«Асоциальные взрослые — это дети, которым вовремя не помогли». Как благотворительная организация «Детские деревни SOS» поддерживает и восстанавливает семьи
За последние пять лет в России выросло количество людей, окружение которых состоит преимущественно из неблагополучных семей: в 2013 году об этом говорили 4%, в 2018 году — 16%. Российская благотворительная организация «Детские деревни SOS» уже тридцать лет помогает семьям с детьми, оказавшимся в кризисной ситуации. Их программа профилактики социального сиротства и укрепления семьи работает очно в восьми регионах и дистанционно — еще в двадцати. О том, почему детдом — это не выход, Ирина Эфрос поговорила с руководительницей программы профилактики социального сиротства и укрепления семьи Ольгой Липницкой, а подопечная организации Мария Круглова поделилась историей преодоления острого кризиса в своей семье.
«Я вдруг осознала, что почти упустила дочь, а сейчас упускаю и сына»
В «Детские деревни SOS» Мария обратилась по совету коллеги в 2020 году из-за проблем с младшим сыном. Он не хотел ходить на уроки, а его дневник выглядел как «Книга жалоб и предложений» — учителя постоянно писали нелестные комментарии о его поведении и плохой успеваемости. Потом Мария заметила, что сын начал подворовывать: то у бабушки деньги стащит, то у коллег Марии из шкафа без спроса конфеты возьмет. Терпению пришел конец, когда Андрей с приятелем украли игрушки и жвачки из продуктового магазина рядом с домом.
«Я позвонила в выходной день и сразу попала на руководительницу программы. Она меня выслушала и спросила, готова ли я подождать месяц — у них сейчас большая очередь. Помню, как ответила: „Конечно! Сама я уже просто не вывожу!“» — рассказывает Мария.
Но перезвонили ей уже через неделю и пригласили на первую встречу. После этого жизнь ее семьи начала меняться к лучшему. Психологу удалось вытащить на поверхность старые травмы: домогательства отчима в детстве, алкоголизм и абьюзивное поведение со стороны бывшего мужа, болезненный развод, тяжелое финансовое положение, инсульт и последовавшую за всем этим затяжную депрессию.
«Психолог меня выслушала и говорит: „Господи, как вы все это выдержали?“ Мою ситуацию можно описать так: голову поднимешь — хвост увязнет. Но я не сдавалась никогда. Вот такая сила духа у меня, несгибаемая», — улыбается Мария.
Семье назначили групповые и индивидуальные сессии с психологом и психиатрами, а также куратора, который сопровождает семью в течение всей реабилитационной программы. Психиатр выяснила, что старшая дочь Марии занимается селфхармом (аутоагрессия, преднамеренное повреждение своего тела, обусловленное психологическими причинами. — Прим.ред.), и диагностировали ей депрессивное расстройство с суицидальным поведением. Специалисты вскрыли еще одну давнюю историю: сына Марии буллили в школе. Это началось, когда она лежала в больнице с инсультом, и мальчик приходил в школу в несвежей одежде — у бабушки не было ни сил, ни времени заниматься детьми. Учительница не проявила мудрости: «От тебя сильно пахнет. Ты что, не моешься?» И дети подхватили: «Вонючка, вонючка!» Из-за этого у сына Марии развилась школофобия (Страх или отвращение перед учебой. — Прим.ред.)
«Я вдруг осознала, что почти упустила дочь, а сейчас упускаю и сына. Я работала в две смены, чтобы свести концы с концами, поэтому дети были лишены моей заботы. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не специалисты центра», — говорит Мария.
Кроме психологического здоровья, женщину «заставили» проверить и физическое: пригласили для нее остеопата и обратили внимание на сахарный диабет:
«Вы — единственный кормилец в семье и с такой серьезной болезнью. Не запускайте, занимайтесь собой».
По словам Марии, то, какой она была три года назад, и то, какая она сейчас, — это день и ночь. У детей дела тоже налаживаются. Сейчас ее дочери девятнадцать лет, она подрабатывает в пункте выдачи OZON и встречается с молодым человеком. Сыну — одиннадцать, проблемы с учебой у него еще остались, но Мария научилась принимать его особенности.
«Дочери нужно принимать антидепрессанты. Она ходит к частному психиатру, потому что ПНД (Психоневрологический диспансер. — Прим.ред.) — это клеймо на всю жизнь, — объясняет она. — Программа „Детских деревень SOS“ четыре месяца оплачивал нам весь комплект лекарств, и сейчас продолжает частично покрывать эти расходы. Это минимум 4000 рублей в месяц. А в канун прошлого Нового года раздался звонок в дверь — нам привезли восемь пакетов продуктов!»
Есть у организации и культурная программа: арт-терапия в музеях, посещение театров, совместный просмотр кино, мастер-классы и выезды на природу. Казалось бы, какие могут быть развлечения с такими проблемами? Но для подопечных организации — это как глоток свежего воздуха, иногда единственная возможность разнообразить маршрут работа-магазин-дом. По словам Марии, она даже представить себе не могла, что им окажут помощь на таком высоком уровне, да еще и бесплатно. Когда бы ты ни позвонил, тебе обязательно ответят, не отфутболят. Иногда в собственной семье не находишь столько понимания и поддержки, как там.
Немного терминов
Семья в кризисе — это семья, переживающая внешний или внутренний кризис, такой как изменение состава семьи, тяжелое финансовое положение, болезнь, зависимости, потеря кормильца, потеря работы и жилья
«Контактная» семья — семья, вышедшая из кризиса, которая по согласию сторон может взять ребенка к себе на непродолжительное время и стать для семьи в кризисе наставником по принципу «равный равному»
Ресурсная семья (пока такой термин есть только в Московской области) — берет к себе детей, пока суд принимает решение о лишении их родителей родительских прав
Приемная семья получает опеку над ребенком до его совершеннолетия
Ресурс для преодоления кризиса есть почти в каждой семье
Ирина Эфрос: Ольга, расскажите об алгоритме работы программы.
Ольга Липницкая: Для начала мы оцениваем масштаб проблемы. Если ребенок в опасности — мы не будем «прикрывать» его родителей перед соцопекой. Но если мы понимаем, что можем помочь, и семья соглашается сотрудничать — приходим к ним в гости и составляем генограмму (карта семейной истории. — Прим.ред.). Обычно люди удивляются: вместо того, чтобы проверять чистоту полов и содержимое холодильника мы спрашиваем об истории семьи, как жили родители, как справлялись с тяжелыми ситуациями, есть ли родственники с тюремным прошлым или психическими расстройствами. Конечно, жилищно-бытовые условия важны, но для нас главное понять, когда произошел слом и какие ресурсы нужны, чтобы семья не ушла глубже в этот кризис. После того, как информация собрана, мы обсуждаем «план развития семьи» и подписываем соглашение. К работе подключается междисциплинарная комиссия: психологи, педагоги и специалисты по социальной работе. Для многих семей наша программа — последний шанс. Или кризис станет толчком к позитивным изменениям и мы сможем вместе выстроить для них новую стратегию, или семья распадется, а ребенка отправят в детский дом.
— Как семья может попасть в вашу программу?
— Способов много. К нам могут направить другие НКО, органы опеки, Центр помощи семьям и детям, органы власти. Некоторые приходят по совету родственников и друзей или других семей, которые были у нас на сопровождении.
— Сроки сопровождения ограничены?
— Если проблема не слишком масштабная, например «подростковый бунт», то минимальный срок — около трех месяцев. В случае семей с зависимостями — до четырех лет. Все это время мы вместе с наркологом, психиатром и психотерапевтом учим родителей удерживаться в ремиссии и правильно заботиться о ребенке. Мы также работаем с ближним кругом семьи: объясняем им, что такое созависимость и как общаться с родственниками не осуждая, а помогая им.
— С какими проблемами к вам в основном обращаются семьи?
— По нашему опыту, из таких городов, как Москва, Санкт-Петербург, Казань — с различными зависимостями и ВИЧ. Это обычная история: люди приехали в мегаполис с большими надеждами, а надежды, скажем так, не оправдались. Вот они и стали «расслабляться» с помощью алкоголя или наркотиков. Из Пскова чаще всего обращаются с проблемой насилия в семье, а в Орле много беженцев, соответственно, есть бытовая и финансовая неустроенность. Но часто у семьи сразу несколько проблем, поэтому мы помогаем комплексно.
— А если прогресса очень долго нет и семья не слишком старается выйти из кризиса?
— Биться до последнего мы не будем. Если видим, что люди не мотивированы, можем принять коллегиальное решение попрощаться. Но мы сразу говорим, что у каждого есть право на ошибку и, если через какое-то время семья захочет вернуться на программу, она сможет это сделать. Только в прошлом году нам удалось помочь 2543 семьям и 3813 детям и подросткам.
— Как Вы думаете, всегда ли правильно оставлять ребенка в семье?
— Я считаю, что если кровная семья не может позаботиться о ребенке, ему лучше быть в приемной. Детский дом — это все-таки большая травма, поэтому мы его рассматриваем как крайний вариант.
— Первый раз слышу о том, что приемная семья может быть профессиональной…
— На самом деле это обязательное условие. Люди должны пройти школу приемного родительства и быть готовыми воспитывать сложного ребенка, помочь ему принять свою историю. То есть они это делают не просто по зову сердца, а относятся к этому отчасти как к работе, например постоянно получают новые знания в этой сфере и развивают свои навыки.
— Среди профильных НКО существует мнение, что на детей-сирот проще собирать пожертвования, чем для семей в кризисной ситуации. Так ли это?
— Да, это правда. В России давно бытует традиция подобных поездок в детские дома на праздники. Приехали, подарили подарки, получили плюсики в карму. Людям хочется быстрого результата, а работа с кризисными семьями длительная и, к сожалению, не всегда успешная. К тому же наше общество склонно к оценочным суждениям: «Если кто-то пьет — это его выбор. Зачем ему помогать? Нужно просто изъять ребенка из семьи». Мало кто задумывается, каково на самом деле живется в детском доме. Если мы с этим не сталкивались, нам не понять чувства ребенка, у которого нет ни личного пространства, ни личных вещей, воспитатели сменяют друг друга, и он, по большому счету, никому не нужен. Я думаю, мы должны развивать культуру поддержки тех, кто живет рядом с нами. Ведь асоциальные взрослые — это дети, которым вовремя не помогли. Простить, понять, дать шанс — эти христианские заповеди знают все, но в реальности соблюдать их не так просто. Если мы хотим жить в безопасном обществе — это работа каждого из нас.
— По Вашему опыту, есть ли прямая взаимосвязь между неблагополучием семьи и тем, какие дети в ней вырастают?
— Взаимосвязь, конечно, есть. Но не все так просто. В успешных семьях тоже вырастают проблемные дети. Мы сотрудничаем со школами и сталкиваемся с тем, что очень многие дети хотят поработать с психологами. В ежедневной суете у родителей практически не остается времени на семью. Поэтому дети ищут поддержку и понимание в других местах, и это не всегда, скажем так, заканчивается хорошо. С другой стороны, дети алкоголиков стараются не повторить путь родителей, но часто срываются из-за отсутствия положительного опыта в семье. Нужно приложить немало усилий, чтобы изменить эту межпоколенческую деструкцию. У меня был подопечный с ВИЧ, который применял насилие к жене. Он пришел в подавленном состоянии — жена ждала второго ребенка и собиралась с ним разводиться. В процессе нашей работы выяснилось, что у него была очень деспотичная мать. За любую провинность она могла избить его до полусмерти. Несколько раз его даже увозили на скорой. А однажды, когда ее вызвали на беседу в школу, она кулаком проломила стену в кабинете директора.
— Я понимаю, к чему Вы клоните. Но оправдывает ли тяжелое детство поведение уже взрослого мужчины?
— Мы не призываем терпеть насилие в семье и не оправдываем автора насилия. Если после профессиональной оценки ситуации мы видим, что женщине надо бежать, мы оказываем психологическую поддержку и помогаем с шелтером. В данном случае, человек был готов много работать, чтобы сохранить семью. Мы разбирались, какие триггеры и в какие моменты у него срабатывают. Они до сих пор живут вместе, воспитывают детей, счастливы.
— Вы говорили, что сотрудничаете с органами опеки. А что происходит, если они решают изъять ребенка из семьи, а у вас другое мнение?
—Да, случается и такое. Проблема в том, что в органах опеки работают люди без специального образования и действуют они по циркулярам. Мы же работаем с каждой семьей индивидуально, учитывая их личную ситуацию. И в случае несогласия, собираем необходимые документы, привлекаем юристов и оспариваем решение соцопеки в суде. Однажды к нам обратилась женщина, которую лишали родительских прав. Изначально семья была вполне приличная, но после внезапной смерти мужа во сне, женщина стала заливать горе алкоголем. Органы опеки предложили ей пройти реабилитацию в больнице, а ребенка временно поместить в приют. После реабилитации ей сообщили, что принято решение: она плохая мать и ребенку будет лучше в детдоме или приемной семье. В общем-то, она имела полное право забрать сына, но у опеки есть власть, а наши клиенты часто либо не знают свои права, либо бояться о них заявить. Мы боролись за эту семью полтора года и, слава Богу, все таки получилось их воссоединить.
— Как Вы считаете, что нужно, чтобы в вашей сфере произошли масштабные изменения?
— Я думаю, должен быть поднят престиж социальной работы. Когда мы слышим слово «социальный работник», то чаще всего представляем себе человека, который носит одиноким бабушкам пакеты с продуктами. На самом же деле это очень серьезная работа и ей должны заниматься люди со специальным образованием. Но главное — глобальный подход к проблеме. Изменения произойдут, когда каждый, начиная от специалиста по социальной работе с семьей и заканчивая министром по социальной политике региона, согласится, что нужно всеми силами помогать семьям преодолевать кризисы.