Дмитрий Быков // «ФАС», №?(?), 29 марта 2001 года

Как известно, в пятнадцатом катрене шестой центурии Нострадамуса содержится предсказание, которое после некоторых умственных усилий можно дословно перевести на русский язык так:

«На земле скифов в исходе каменного века
Старик, преданный Бахусу, передаст власть.
Воссядет молодой, друг Меркурия, Марса и северного градоначальника.
Будет боевая удача, в марте падение, крутой поворот».

Обычно в толковании этой строфы не возникает никаких затруднений, в особенности после 31 декабря 1999 года. Друг Меркурия, Марса и северного градоначальника триумфально воссел во власть и одержал целый ряд боевых удач. Подобно Кутузову, он героически сдал Бородина и способствовал разорению Москвы, которая стала много на себя брать; подобно Суворову, освоил горные лыжи; подобно Потемкину, пленял женщин, из которых самой заметной оказалась Анна Политковская.

Поскольку пророчества Нострадамуса всегда становятся понятны только задним числом, расхождения возникали исключительно на почве четвертой строки: что за таинственное падение в марте и крутой поворот вследствие него? Политологи всей страны, которые давно уже руководствовались в своих прогнозах исключительно Нострадамусом при периодическом участии кофейной гущи (все прочие прогностические методы в России не работали), собрались на тайное совещание.

— Я полагаю, речь идёт о падении кровавого режима Путина,— с порога заявил Евгений Киселёв.

— Коллега, вы не в эфире,— мягко осадил его Сванидзе.— Я думаю, речь идёт о национальной валюте.

— А по-моему, снега очень много нападало,— неуверенно предположил Мигранян, который, как человек южный, терпеть не мог зиму.

Никакого консенсуса в итоге достигнуто не было, и каждый покинул тайное совещание с твёрдым намерением внедрять в массы именно свою версию.

Через три дня стало известно, что в последних числах марта упадёт станция «Мир». Несмотря на многократные и пылкие уверения в том, что упадёт она в безлюднейшей части мирового океана между Австралией и Антарктидой, среди населения воцарилась паника.

— Уж ежели она упадёт, то беспременно на нас!— уверяли представители Приморья.— На нас в последнее время всё падает…

— Дураки вы, не понимаете стратегического замысла! На Чечню она упадёт, чтоб совсем ничего не осталось…

(Одноногий Басаев и однорукий Хаттаб на всякий случай переместились в Иорданию).

— На Москву она упадёт, чтоб Лужкову насолить!

— Так ведь Кремль тоже в Москве?

— За этих не беспокойся, у их бункер!— переговаривались в очередях.

Перепуганное население собирало деньги и ценности, паковало чемоданы с убогим скарбом, но с места не трогалось, поскольку непонятно было, куда всё-таки рухнет станция.

— Да сказали ж, что на людей не упадёт,— недоумевали отдельные старики и дети.

— Ага, Ельцин вон в августе три года назад тоже говорил, что ничего не упадёт. Тут всё и упало.

В ресторанах и казино не знали, куда деваться от прибыли: новые русские спешно прожигали остаток жизни.

Пока население паниковало, Госдума привычно искала себе другие развлечения:

— Ребята, может, это и совсем не про «Мир»? Вдруг это что-нибудь политическое?

— Ну а что у нас может упасть политического? Что у нас политического стоит?

— Властная вертикаль…

— Ой, не смешите меня.

— Я так думаю,— вступил рассудительный Зюганов, вне парламентских слушаний милейший человек,— что это у нас упадёт правительство.

Воцарилось молчание. Каждый обдумывал перспективу.

— Ну, упадёт,— неуверенно (он всё делал не очень уверенно) сказал Грызлов.— И что?

— Ну, как… всё-таки интересно,— пожала плечами Хакамада.

— Ну, а ежели не упадёт? Ежели мы его попрём, правительство-то, а Путин возьмёт да нас разгонит? Ему других таких набрать — как два факса отослать, при таком-то рейтинге, а мы куда? Опять, что ли, работать? Нет, я совершенно не согласен,— отмахивался Боос.

— Дурилка,— ласково заметил Немцов,— пользы ты своей не понимаешь! Он нас разгонит, а мы опять изберёмся. Денег нам дадут, предвыборная кампания, все дела… Тебе что, избираться не понравилось?

— А вдруг по второму разу не выберут?

— Как же, не выберут! Кого ж они тогда выберут?

— Ну ладно,— пожал плечами Грызлов.— Давайте повалим… А вы уверены, что оно упадёт?

— Глупый, у Нострадамуса же написано!— вступил Селезнёв.— У него всё пока сбывается.

На следующий день коммунисты запустили идею о вотуме недоверия правительству, а партия «Единство», зажмурившись от страха и втянув голову в плечи, этот вотум поддержала. Грызлов ничего не имел против Касьянова, но ведь убрать Касьянова рекомендовал Нострадамус. А Грызлов всегда слушался старших.

Спустя три дня Зюганов пулей влетел на заседание Госдумы и отобрал у Селезнёва микрофон. Лидер КПРФ был даже более красен, чем обычно.

— Сворачиваем вотум, братва!— возбуждённо закричал он.— Правительство устоит! У Нострадамуса было не про правительство!

— А про что? Про что?— возбуждённо переспрашивали депутаты.

— Индекс упал!

— Какой, какой индекс-то? Говори путём!— зашумела дума.

— Откуда я знаю, какой! Их там три, и все с басурманскими названиями.

— Доу-Джонса!— подсказал Лукин с места.

— Ага!— возбуждённо кивнул Зюганов.— И ещё какой-то, вообще уже непроизносимый!

На следующий день партия «Единство», ещё крепче зажмурившись и окончательно втянув головы, сообщила, что никакого вотума недоверия не будет, а всё это был исключительно тактический ход с целью продемонстрировать, что «Медведь», вопреки злословию оппонентов, может слушаться не только Кремля, но и коммунистов. Паника в обществе усилилась.

Но апогея своего она достигла в тот день, когда все центральные издания вышли с шапкой «Доллар падает!». В Америке, похоже, всё раскручивалось не на шутку. Сперва Джордж Буш-младший, желая ущучить предыдущую администрацию, сообщил, что американская экономика готовится пережить небывалый спад. Потом Хиллари Клинтон подала на развод, выяснив, что её седовласый плейбой состоял в многолетней связи, перед которой интрижка с Моникой поблекла, как перед новою царицей порфироносная вдова. Оказывается, Моника была нужна только для отвода глаз. Всё это время Клинтон любил какую-то старую кобылу, подругу своих школьных лет; в качестве прощального подарка в последний день своего правления он помиловал её мужа, который оказался 177-м по счету помилованным преступником за время клинтоновского правления. Кеннет Стар поспешно прошерстил биографии всех помилованных на предмет связи президента с их жёнами и мужьями. Большинство помилованных, которым после освобождения надо же было на что-то жить, дружно признались, что да, было. В такой развратной стране доллар не мог устоять по определению. Масла в огонь подлил председатель российского Центробанка Геращенко, на редкость своевременно заявивший, что нормальная цена доллара — пятнадцать рублей, и пусть ещё скажут спасибо, что не пять.

Население, собравшее было свои чулочные и тюфячные сбережения в переносные кубышки на случай падения «Мира», срочно вынуло все зелёные и побежало покупать недвижимость. Правда, на полпути оно остановилось, сообразив, что недвижимость после падения «Мира» погибнет всё равно, причём на всей территории страны. Но поскольку в живых всё равно никого не останется и крах недвижимости будет уже безразличен её владельцам, население здраво рассудило, что погибать на собственной расширенной жилплощади по крайней мере приятнее. Многомиллионные долларовые сбережения спускались в один день.

Те новые русские, у которых уже была недвижимость, прожигали жизнь в увеселительных заведениях. Фотомодельные агентства не успевали подмывать своих наложниц. Новые русские, которым не досталось моделей, требовали модельеров, утверждая, что стилистам всё равно.

Посреди всей этой оргии некоторым отрезвляющим голосом прозвучало сообщение ОРТ и РТР о том, что в Западной Европе начался массовый падеж скота. В последнее время, с тех пор, как Михаил Лесин призвал организовать наконец грамотный пиар России, на этих телеканалах изо всех сил пиарили Родину, но поскольку отыскать повод для положительного пиара становилось всё трудней, её поднимали за счёт опускания прогнившего Запада. Всякая новостная программа строилась теперь так: сначала кратко сообщалось об очередных перемещениях президента (который за перелётами совершенно не слышал ни о каких пертурбациях на Родине), потом презентовался беглый репортаж об открытии в городе Свинограде большого драматического театра на пятьсот мест при населении города в триста пятьдесят человек, после чего следовали сообщения о катастрофах на Западе. Катастрофы там отчего-то пошли сплошной чередой, совсем как у нас в начале перестройки: ураган сменялся снегопадом, сход лавин — скандалом в правительстве, и триумфально разыгранный на российском телевидении падеж скота увенчал эту череду неприятностей. Сообщалось, что скот пал практически полностью, предварительно взбесившись и перекусав фермеров. Конечной целью акции была поддержка отечественного производителя, поскольку взбешённая западноевропейская колбаса была однозначно дискредитирована в глазах зрителя.

— Скот падает!— неслось по просторам России.

— Наш? Ихний?

— Ихний!

— Значит, окончательный конец!— решило население, и всероссийская оргия приняла угрожающие масштабы: днём скупали недвижимость, ночами кутили в клубах, по утрам периодически включали новости, чтобы узнать, что ещё упало. Падало и в самом деле всё: в Киеве на честном слове держался Кучма, в Китае упала цена на стройматериалы, в Барнауле выпало беспрецедентное количество осадков, у Барри Алибасова упала шляпа, у Билла Гейтса упала цена на акции, и даже таинственный Педигри после долгого сопротивления пал. Пал и не менее таинственный Секам, и Пал Палыч Бородин, очутившийся в больнице. «Как ты пал!» — кричала Леонтьеву «Новая газета». Леонтьев в ответ обзывался «падшей женщиной». Дмитрий Бирюков пал в объятия «Газпрома», газета «Сегодня» и журнал «Итоги» пали просто так. Семиклассница Маша Иванова сдалась мольбам восьмиклассника Пети Сидорова и с удовольствием пала. И даже у Билла Клинтона от всех этих неприятностей упало всё, что ему эти неприятности причинило.

— Однова помирать!— ликовал народ.— Всё как есть упало! Гуляй, душа!

И посреди этой тотальной оргии, когда фотомодели уже изнемогали, а стилисты только входили во вкус, отдельные трезвые особи вдруг заметили, что март кончился.

Март кончился, а доллар по-прежнему стоил около тридцати и не думал никуда падать, Доу-Джонс выправился, «Мир» незаметно рухнул в мировой океан, и даже корреспонденты ОРТ и РТР в Западной Европе уяснили для себя, что тридцать три коровы — это ещё не весь скот. Кровавый режим Путина чувствовал себя великолепно, Кучма проводил отпуск в Крыму, а Клинтона видели с какой-то новенькой стажёркой — стало быть, даже в его случае падение было неокончательным. Население очнулось от апокалипсической оргии в состоянии тяжёлого похмелья, обременённое страшным количеством недвижимости, с которой теперь непонятно было, что делать, среди тотального бардака, но с потрясающими воспоминаниями.

— Что ж мы все так и поверили, что — кранты?— в некотором изумлении спрашивали друг у друга российские граждане.

— Так ведь оно привычнее — чтоб кранты,— оправдывались особо активные прожигатели жизни.— Непривычные мы, чтоб просто жить. Мы привычные, чтобы ап — и всё… совсем с концами…

Население обшаривало чулки и тюфяки, проверяя, целы ли последние заначки, нехотя прибиралось на вверенной ему территории и с кряхтением принималось за повседневные труды.

— Так что же — Нострадамус ошибся?!— ехидно интересовался Сванидзе у Киселёва.

— Нострадамус не может ошибаться!— назидательно говорил Киселёв.— Что-нибудь упало, только мы не заметили…

В этом, как ни странно, Киселёв был абсолютно прав. Дело в том, что президент России Владимир Путин, проводя отпуск в Хакасии, катался на горных лыжах и, выполняя предсказанный Нострадамусом крутой поворот, действительно упал, хотя и не сильно. Он ехал, ехал и шлёпнулся. К нему тут же бросились министр по чрезвычайным ситуациям, глава администрации и почему-то Сурков. Сурков всегда теперь бросался к президенту по поводу и без повода.

— Да ладно вам,— с досадой произнёс Путин.— Всполошились, тоже мне… Я ж не Суворов всё-таки. Я только учусь. Ничего, отряхнёмся и дальше поедем…

С третьего раза он съехал уже вполне прилично.