Северный ветер. Почему севастопольцы проигрывают приезжим
Россия извлекла севастопольцев из зоны комфорта. Поставила перед необходимостью учиться, принимать нестандартные решения, конкурировать. Расслабленные южане вдруг обнаружили, что даже ради копеечной зарплаты надо пахать, заполнять горы бумаг, выдерживать бесконечные проверки. А еще они столкнулись с огромным количеством «нельзя». В безмятежный город у моря пришла мегаполисная хроническая усталость.
За тридцать четыре года, которые я знаю Севастополь, он менялся не раз, но всегда оставались константы – флот, море, юг. Расслабляющий солнечный юг. С приходом России море никуда не делось, флот усилился и окреп, а вот юг… С югом в этом городе что-то произошло.
Город - это не здания, не парки, не музеи и не памятники. Город – это прежде всего люди. Приехав в Севастополь летом 2014 году, после триумфального возвращения Крыма на родину, я не увидел на лицах горожан привычной курортной южной вальяжности, того самого неповторимого фланирования в теплых чернильных сумерках, неторопливой и уверенной беззаботности.
Тогда я списал это на провальный туристический сезон и тревожное вглядывание в новую жизнь поле эйфории от воссоединения. Но ни в 2015 году, ни позже эта беззаботная южная вальяжность к севастопольцам не вернулась. Может быть, где-то она есть, но, глядя на прохожих, я ее больше не нахожу. Почему?
Ответ кристаллизовался сам собой – в ходе разговоров со знакомыми.
Женя – владелец маленького магазинчика-кафе в обжитом севастопольском спальном районе. Дощатая будка с вывеской под тенистыми акациями, здесь же четыре пластмассовых столика, такие же стулья. Спрос на простецкие услуги, как ни странно, велик: в шаговой доступности нет никаких магазинов, а у Жени всегда можно разжиться хлебом, выпечкой, чаем и растворимым кофе, купить пакет джанкойского молока или кефира. За столиками можно присесть с пластиковым стаканом разливного пива, прикупив заодно чипсы, арахис или фисташки. Не бог есть что, но не надо тащиться по жаре на проспект. А главное – люди (соседи) общаются здесь между собой, лучше узнают друг друга. Чужие в глубь дворов почти не забредают.
В прошлом Женя – моряк торгового флота с хорошим знанием английского и четырьмя «кругосветками» за плечами. Штурмовать сияющие вершины новых профессий, как и развивать бизнес Женя не желает. Его вполне устраивал «статус кво». Теперь он рискует потерять всё.
В Русскую весну Женя активно митинговал за Россию на площади Нахимова, стоял в пикетах и на блокпостах, «голыми руками разоружал» украинские части. Теперь ситуацию в городе Женя называет «бурятским игом», говорит, что прежде жилось спокойнее, лучше. Причина на поверхности – на днях Женя получил предписание убрать из-под акаций свои столики.
- Вот ты скажи мне, кому мои столики мешают? – вопрошает небритый Женя. - Намекнули, что и совсем закрыть могут. Чую, скоро искупаться будет нельзя, а потом и дышать запретят. Вот скажи, у вас в Питере людям дышать можно?
Врача Пашу тоже обидели – сняли с заведования отделением, перевели в «простые ординаторы». Причина: не внедрял инновации, не воспитывал подчиненных, лечил по старинке препаратами тридцатилетней давности, игнорировал компьютер («я врач, а не программист»)
- При Украине было лучше, - вздыхает Паша. В отличие от Жени, он говорит «при Украине», а не «раньше» или «прежде».
Напоминаю ему о том, что при Украине у него в отделении обвалился потолок, больные ложились лечиться со своими продуктами и бельем, приносили даже свою электрическую лампочку, шли в аптеку и покупали лекарства, которые назначил врач. Напоминаю Паше, что он блаженно взирал на все это, да еще брал при выписке «на карман», курсы повышения квалификации не проходил, в конференциях не участвовал - то есть четверть века не рос профессионально.
Посоветовал Паше уехать в свой потерянный рай. Отказался. Но обиделся.
Сережа – учитель, собирается после летнего отпуска уходить на пенсию. Причина – задрали с бюрократией, написанием дневников, планов, отчетов, методичек. А еще ученики пошли подкованные, чуть что грозят жалобами. Молодой коллеге ее семиклассник и вовсе посоветовал встретиться после уроков на пустыре и «обсудить наши проблемы». Девушка не растерялась, ответила согласием - но при условии, что обнаглевший отрок придет с родителями, а она пригласит завуча и физрука.
- Раньше было легче, - вздыхает Серега.
Он сознательно не говорит «лучше» и не употребляет слово «Украина». С Украиной он боролся, отстаивая в школе русский язык, учебники, отказывался в День знаний проводить уроки мужества в «бандеровском стиле», за что его даже приглашали в СБУ.
И вот теперь, в долгожданной России, он уходит из профессии, за которую так воевал с украинизаторами: «Стар я стал, Вовка, многого не понимаю».
Женя, Паша и Серега – мои ровесники. В «нулевые» они слушали меня, приезжавшего из Питера в отпуск, как «буйного идиота» - зачем не спать ночами, дерзать в новой профессии, учиться, добиваться успехов, снова и снова вставать на ноги после поражений, становиться лучшим среди сильных, мотаться по миру. «Ты же бывший военный, у тебя большая пенсия. И вообще, здесь у нас тепло, а юг не предрасполагает к напрягам»
Возможно и я не напрягался бы, но в ту пору я развелся, оставил прежней семье жилье и встал перед острой необходимостью заработать себе хотя бы на новую квартиру. Зарабатывать приходилось «головой» - и во всех сферах умственной деятельности меня сразу ставили перед необходимостью повышения профессионального уровня. А еще перед жесткой конкуренцией. Теперь я могу только благодарить бывшую жену за то, что бросила меня в омут большого города. Кем бы я был сегодня, если бы не изменил жизнь? Пельменем, абсолютным пельменем. А если бы я еще и не сменил юг на Питер?
Размышляя над тем, что же произошло, я вижу, что с приходом новой жизни Женю, Пашу, Сережу и тысячи им подобных извлекли из зоны комфорта. Поставили перед необходимостью учиться, принимать нестандартные решения, конкурировать в своей профессии, а значит неизбежно расти, двигаться вверх. А еще стали запрещать, «делать простой человеческий бизнес», извлекать немудреные доходы из примитивной ренты. Доктор Паша так и говорит на замечания нового материкового начальства: «А зачем? Мы раньше этого не делали»
Пятилетние попытки разобраться в происходящем, привязать его к прошлому, чтобы определиться в настоящем и предсказать будущее успехом не увенчались, сводились к отдельным банальным умозаключениям.
В конце концов мне увиделось, что город (одни и те же его жители) сменил за это время несколько эпох, настолько контрастных, что всякий раз сменившееся бытие просто не успевало отразиться на сознании горожан.
И они застывали в трагической растерянности, глядя как мелькают сменяющиеся вывески, и чувствуя, как родная земля уходит у них из-под ног.
Итак, сначала был советский Севастополь: праздничный, зеленый, белокаменный, умытый поливальными машинами. Без контролеров в кинотеатрах и в общественном транспорте, с военными патрулями на улицах и матросами, отдающими друг другу честь. Севастополь с жесткими паспортными кордонами. С дважды закрытой Балаклавой, с молоком, сосисками и вкусной докторской колбасой, с вежливыми пионерами, чистенькими строгими пенсионерами. С копеечной газировкой из уличных автоматов, разливным молодым вином. С белыми мазанками и оранжевой черепицей слободок, ч образцовыми коммунистическими домами, патриархальной вечерней тишиной и емким всеобъединяющим словом «флот», во имя которого и существует этот город.
Потом была эпоха всеобщего хаоса и слома: украденные стаканы и разбитые автоматы газированной воды, вырванные «с мясом» уличные телефонные трубки, разбитые витрины, горы мусора, рыночный беспредел, расстрелянные предприниматели и взорванные журналисты, проституция, всеобщее делячество. Все как в знаменитом балабановском кино: ну как же так, были люди как люди, и вдруг? И откуда? Самое ужасное – что именно вдруг.
За какие-то три месяца люди стали в массе своей настолько другими, что зародился уместный вопрос: а может они притворялись тогда, когда были чистенькими, добрыми, дружными?
А еще - страх выходить в темноте на улицу, сидеть в криминальных барах и кафе, прятать скудные сбережения во внутренние карманы. Страх быть внезапно избитым, обманутым, ограбленным униженным и изнасилованным своими же согражданами. Эпоха помпезных кладбищенских надгробий и расстрелянных криминальных авторитетов.
А еще - инфарктная, агонирующая, протестная ностальгия по России, с митингами, пикетами, харизматичными «кругловскими» старушками на Приморском бульваре и Графской пристани. С патриотическим или криминальным шансоном, льющимся из прибрежных ресторанчиков.
В Севастополе это было время, когда любую проблему можно было решить, дав на лапу гаишнику, патрульному милиционеру, врачу, инспектору, когда на каждом шагу менялась валюта. Эпоха, диких, но приятных экскурсий и фотосессий, под которые можно было запросто арендовать самолет. Эпоха, где власти не мешают гражданам как угодно зарабатывать, а граждане не интересуются махинациями властей. Эпоха-казино, эпоха-цирк, эпоха-дискобар, эпоха-топлесс, по которой до сих пор ностальгируют и маргиналы, и умницы, и даже патриоты. Эпоха, когда «можно все, что не запрещено», а все что запрещено тоже можно, если за это заплатить, а человек сохранивший нравственные устои кажется городским сумасшедшим, которым тоже можно быть – никто не мешает.
И, наконец - эпоха, начавшаяся со всеобщего ликованья и фейерверков, с небывалыми патриотическими порывами, стахановским энтузиазмом, блокпостами, народным мэром и правительством, громадьем планов и надежд. Когда казалось, что этот белокаменный город очнется и, как локомотив, потащит за собой в светлое будущее разбудившую его страну.
И вдруг оказалось, что всего этого нельзя. И многого, что было можно раньше – нельзя тоже. Люди оказались между туманным будущим и запретным прошлым.
Нельзя держать в кипарисах холодильник с мороженным или шампанским. Нельзя возить отдыхающих на Ближний пляж на утлых посудинах. Нельзя бесконтрольно наливать, продавать, менять, нельзя сдавать жилье. Нельзя возить на автомобилях, катать на самолетах и дельтапланах. Ликующих людей построили, посчитали - и заставили не просто пахать за маленькие зарплаты, но и писать при этом тонны никому не нужных бумаг, выдерживать бесконечные проверки, копить на юге модную «хроническую усталость», от которой из северных городов люди как раз и бегут к теплому морю.
Активные граждане вдруг заметили, что власти делают что-то не то. Да, в 90-е или нулевые тоже могли исчезнуть миллиарды на реконструкцию очистных. Да, тогда тоже застраивали пляжи, заповедники и дворы. Да, тогда тоже могли не построить вовремя больницу. Но так ведь и людям, непричастным к «схематозу», тоже никто особо жить не мешал.
А еще наступило время, когда среднестатистического севастопольца принялись интенсивно оцифровывать и усреднять. И вдруг оказалось, что севастопольцы испокон веков терпеть не могут усреднения. Что они убеждены в своей исключительности, в особой миссии, на них возложенной.
Украина постепенно превращала Севастополь в «Жмеринку с военно-морскими памятниками». Россия даровала городу федеральный статус и подняла на щит историческое величие, усреднив его жителей до уровня заурядного областного центра.
Да, появились новенькие троллейбусы, гладкие дороги, отремонтированные фасады и крыши, фонтаны, аэропорт, трасса «Таврида», появился легендарный мост, могучие тепловые электростанции. Но ведь все это - лишь инструменты. Они нужны для того, чтобы что? Чтобы «жить лучше»? А как именно, что конкретно это «лучше» означает? Ведь будущее Севастополя, который давно перестал быть «преимущественно военной базой», но так и не стал чем-то иным, как и 20 лет назад, совершенно неясно. Что здесь будет – военно-морская крепость, пляжный Вавилон или новое Сколково?
Впрочем, ясно, что только лишь военной базой он уже не будет никогда, слишком разросся. И пляжной меккой тоже – уж очень мало пляжей. Индустриальный и инженерный центр? Об этом говорили с 2014 года, но явно не срослось.
Севастополь по-прежнему ничего не создает и не производит, его мальчики и девочки уже не знают истинное значение таких слов, как «Муссон», «Атлантика», «Парус», «Оржоникидзе». Новых городских символов и ориентиров при этом не появляется. Кто знает о том, что к началу 1980-х годов Севастополь обладал 54 промышленными предприятиями пятнадцати отраслей производства, 6 крупными производственными объединениями с общей численностью работников – 43 тысяч человек? Многие ли знают о достижениях той севастопольской науки? Если созидать новое вовремя и всерьез, казалось бы, бери и строй на этой базе любое светлое будущее. Но теперь умеют только уплотнять, банкротить и распродавать по частям.
Россияне в представлении севастопольцев девяностых и нулевых были милыми душками с толстым лопатником, приезжавшими в город тратить шальные деньги. Севастопольцам очень хотелось к ним (милым душкам) подтянуться.
И вдруг оказалось, что «душки» способны скалиться, работать локтями, расталкивая себе жизненное пространство.
Что их это хорошо научили делать это в материковой России - пока аборигены добродушно дремали в кипарисах у холодильника с шампанским, торговали сувенирами или сонно тарахтели на ялике вдоль балаклавских побережий.
А главное, эти душки вообще-то научились работать – быстро, много, жестко.
Возвращаясь в свой город из Петербурга, Москвы, Казани, севастополец с ужасом обнаруживает, что той России в его сонном городе как бы федерального значения еще в полной мере нет. А есть чуточку СССР, чуточку девяностых, чуточку нэпа, чуточку дикого Запада, чуточку Украины и чуточку Абхазии, может быть еще Гондураса. А более продвинутые замечают тотальное отсутствие «правил игры» между властью и обществом. Ну никуда не деваются отсюда предыдущие эпохи, хоть ты лопни. Не выветриваются, не впитываются в известняк, не утопают в морском прибое.
Среднестатистический севастополец остается русским патриотом с украинским менталитетом. Он бы и рад преобразится, перестроиться, но похож на ребенка, которого обидели в новой песочнице. Он привык к исключительности, в которой ему не смела до поры отказывать даже Украина. А Родина отказывает. Какие же комплексы можно вырастить на этой почве!
Этот застой эпох и роднит Севастополь с Петербургом. Но в там эпохи застоялись в архитектуре, а тут – в его жителях. Стремительный слом эпох, вот что происходит здесь.
Пройдет пятнадцать, двадцать лет, и в обновленном городе никто не вспомнит о недовольных Жене, Паше и Сереге. Но ведь им-то, по сути, сломали устоявшуюся жизнь.
А главное - люди из всех вышеупомянутых эпох никуда не делись. Они пытаются как-то уживаться в сегодняшнем городе между собой, с новыми властями, с отдыхающими и приезжими. И для приезжих, включая управленцев, этот вязкий обороняющийся город часто становится кладбищем карьер и репутаций.
В результате все больше севастопольцев, любя Россию, начинают открыто и вслух тосковать по Украине - не понимая, что ни той Украины, ни той России больше нет. Что все времена прокатились по одним и тем же людям безжалостным катком, оставляя на их телах и душах глубокие борозды. А перед входом в очередную новую эпоху ставят турникеты, чтобы пропускать в будущее только сертифицированных и стандартизированных особей. И многие, очень многие рискуют оказаться в ходе этой калибровки лишними людьми.