Кто такие неоязычники и откуда они взялись

Откуда в наше время берутся неоязычники? «Родноверы», «православные (это не ошибка) староверы-инглинги», «славяне», «ведисты», «виккане» — люди, которых принято считать представителями российского неоязычества, называют себя по-разному, но их объединяет нечто общее — поиск собственного «истинного пути», истоки которого мыслятся в легендарном прошлом, а целью называется «гармония» человека и Вселенной. Этот поиск, однако, зачастую осложнен борьбой за национальную независимость, иногда не чуждается национализма и прибегает к откровенному мифотворчеству. По просьбе N + 1 в этой сложной картине разбирался религиовед Петр Кромских. Сумрачный германский гений Подъем интереса к дохристианской истории северных народов Европы начался во второй половине XVIII века. Обычно его связывают с двумя явлениями: нарастающей популярностью сентиментализма в литературе и попытками германских интеллектуалов найти общую культурную и языковую основу для всех немцев, жителей лоскутной Священной Римской империи. Сентиментализм прокладывает дорогу новой концепции гениальности — вдохновенному переживанию единства с Природой, полумистическому ощущению бесконечности ее созидательных сил, прикоснувшись к которым поэт способен на невиданный творческий взлет. Новое представление о гении противостоит гегемонии «хорошего вкуса» и «правил» французского классицизма с его рациональным подходом к поэтическому ремеслу. Молодые немецкие поэты, писатели и философы в 1770-е годы объединяются в движение «Бури и натиска» (Sturm und Drang), называют себя «штюрмерами», или «бурными гениями», выдвигают в качестве образцового художника, в пику французским расинам и корнелям, англичанина Шекспира, якобы не признававшего никаких правил и писавшего «под диктовку» природы. Поэт, философ и публицист Иоганн Готфрид Гердер, один из основоположников штюрмерства, называл культуру всякого народа уникальной и неповторимой, а также незавершенной, поскольку она вечно пребывает в состоянии творческого становления. Раз так, то и ранние этапы ее истории насущно важны для современных художников — всякий по-настоящему большой творец может вырасти только на национальной почве. Этот интерес к коллективному народному творчеству естественно вылился в любовь к фольклору, а через него — и к дохристианской старине, которой у германских народов, в отличие от романских — южных, средиземноморских — с их Античностью, прежде, по сути, как бы и не было. Фольклористом был уже Гердер, составитель сборника «Голоса народов в песнях». Под фольклор стилизовал свои стихотворения молодой Гёте, а Шиллер написал программную статью «О наивной и сентиментальной поэзии», назвав гениальных поэтов «наивными», а наивность — атрибутом древности. «Детство» народов стало привлекать к себе пристальное внимание; детство в бытовой жизни выделилось в самостоятельный этап в жизни людей. Позже из увлечения народным творчеством вырастет деятельность братьев Гримм и вся «фольклорная» линия европейского романтизма. Фольклором в конце XVIII века увлекались, конечно, не только в Германии — достаточно вспомнить знаменитую мистификацию Джеймса Макферсона, издавшего «Песни Оссиана» — сборник собственной поэзии, стилизованной под сочинения легендарного гэльского барда, предмет увлечения многих штюрмеров, включая молодого Гёте. Параллельно начинаются попытки объединить географически, политически и религиозно разрозненных немцев по принципу языка и принадлежности к единым культурным корням. Поначалу институтом, в котором должно произойти такое единение, мыслится новый немецкий театр, строительству которого много сил отдали Гёте и Шиллер. Но с началом наполеоновских войн и французской оккупации ряда немецких земель (положившей конец Священной Римской империи) процесс свернул в сторону национально-освободительных проектов — сперва идеологических, а позже и политических. Уже Иоганн Готлиб Фихте в «Обращении к германской нации» (1807) конструировал «германский характер», опираясь на метафизически понимаемый национальный дух, и утверждал, что в будущем немцы сами станут писать свою историю. Древнегерманская мифология, дохристианские языческие верования, пантеон древних богов, древние эпические сказания — все это в эпоху романтизма работало на формирование национального самосознания немцев. Произошедшее в 1871 году объединение Германии, конечно, объяснялось отнюдь не только силой романтических идей. Однако это событие, ставшее вершиной длительного процесса «собирания» немецких земель, закрепило «рецепт» национально-освободительной борьбы: единство языка — единство культурных истоков — единый национальный дух — национальное государство. Общемировая популярность таких выдающихся немцев, как Рихард Вагнер, воспевший в своей музыке и грандиозных драматических циклах ключевые образы германской мифологии, и Фридрих Ницше, призвавший освободиться от «дряхлой» христианской морали, придала немецкому неоязычеству привлекательность в умах многих современников. В городе Русского Рода В поисках славного прошлого Исторический путь немецкого национализма привел, как мы сегодня знаем, к катастрофическим последствиям не только для самой Германии, но и для доброй половины мира. Но это не значит, что пример формирования национальной идентичности на основании общих культурных истоков пропал втуне. Уже в первой половине XIX века по немецкому пути борьбы за свои национальные интересы попробовали пойти многие, в том числе польские интеллектуалы. Польша, в то время западная окраина Российской империи, мечтала о политической самостоятельности и в поисках средств для укрепления национального духа тоже готова была обратиться к своим дохристианским корням. Тут, однако, возникло неожиданное осложнение в лице все того же Гердера. В своем ключевом труде, «Идеи к философии истории человечества» (1791), он писал о славянах так: «Несмотря на совершенные ими подвиги, славяне никогда не были народом воинственным, искателями приключений, как немцы Подобная формулировка для задач национального строительства подходила мало. А раз так, на помощь политике привычно пришла поэзия. Во время польского восстания 1830 года поэт Зыгмунт Красинский в романе «Мстительный карлик и Мецлав, князь мазовецкий» вывел в образе Мецлава, чьим прототипом послужил исторический персонаж, новый образ славянина-язычника — бесстрашного и беспощадного воина. Другой польский поэт-романтик, Рышард Бервинский, оставил описание придуманного им празднества в честь языческого бога войны: его семь уст опьяняет текущая рекой кровь. Дальнейшая борьба поляков за национальное освобождение не ставило во главу угла дохристианские верования, но попытки такого рода продолжались и в начале ХХ века. Так, один из лидеров польских неоязычников, публицист Ян Стахнюк в межвоенный период выпустил ряд книг, в том числе «Героическое объединение народа», отрицавших христианство как «еврейскую религию», и основал религиозно-политическое движение «Задруга» («община») ради «развития национальной самобытности» соотечественников. Стахнюк активно участвовал в Варшавском восстании, был трижды ранен, пережил Вторую мировую войну, но через четыре года после ее окончания был арестован за острую критику просоветского режима, установившегося в Польше. Семь лет тюрьмы окончательно подорвали его здоровье — Стахнюк скончался в 1963 году. Балтийские боги и СССР Схожие события происходили и в другой бывшей окраине Российской империи — в Прибалтике. Самым заметным среди балтийских неоязычников стал латвийский этнограф и художник Эрнест Брастыньш. Выпускник петербургской Высшей школы искусств барона Штиглица и Павловского военного училища, полковник латвийской армии, участник Первой мировой и Гражданской войн, Брастыньш после обретения Латвией независимости заведовал рижским военным музеем, преподавал историю и живопись и участвовал в экспедициях археологов. В 1925 году он опубликовал книгу «Возрождение латвийской диевтурибы» (dievturiba — богопочитание). Центральной фигурой новоизобретенной системы верований стал бог Диевс — по словам Брастыньша, исконное божество этих земель, которому предки латышей поклонялись до христианизации. Эта точка зрения возобладала в споре других искателей наиболее подходящей религии, предлагавших «летонизацию» христианства, создание синкретических или совершенно новых традиций. В 1926 году Брастыньша поддержал инженер Карлис Брегжис, и вместе они основали общину диевтуров. Главной задачей общины Брастыньш считал возрождение национального духа латышей. Братство недолго просуществовало легально — в 1935 году его лишили статуса религиозной организации из-за участия его членов в деятельности запрещенной двумя годами ранее организации «Угунскрустс» («Огненный крест») и ее наследницы, «Перконскрустс» («Громовой крест»). «Национальная революция», к которой они призывали, должна была, смести «прогнившую» парламентскую демократию и установить фашистскую диктатуру. Связи с фашистами, пусть и опосредованные, для диевтуров не прошли даром: после присоединения Латвии к СССР Брастыньш был депортирован и умер в ссылке в Сибири в 1942 году. Движение, число последователей которого сам Брастыньш оценивал в пять сотен человек, оказалось под запретом. Но дело Брастыньша не было забыто: те диевтуры, кому удалось покинуть страну, сохранили свою веру в эмиграции. Движение вновь было зарегистрировано на родине в 1989 году. В 1930 в Литве Домас Шидлаукас (приступивший к разработке своей версии балтского язычества еще в 1911 году) и Гедиминас Бержанскис основали движение Ромува — свое название оно получило в честь древнего святилища пруссов. Их убеждения стоили им свободы так же, как и диевтурам; и так же, как диевтуров, последователей Ромувы советскому правительству ликвидировать так и не удалось. Ромува существовала как студенческий союз в шестидесятые и семидесятые годы, причем ряд ее членов в это время был осужден за антисоветскую деятельность. После провозглашения Литвой независимости Ромува была зарегистрирована на родине как религиозное объединение. День почитания небес «Велесова книга» Поиск русского национального духа в это время мог вестись разве что за пределами СССР. Находясь в эмиграции, еще в межвоенный период, писатель Юрий Миролюбов создал текст, ставший одним из программных для зарождавшегося русского родноверия, — «Велесову книгу». Эта книга, якобы обнаруженная полковником Белой армии Федором Изенбеком при отступлении из-под Москвы в 1919 году в оставленном хозяевами княжеском имении, — мистификация. Она якобы была написана на берестяных дощечках («дощьках»), которых никто никогда не видел — по сообщению Миролюбова, все они бесследно исчезли после смерти Изенбека в 1941 году. «Велесова книга» была опубликована в Сан-Франциско, в редактируемом Миролюбовым эмигрантском журнале «Жар—Птица». «Колоссальнейшая историческая сенсация!» — так в 1953 была озаглавлена первая заметка, сулившая читателям фотографии «дощьек» и перевод этих «уник» на русский язык. Однако единственная фотография появилась на страницах «Жар-Птицы» в 1955 году, а текст, который Миролюбов называл переводом «Велесовой книги», публиковался с 1957 по 1959 годы — до самого закрытия журнала. Хотя в СССР «перевод» Миролюбова был опубликован только в 1990 году, в Советском Союзе книга не осталась незамеченной. Проанализировавшие ее текст ученые были единодушны в мнении о том, что перед ними подделка. Нашлись, однако, и сторонники подлинности «Велесовой книги», явившейся, по их мнению, наглядным доказательством былой славы и величия русичей — «даждьбожьих внуков, любимцев Божьих». Среди них были как поэты и писатели, так и деятели зарождавшегося в 1970-е годы русского национализма — поэт и активист «Русской партии» Игорь Кобзев, переложивший «древний памятник» стихами на современный русский язык; будущий участник националистического общества «Память» Валерий Скурлатов. В этих же кругах началась и история российского родноверия. Манифест «Слово нации» за подписью «русских патриотов», вышедший в самиздате в 1970 году, проповедовал «национальный вариант» христианства для «русских людей, по крови и по духу» и заканчивался фразой: «Да здравствует победа христианской цивилизации над взбунтовавшимся против нее хаосом!» Другие диссиденты раскритиковали этот текст за пассажи о евреях, «монополизирова[вших] область науки и культуры», о «битве черной и желтой расы за мировое господство», о необходимости положить конец «беспорядочной гибридизации». Как выяснилось позже, «Слово нации» было написано Анатолием Скуратовым — автором и другой самиздатовской статьи под названием «Христианская чума», где в красках описывалась борьба европейских язычников с распространяющейся по континенту религией и ее «главным бациллоносителем» — мировым еврейством. Носители подобных взглядов оказались и среди первых основателей родноверческих общин, появившихся в конце 1980-х годов. Одним из них был Александр Добровольский, или Доброслав, прошедший сложный путь смены мировоззренческих ориентиров. Так, в 1956 году Добровольский вышел из рядов ВЛКСМ в знак протеста против проводившейся тогда политики десталинизации, а уже в 1958 году получил свой первый тюремный срок за организацию национал—социалистической партии, а сразу по выходе на свободу, в 1961 году, был крещен священником Глебом Якуниным. В 1964 Добровольский примкнул к диссидентам — познакомился с Владимиром Буковским, впоследствии всемирно известным писателем и правозащитником, и генерал-майором Петром Григоренко — участником войны, правозащитником и членом Московской хельсинкской группы. Добровольский даже был одним из подсудимых на «процессе четырех» – суде над активистами московского самиздата, арестованными в 1967 году и обвиненными в антисоветской агитации и пропаганде. На суде он, впрочем, дал показания против других диссидентов, получив сравнительно небольшой срок заключения — два года; Юрий Галансков, которого судили вместе с Добровольским, был осужден на 7 лет и умер в лагере. Освободившись, Добровольский порвал связи с диссидентским подпольем. В 1970-е годы он смог вернуться в Москву и, увлекшись эзотерикой, стал изучать дохристианские верования славян. В 1980-е он примкнул к наиболее радикальному ответвлению общества «Память», принял новое имя — Доброслав, а к 1990-м удалился от мира в деревню Весенево в Кировской области, где и жил до самой смерти в 2013 году, оттачивая свою философию. Неоязычество Доброслава представляло собой конгломерат из оккультизма, теософии Блаватской, энвайронментализма и арома-йоги. Его авторству принадлежит ряд текстов, в 2007 году включенных в федеральный список экстремистских материалов. Род или Перун? Истоки современного русского язычества можно найти и в научных изысканиях советских времен. Здесь оно стало побочным результатом старого спора норманистов и антинорманистов. Пожалуй, ключевое значение имели работы академика Бориса Рыбакова, в которых он сделал попытку реконструировать дохристианские верования славян древнейшей эпохи и Киевской Руси и систематизировать славянские религиозные представления и ритуалы. Сын видного деятеля старообрядчества — первого директора Московского старообрядческого учительского богословского института при Рогожской общине Александра Рыбакова — Борис Рыбаков успел побыть московским беспризорником в 1920-е годы. Историю славянского язычества он, по его собственному признанию, стал изучать еще в 1930-е. Публикацию своей концепции славянского язычества Рыбаков начал еще в 1960-е годы, а в 1980-е увидели свет его фундаментальные работы: «Язычество древних славян» (1981) и «Язычество древней Руси» (1987). Рыбаков не был склонен ни завершать историю язычества на Руси датой ее крещения, ни исследовать его в отрыве от более ранних явлений. Используя в качестве источников комплекс народной традиции и устной культуры, собранный этнографами, ученый рассматривал языческое мировоззрение как ключ к пониманию многих событий русской истории. Без анализа язычества мы не сможем понять идеологию славянских средневековых государств, и в частности Киевской Руси. Лишь знание народных языческих традиций позволит нам правильно понять характер многих антицерковных движений средневековья. Если культуру феодального класса мы постигаем преимущественно по церковной литературе и искусству (чем несправедливо сужаем ее), то культуру простого народа на протяжении всех столетий феодализма мы можем понять только в свете анализа всего языческого комплекса. Изустная, традиционная многовековая культура русской деревни — это не только сокровищница интересующих нас сведений о ее глубоких корнях, но одновременно и сами те корни, на которых устояла на протяжении тяжелой тысячи лет масса трудового крестьянства, корни, питавшие не только деревню, но и городской посад, а в какой-то мере и социальные верхи. Народные сказки, хороводы и песни, былины и думы, красочные и глубокие по смыслу свадебные обряды, народные вышивки, художественная резьба по дереву — все это может быть осмыслено только с учетом древнего языческого миропонимания. Борис Рыбаков, Предисловие к второму изданию «Язычества древних славян» (1994). В своих работах академик, отталкиваясь от периодизации «Слова об идолах», — средневековой русской христианской компиляции поучений против язычников, — выстраивает эволюцию дохристианских верований славян: от поклонения злым и добрым духам природы, упырям и берегиням, к почитанию бога плодородия Рода и его спутниц Рожаниц и сменившему его культу воинственного громовержца Перуна, покровителя князей и их дружин, в предхристианский период. Именно Рода — «самое загадочное и малоизученное из всех славянских божеств» — Рыбаков ставил на первое место в пантеоне древних славян, считая громовика Перуна «дружинным» богом, введенным князем Владимиром. Род в русских средневековых источниках обрисован как небесный бог, находящийся на воздухе, управляющий тучами и вдувающий жизнь во все живое. Наибольшее количество грозных обличений направлено церковниками против общественных празднеств в честь Рода и рожаниц. В этих поучениях славянский языческий Род приравнен к египетскому Озирису, библейскому Ваалу (Баал-Хадду), христианскому Саваофу, богу творцу и вседержителю. Борис Рыбаков, «Язычество древних славян». Эта концепция неоязычникам пришлась по вкусу: в память об умершем 27 декабря 2001 года академике московскими родноверами, среди которых были такие видные их представители, как Богумил Мурин, волхв Велимир (Николай Сперанский) и Велеслав (Илья) Черкасов, была выпущена брошюра соболезнований — «Тризна по Борису Александровичу Рыбакову». В своем внимании к устному народному творчеству Рыбаков следовал за исторической школой русской фольклористики конца XIX века, стремившейся к объяснению эпических сюжетов, исходя из их связи с историей Древней Руси. Но из интерпретации русского фольклора он временами делал далеко идущие и вовсе не бесспорные выводы. Например, сопоставляя в «Язычестве древних славян» неолитический культ медведя с крестьянским обычаем вывешивать медвежью лапу во дворах для охраны скота, Рыбаков фактически выстраивал прямую преемственность между этими явлениями. Еще один исток мировоззрения русских родноверов в советской науке — это теория основного индоевропейского мифа Владимира Топорова и Вячеслава Иванова, разработанная в 1960-70 годах. Ученые считали основным и системообразующим для индоевропейской мифологии сюжет о борьбе громовержца со змеем. Соответствия ведийского мифа о борьбе Индры со змеем Вритрой они, в частности, обнаружили в балтской мифологии, предположив и существование его следов в мифологии древних славян. Центральный для славянской мифологи сюжет, по их мнению, таким образом, заключался в борьбе бога Перуна, родственного балтскому Перкунасу, с Велесом — змеем. В пользу этой версии говорила, в частности, иллюстрация к Радзивилловской летописи, в которой бог Велес был изображен в виде змея у ног князя Олега, а также большое количество проанализированных учеными топонимов, чьи названия, по их мнению, были так или иначе связаны с этими божествами. Реконструкция связи исторических событий с мифологическими сюжетами, исходя из последних, стала причиной спора Рыбакова с Владимиром Проппом, одним из самых известных и заслуженных советских фольклористов. Однако главным его оппонентом, раскритиковавшим вместе с его концепцией и теорию Иванова и Топорова, стал историк и филолог Лев Клейн. В своей книге «Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества» Клейн нарисовал еще одну картину язычества древних славян, вернув Перуна на место верховного — и, возможно, на короткое время «языческого монотеизма» князя Владимира единственного — божества. По мнению ученого, Перун был одним из ряда умирающих и воскресающих богов, подобным греческому Аполлону, и славяне делили календарный год на две половины в соответствии с циклом его праздненств. Его образ Клейн реконструировал в том числе и с привлечением этнографических данных с Северного Кавказа, делая его родственником персонажа чечено-ингушского фольклора Пиръона, поливающего землю дождем громовержца. По мнению ученого, к вайнахам Перуна принесли с собой тысячи славян, которых взял в плен и поселил на Северном Кавказе в VIII веке нашей эры арабский полководец Мерван II. Клейн, переживший Рыбакова на полтора десятилетия, совсем недавно — 7 ноября 2019 года — ушел из жизни в Санкт-Петербурге. Из языческих ресурсов о смерти главного оппонента Рыбакова написали волхв «Велесова круга» Велеслав Черкасов, паблик Svarte Aske и канал Pantheon в Telegram. Надо отметить, что несмотря на разногласия, в отношении «Велесовой книги» взгляды Рыбакова и Клейна совпадали — подделкой ее считали оба ученых. Святилище Числобога. Утро летнего солнцестояния Современное колдовство Русское родноверие, широко распространившееся в последние годы (например, двадцатилетие Союза славянских общин славянской родной веры язычники отметили подъемом своего флага над Эльбрусом), часто представляется сторонним наблюдателям осколками того ведущего «раздирать и колоть» шовинизма, о котором в песне «Общество “Память”» пел Егор Летов. Его действительно легко представить таковым — культивация образа язычника-воина, антисемитская и антихристианская направленность до сих пор притягивают к родноверческим организациям радикальных националистов. И все же такое представление о современных российских язычниках представляется однобоким. Существуют и сообщества, тяготеющие к своим европейским и более умеренным собратьям по вере. Например, к викке, появившейся в Англии еще в 1950-е годы. Его основатель, бывший британский чиновник Джеральд Гарднер, свою новую религию, впрочем, так не называл: слово wica в его сочинениях обозначает тех, кто исповедует ведовство. По его словам, ему «было даровано дозволение описать под видом художественного произведения кое-какие верования ведьм». Гарднеровская версия английского ведовства практически лишена националистической репутации, сопутствующей построениям восточноевропейских язычников. Викка — одна из разновидностей целого семейства появившихся в середине ХХ века реконструкций традиционных религий Северной и Западной Европы, таких как неодруидизм и Асатру, обративших взор на наследие кельтов и северную мифологию. В Россию викка пришла относительно недавно. Непохожая, казалось бы, на родноверческие движения, это учение сталкивается с теми же проблемами, которые характерны и для новых религиозных движений вообще, и для русских неоязычников в частности. Но российская вика принимает и собственные черты. Впервые работы викканских авторов стали издаваться на русском в 1990-е годы... Впрочем, многие издания, которые были, по сути, посвящены викке (например, книги С. Каннингема), для некоторых читателей так и остались учебниками практической магии, а не описанием оригинального религиозного мировоззрения. Потребовалось некоторое время для того, чтобы у виккан сформировалось самосознание в качестве представителей определенной религиозной группы. Активно виккане в России начинают проявлять себя уже в 2000-х годах. Примеры сотрудничества между викканами и славянскими язычниками, безусловно, есть, в частности по линии «Международной языческой федерации». При этом и те, и другие осознают существующие мировоззренческие различия. Викка в России и за рубежом, безусловно, отличается, и довольно сильно Далее, в России практически не представлена так называемая «Британская традиционная викка», то есть наиболее ортодоксальные направления викки, включающие продуманные системы обучения и инициации. Викка в России, по большей части, — результат собственных поисков и творчества ее последователей, смесь разных источников. Наконец, многие вопросы, которые стоят на повестке дня у западных виккан, например, место мужчин-гомосексуалов в викканских общинах, в русскоязычной среде далеко не так актуальны, если вообще поднимаются. В общем, отличий довольно много, и это только некоторые из них. Станислав Панин, религиовед «Результат поиска и творчества» — эти слова, пожалуй, можно сказать о многих ответвлениях российского язычества. Так, сегодня основные положения Ромувы сконцентрированы на почитании гармонии в священном, одушевленном мире; тенденции к подобному переходу присутствуют и у части русских родноверов, и у их собратьев из бывших советских республик. «Мы уже в раю» Подъем интереса к дохристианским верованиям в XX веке затронул множество стран. Даже такие непохожие друг на друга учения Доброслава и Гарднера можно рассматривать как своеобразные проявления контркультурной религиозности, опирающейся на связь с древними традициями. Неоязычество в России — часть широкого общеевропейского феномена, несущее на себе отпечаток обстоятельств, в которых оно формировалось: распад СССР, крушение коммунистической идеологии и подъем националистических настроений. Разнообразные и сложные отношения организаций современных язычников не мешают верующим свободно его исповедовать: общины обычно не имеют ни возможности, ни желания вводить фиксированное членство и довольствуются правилами присутствия на праздниках и богослужениях. Более широкие союзы общин ограничиваются самыми общими требованиями к своим членам. В язычестве люди остро ощущающие связь с историей и своими корнями, ищут не разрыва с современностью, а мировоззренческой основы, позволяющей связать историю и современность. «Как только услышал имена богов и языческие образы, в душе проснулась родовая память. Это было в школе, на уроке истории. Основа язычества — это забота о роде, родной земле и природе», — утверждает современный язычник. «Красота веры и традиций. Поэтичность народных легенд и образов. Зачем нам рай, мы уже в раю. Счастье от общения с Мирозданием» — дополняет другой. Проводящиеся общинами неоязычников праздники включают в себя ярмарки, где торгуют широким ассортиментом товаров — от духовной литературы и свежих номеров журнала «Родноверие» до украшенных рунами подкладок под автомобильные номера и авторских ножей. Непосредственно богослужения представляют собой довольно небольшую часть родноверческих празднеств. «Запрещено отказываться от игрищ!», — гласит анонс июньского праздника огня на странице Красотынки, одного из крупнейших обрядовых комплексов язычников в России, принадлежащего Союзу славянских общин. Важную часть этих сборищ составляют спортивные состязания. Объявление о сборе общинников на работы по сооружению кузницы заканчивается призывом «взять с собой походные принадлежности — на Красотынке замечательно отдыхается с ночевкой!». Петр Кромских