Зачем Гайдай переиначил брянского писателя и повесил грех Кемской волости на царя

На Новый год телеканалы опять сделали зрителям роскошный подарок, показав комедии Леонида Гайдая. Брянцы могли посмотреть и фильм «Иван Васильевич меняет профессию», снятый по пьесе своего гениального земляка − Михаила Булгакова…

Брянского? Слышен взрыв возмущения! Автор не знает, что Булгаков родился в Киеве? С какой радости брянского, если он киевский?

Но так же могут возмутиться и брянцы: с какой радости только киевского, если у Булгакова родители − брянские?

Мать Михаила Булгакова Варвара Покровская родом из Карачева, а дед родился в Глодневе Брасовского района. Он окончил Орловскую духовную семинарию и почти всю жизнь служил в Карачеве. Здесь Покровский женился на Анфисе Турбиной – фамилия, известная по сочинению Михаила Булгакова.

Отец гениального писателя Афанасий Булгаков – тоже уроженец Брянской земли. Дед по отцовской линии служил священником в церкви села Бойтичи нынешнего Жирятинского района Брянской области. То есть, как ни крути, Михаил Булгаков – и брянский тоже. Уж по языку – точно. По гениальному русскому языку. Именно поэтому он ненавидел мову. Люто ненавидел.

Но все же сейчас − о фильме. Вряд ли многие читали пьесу Булгакова, по которой Гайдай снял фильм. А между тем почитать стоило бы. В том числе и для того, чтобы сравнить, насколько далеко режиссер отошел от булгаковского текста и во имя чего. На первый вопрос ответить легко, на второй − гораздо труднее.

Ветреная актриса Зинаида обращается в пьесе вовсе не к Шурику, а к Коке:

Зинаида:

− Ну, поцелуй меня. Прощай, Кока. Все-таки как-то грустно… Ведь мы прожили с тобой целых одиннадцать месяцев!.. Поражаюсь, решительно поражаюсь!

Изобретатель Тимофеев целует Зинаиду, представая вовсе не отрешенным чудаком:

− Как же я так женился? На ком? Зачем? Что это за женщина? Один… А впрочем, я ее не осуждаю. Действительно, как можно жить со мной?

Домушник Жорж Милославский у Булгакова не столь артистичен и безобиден, как у Гайдая, порой он бросается воровскими словечками и ведет себя очень грубо. Шпаку он звонит не из уличного автомата, а уже из его квартиры, философствуя:

− Но на самом деле замок служит только для одной цели: показать, что хозяина дома нет… Товарищ Шпак? Это я опять… Скажите, на чем вы водку настаиваете?.. Моя фамилия таинственная… Из Большого театра… А какой вам сюрприз сегодня выйдет!..

Бунша и вовсе персонаж загадочного происхождения. Это не просто управдом, это человек с таинственной биографией. Шурик-Кока Тимофеев обращается к нему:

− Я вижу, Иван Васильевич. Удивляюсь я вам, Иван Васильевич! В ваши годы вам бы дома сидеть, внуков нянчить, а вы целый день бродите по дому с засаленной книгой… Я занят, Иван Васильевич, простите.

Бунша:

− Это домовая книга. У меня нет внуков. И если я перестану ходить, то произойдет ужас.

− Тимофеев:

− Государство рухнет?

Бунша:

− Рухнет, если за квартиру не будут платить. У нас в доме думают, что можно не платить, а на самом деле нельзя. Вообще наш дом удивительный. Я по двору прохожу и содрогаюсь. Все окна раскрыты, все на подоконниках лежат и рассказывают такую ерунду, которую рассказывать неудобно.

Далее наступает критический момент. Тимофеев выдает великую тайну Бунши. Надо понимать, что в тридцатые годы, когда писалась пьеса, уже само происхождение человека можно стать «билетом» в лагеря.

Тимофеев:

− Ей-Богу, я ничего не понимаю! Вам лечиться надо, князь!

Бунша:

− Николай Иванович, вы не называйте меня князем, я уж доказал путем представления документов, что за год до моего рождения мой папа уехал за границу, и таким образом очевидно, что я сын нашего кучера Пантелея. Я и похож на Пантелея.

Тимофеев:

− Ну, если вы сын кучера, тем лучше. Но у меня нет денег, Иван Пантелеевич.

Бунша:

− Нет, вы меня называйте согласно документам – Иваном Васильевичем.

Милославский из квартиры Шпака выходит вовсе не в замшевой куртке:

− Что вы говорите? Костюм? А разве у Шпака у одного костюм в полоску в Москве? Мы с ним друзья и всегда в одном магазине покупаем материю. Удовлетворяет вас это?

Шурик предлагает Ивану Грозному вовсе не простую водку:

− Вы водку пьете?

Иоанн:

− О горе мне!.. Анисовую.

Тимофеев:

− Нет анисовой у меня. Выпейте горного дубнячку, вы подкрепитесь и придете в себя. Я тоже.

Царь попутно выручает бедного изобретателя, которому нужно как-то восстановить работу машины времени.

Тимофеев:

− Понимаете, я сам бы сейчас побежал к слесарю, но дома ни копейки денег, все жене отдал.

Иоанн:

− Чего? Денег? (Вынимает из кармана золотую монету.)

Тимофеев:

− Золото? Спасены! Я сейчас в ювелирный магазин, потом к слесарю, он сделает ключ, мы откроем аппарат.

Царь щедр, но в условиях советской действительности цари не могли представляться щедрыми, потому в фильме о золоте нет и речи.

Более того, именно на бедного Ивана Васильевича, хоть он и представлен Буншей, легло обвинение в сепаратизме. Речь о знаменитой сцене с послом.

Милославский:

− Э, дьяк Федя, до чего ты любопытный! Тебе бы в уголовном розыске служить! Приехал я внезапно, сюрпризом, как раз когда у вас эта мура с демонами началась… Ну, я, конечно, в палату, к царю, где и охранял ихнюю особу.

Затем Милославский обращается уже к Бунше, сидящему на троне, перед которым пляшет посол:

− Отвечай ему что-нибудь… а то ты видишь, человек надрывается.

Бунша:

− Я на иностранных языках только революционные слова знаю, а все остальное забыл.

Милославский:

− Ну, говори хоть революционные, а то ты ведь никаких слов не произносишь… Как рыба на троне! (Послу.) Продолжайте, я с вами совершенно согласен.

Минуту спустя домушник Милославский просит дьяка (Крамарова), пояснить, чего хочет посол. Тот отвечает:

− Он, батюшка, по-немецки говорит. Да понять-то его немудрено. Они Кемскую волость требуют. Воевали ее, говорят, так подай теперь ее, говорят!..

И вот тут-то выясняется, что Гайдай определил роль сепаратиста не тому, на кого указал Булгаков. Вовсе не Бунша произносил крамольные слова, а вор-домушник, тот самый пролетарий, которому нечего терять, кроме отмычек.

Милославский:

− Так чего же ты молчал? Кемскую волость?

Посол:

− О, я… о, я…

Милославский:

− Да об чем разговор? Да пущай забирают на здоровье!.. Господи, я думал, что!..

Дьяк:

− Да как же так, кормилец?!

Милославский:

− Да кому это надо? (Послу.) Забирайте, забирайте, царь согласен. Гут.

Дьяк:

− О Господи Исусе!

Почему Гайдай изменил смысл сцены? Потому что она в таком виде хоть как-то совпадала с идеологией того времени. У режиссера не было возможности явно противоречить этой идеологии, он и без того был вынужден часто прибегать к Эзопову языку. Цари не могли дарить золотые монеты и биться за неделимость государства. А вот воры − очень симпатичные фигуры, только они и отстаивали интересы страны, в том числе, когда грабили казенные учреждения и сбегали с каторги.

Гайдай был по-своему прав. В стране, где с 1917 года все перевернулось, где «кто был никем, тот стал всем», очевидно, так и должно было произойти. Царям и князьям Пантелеевичам отводилась лишь роль предателей и недоумков. Тем самым царям, которые и собирали Россию.

Но в любом случае читать Булгакова надо. Особенно брянцам.

Даниил Лощинский