путь. Из Москвы приехал на Подольскую спортбазу, а вскоре мы уже оказались в Каире. Приехали в советское посольство, там с нами провели соответствующий инструктаж. Нам сказали, что СССР строит в Египте Асуанскую плотину, но отношение к советским людям здесь строгое, и египтянам запрещают вступать в контакты с нами. Однажды наши машинисты экскаватора дали египтянину поесть, и египетские власти выдворили их за это из страны в 24 часа. Советских специалистов Египет использовал вовсю, но подкармливать голодных рабочих им категорически воспрещалось. Нас тоже предупредили, чтобы мы ничего не давали египтянам.
Египет - древняя, но отсталая страна. На улице было невозможно появиться: оборванные дети то и дело дёргали за одежду и просили „бакшиш”, что означает деньги. Советских людей здесь узнавали по одежде. Особенно мы выделялись своими широкими брюками. Нашу делегацию возглавил Вячеслав Григорьевич Максимов. Шатов с нами не поехал. Я слышал, что из тренеров сперва намечался Л.Механик, а почему он тоже не поехал, я сначала не догадывался. В.Г.Максимов заведовал отделом в Госкомспорте СССР. Он занимался борцами, но курировал также и штангу. Со мной в Спорткомитете в открытую старались не говорить, особенно если в комнате набирался народ. Бывало, мне сообщали, что я должен приехать на такое-то мероприятие. Но где взять билет или командировочное удостоверение? В отделе тяжёлой атлетики, где всё держал в своих руках Шатов, на эти темы разговаривать никто не хотел.
Москвичи или А.И.Божко со своими армейцами между собой “шу-шу-шу” - а ты, мол, периферия, выкручивайся, как знаешь. Тогда я шёл к Максимову. Как-то раз он усадил меня в своём кабинете, и я посетовал: мол, мне ничего не объясняют и, как я вижу, меня бойкотируют. Он пошёл в наш отдел и вскоре вернулся сильно возмущённый. - Да, - посетовал Максимов, - эхо войны всё ещё бродит в умах наших советских людей… - А разве я не советский? - спросил я. - Федот, да не тот, - ответил Максимов. - Я знаю, Рудольф, что тебе, шахтёру, не понять наших интриг. Ты у нас единственный немец. - В Свердловске есть ещё Роберт Шейерман, - уточнил я. - Вот и хорошо, что ты теперь не один. Теперь если что - обращайся ко мне.
После этого разговора у меня установились с В.Г.Максимовым хорошие отношения. В Египте он мне всё любезно объяснял. Когда я спросил его, почему в список для товарищеской встречи не включили А.Вахонина, он прикрыл дверь и рассказал о подноготной стороне нашей поездки. Оказалось, что я тоже не планировался для выступления в Египте. - Мы подали заявку в египетское посольство, - сказал Максимов, - и там вычеркнули дядю Лёву Механика, как ты его называешь, поскольку он по национальности еврей. Тогда мы спросили: „А немцу к вам приехать можно?“ Они сказали, что можно. Вот так ты и попал в Египет, чисто случайно. Эта новость шокировала меня - тем более, что я очень уважал дядю Лёву. “Вот те на, - подумал я, -наших евреев сажают в один котёл с российскими немцами!” Как же так?
Ведь евреи плохо относятся к нашим немцам, и мой брат испытал это на себе. Во время войны советское правительство создало для содержания немцев, а также ряда других „вражеских“ народов страны так называемую “трудармию”. В действительности же это были самые настоящие концлагеря, разве что без надписей на воротах: „Каждому своё“ и „Работа делает свободным“. А роль надсмотрщиков над их узниками власти зачастую доверяли людям еврейской национальности. Конечно, большинство евреев занималось этим не по своей воле. Но моя жена рассказывала, как издевался над российскими немцами во время войны один еврей, служивший начальником геологоразведки Убаредмета в Восточном Казахстане, где она в то время работала.
Я коснулся данной темы в первой книге, но всю правду о том, что творил тот самодур, просто невозможно описать. Национальность здесь ни при чём, думал я. Но вот теперь дядю Лёву Механика почему-то не пустили в Египет. Что такого плохого он мог там натворить? Сплошные загадки. В.Г.Максимов рассказывал: - Нам позвонили из египетского посольства и предупредили, что если в составе делегации есть евреи, выдающие себя за русских или за немцев, то пусть они лучше не едут в Египет. В итоге Л.Механика вычеркнули из состава делегации. Как говорила моя мать, слепая курица тоже иногда находит зерно. Мне пришло в голову: вот ведь до чего могут додуматься народы мира! А может, этим занимаются не народы, а отдельные прохвосты? .
Да, евреи создали на арабском Востоке своё государство. Но что же тут плохого? Еврейский народ захотел сам нести за себя ответственность, кормить и поить себя, чтобы евреев не упрекали в дармоедстве, не считали червями, выгрызающими изнутри чужое дерево. Теперь евреи съедутся вместе и со временем наладят отношения с арабами. Холокоста больше не будет: если евреев начнут притеснять в других странах, то им есть, куда уехать. А не поедут - это их дело. Но что, если евреев не выпустят, как не выпускали немцев из СССР, а будут использовать в качестве заложников? В отношении наших немцев этим занимались советские власти, а на оккупированных нацистами территориях - и германские структуры.
Российских немцев, попавших в руки нацистов, забирали в германскую армию, давали им в руки оружие, чтобы они воевали, в том числе и против русских. А кто отказывался, с теми не церемонились, их тут же расстреливали. Об этом мне рассказал Мартин Райнбольд, который попал в немецкий плен под Одессой. После войны его отправили в Коми АССР корчевать тайгу, где из сотни таких, как он, оставались в живых лишь 10-15 человек. И всё это делалось в рамках закона – равно как и геноцид евреев, и расстрел поляков в Катыни. Везде и на всё есть свой закон и порядок. Вот и придумали закон для дяди Лёвы Механика. Хорошо, что он уже стал тренером и больше не поднимал штангу. Но всё равно - наплевали в душу.