«Соня, так хочется рисовать...»
Материал опубликован в №12 печатной версии газеты «Культура» от 28 декабря 2023 года
О выпускнике Баухауса Эрихе Борхерте и выпускнице ВХУТЕМАСа Софье Матвеевой, соединенных, а затем разделенных перипетиями XX века, — в материале «Культуры».
В Дарвиновском музее проходит выставка «Софья Матвеева — художник Главного ботанического сада». Здесь можно увидеть по-дюреровски тонкие изображения экзотических растений — эвриалы устрашающей или стрелиции королевской. А также узнать о художнице, в судьбе которой нашли отражения события отечественной истории XX века. Воспитанница ВХУТЕМАСа, Матвеева вышла замуж за немца Эриха Борхерта, выпускника другого передового учебного заведения — знаменитого Баухауса. Однако их семейное счастье оказалось недолгим: в годы Великой Отечественной войны Борхерт — к тому времени уже гражданин СССР — был арестован и отправлен в Карлаг, где через восемь месяцев погиб. Матвеева на протяжении всей жизни хранила память о муже-художнике и даже организовала его посмертную выставку, хотя своих «персоналок» ждала не один десяток лет. Нынешняя выставка — первый показ работ художницы в XXI веке: он приурочен к 120-летию со дня ее рождения. О Софье Матвеевой и Эрихе Борхерте «Культуре» рассказали их внуки, Дария и Иван Кольченко.
— Эрих Борхерт и Софья Матвеева были представителями художественных династий?
Иван Кольченко: Их предки никак не были связаны с искусством. Про немецкий отрезок жизни деда известно немного. Он родился в Эрфурте — городе, расположенном в двадцати километрах от Веймара, где в 1919 году был организован Баухаус. Потом поехал в Дессау, куда Баухаус был переведен в 1925 году, и приступил к учебе в 1926-м. В 1928 году вступил в коммунистическую ячейку (КПГ) при Баухаусе, а в 1930-м, когда ему было всего 23 года, приехал в Россию. К тому времени он был уже художником со своим особым почерком, участником многих выставок, где его работы соседствовали с произведениями Василия Кандинского и Пауля Клее. В СССР Борхерта позвал его бывший преподаватель Хиннерк Шепер, который в 1929 году был приглашен в качестве консультанта в трест Наркомата коммунального хозяйства «Малярстройпроект». Он писал, что работы много и ему нужен ассистент, и что условия хорошие. В Германии жизнь в то время была трудной, и, видимо, это стало одной из причин переезда. Впоследствии Хиннерк Шепер — отвечавший, кстати, за цветовое оформление дома Наркомфина — уехал из СССР, и на его место назначили Эриха Борхерта. Он возглавлял проектную группу в «Малярстройпроекте», которая занималась цветовой организацией Москвы. Много печатался в журнале «Малярное дело»: публиковал статьи о цветовой окраске столицы, о психологическом воздействии разных цветов и о передовых технологиях Германии и США. И даже проводил мастер-классы для рабочих по технике окрашивания. Софья Матвеева вспоминала, как он, одетый в черный костюм, брал малярную кисть и красил белой краской потолок — и ни одна капля не падала ни на пол, ни на костюм. У него было много командировок — правда, мы не знаем, куда именно: например, доехал ли он до Магнитогорска или Новокузнецка. Дело в том, что архивов «Малярстройпроекта» не сохранилось. Поэтому нам мало известно о том, какими проектами занимался Эрих Борхерт, — хотя он проработал там почти десять лет. Можно с уверенностью утверждать, что он выполнил проект оформления клуба железнодорожников в Люблино. Еще вроде бы ездил вместе с Софьей Матвеевой на ВДНХ, где работали его друзья, но что именно они делали, мы не знаем.
— С Софьей Матвеевой Борхерт познакомился именно в «Малярстройпроекте»?
Дария Кольченко: Да, она попала туда по распределению после окончания ВХУТЕИНа (в 1927 году ВХУТЕМАС переименовали во ВХУТЕИН — Высший художественно-технический институт. — «Культура»). Мать Софьи Матвеевой родилась в Москве в семье с дворянскими корнями, а отец Василий Константинович происходил из крестьянской семьи. В 13 лет после трех классов школы он ушел на заработки. Работал на первом в России элеваторе в городе Ельце, где познакомился с легендарным булочником Филипповым. Тот пригласил его в Москву и в итоге сделал управляющим своего флагманского магазина на Тверской. Василий Константинович был глубоко верующим человеком и старостой общины церкви Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горе. До революции семья жила в достатке, была очень дружной и хлебосольной. Соня была любимицей. В детстве у нее обнаружилась проблема с глазами, и ее лечил некий известный офтальмолог. Он говорил ее родителям, что его звали работать за границу, однако он отказался ехать, пока не поможет их дочери. Соня должна была сидеть в темной комнате, ей запрещалось смотреть на свет: в итоге лечение действительно помогло. Еще она вспоминала, как родители снимали дачу у родственников в подмосковных Вешняках, где был роскошный сад. Однажды Соня увидела художника с этюдником: это так ее поразило, что она решила посвятить свою жизнь изобразительному искусству. Важную роль также сыграл брат ее матери, дядя Николай, который покупал ей краски, водил в Третьяковскую галерею: особенно ей нравились картины Айвазовского, Шишкина и Куинджи. Как-то раз дядя Николай, не разобравшись, купил краски в тюбиках — думал, что они масляные, а это оказалась акварель. Соня пыталась писать густыми мазками, и быстро все извела. Зато получилось прекрасное изображение льва, которое всем понравилось.
В 1920 году она поступила в студию Рерберга, о которой узнала от знакомого художника. Вспоминала, как, страшно волнуясь, пришла в студию, находившуюся на Мясницкой: увидела высокие потолки, обнаженных моделей — все было непривычно и странно. Рерберг много с ней занимался, и в итоге она начала приходить не только по вечерам, но и по утрам — уже бесплатно. И параллельно работала, чтобы оплачивать вечерние уроки. А когда почувствовала, что взяла от студии все, что возможно, решила поступать во ВХУТЕМАС, о котором узнала от подруги. Для этого Соня брала уроки, чтобы срочно пройти курс средней школы, а также занималась в студии Павла Павлинова и Владимира Фаворского. В 1925-м она стала студенткой монументального отделения живописного факультета, а выпустилась в 1930-м уже из ВХУТЕИНа. В «Малярстройпроекте» познакомилась с Эрихом Борхертом, в 1931 году они поженились, четыре года спустя родилась дочь Эрика, наша мама.
— Сохранились ли ранние работы — начала 1930-х?
И.К.: Да, есть произведения Эриха Борхерта 1930–1932 годов. В 1933-м у него была персональная выставка в Государственном музее нового западного искусства — правда, каталог не сохранился: есть только переписка с музеем. А также справка о том, что они купили четыре работы, которые после расформирования ГМНЗИ поступили в фонды Пушкинского музея. Сегодня там хранится семь произведений Борхерта: еще три работы мы подарили в 2012 году после его персональной выставки в ГМИИ.
Произведений позднего периода гораздо меньше — это графика, в которой он пытался перейти к так называемому «реалистическому» рисованию, военные плакаты, антифашистские карикатуры. Последние он начал рисовать еще до войны — некоторые датируются 1932 годом. В принципе, в Германии еще в 1930-м были жестокие схватки между коммунистами и национал-социалистами. В 1932 году Эрих Борхерт в последний раз ездил на родину и понял, что путь туда ему как коммунисту заказан.
Он вообще всегда следил за ситуацией в Германии. Наша покойная мама вспоминала, что дедушка любил слушать песню немецких социал-демократов «Болотные солдаты» — сумел где-то достать пластинку. Его вызывали в немецкое посольство и говорили, что он обязан вернуться в Германию, упрекали, что уклоняется от призыва на службу. Даже отобрали немецкий паспорт и выдали взамен справку. В это же время он обратился за советским подданством, но ответа на свои письма не получил. И только после писем Сталину в 1938 году стал гражданином СССР.
Вообще это был тяжелый период: советское правительство постепенно изменило свое отношение к иностранным специалистам. Эриха Борхерта с Софьей Матвеевой в какой-то момент выселили из квартиры — зимой, прямо на мороз, и они долго скитались по родственникам, пока не получили комнату в 14 квадратных метров в бараке в Измайлово, где жили с дочкой, няней и собакой. В 1939 году Борхерта уволили из «Малярстройпроекта», Софья Матвеева еще раньше ушла на вольные хлеба. Они занимались оформлением магазинов, больниц — например, у нас сохранился договор с больницей Кащенко, в которой они делали интерьеры.
— Почему Эрих Борхерт не вернулся в Германию?
Д.К.: С одной стороны, у него появилась семья. С другой, судьба тех, кто все-таки вернулся, часто оказывалась незавидной. Эрих Борхерт был антифашистом и не мог вернуться в Германию в первую очередь по своим убеждениям. К тому же это было попросту опасно: некоторые из его знакомых к тому времени уже сидели в концентрационных лагерях. Мудро поступили те, кто, минуя Германию, уехал, например, в нейтральные страны.
И.К.: В 2006–2007 годах мы познакомились с немецким искусствоведом Астрид Фольперт, которая занимается историей Баухауса. Она очень помогла нам с исследованиями, касавшимися Эриха Борхерта. К настоящему времени Астрид удалось узнать судьбы только 62 человек из Баухауса, приехавших в СССР. Те, кто вернулся в Германию, пострадали меньше, чем оставшиеся в России, однако история Европы тех лет тоже была полна драматизма.
Когда началась война, дед хотел пойти добровольцем на фронт, однако поначалу его не брали. Бабушка рассказывала, что из барака в Измайлово призвали всех мужчин и вскоре их семьям пришли похоронки. Соседи смотрели на Борхерта почти враждебно: цел и невредим, да еще немец. Однако на католическое Рождество его тоже призвали: привезли в сборный пункт возле площади Трех вокзалов, где он пробыл два дня. Бабушка и мама ходили туда ночью из Измайлово, но неизвестно, удалось ли им увидеться. Из иностранцев — немцев, эстонцев, литовцев — был сформирован батальон, который отправили не на запад, а на Урал, в Каменск-Уральский, где они участвовали в строительстве Уральского алюминиевого завода. Краевед Антон Лысков недавно прислал мне скан документа: список тех, с кем Эрих Борхерт был доставлен в Каменск-Уральский. Как потом рассказала Астрид Фольперт, среди них был приемный сын Ганнеса Мейера, бывшего директора Баухауса: они оказались в одном батальоне.
Это была самая тяжелая зима — 1941–1942 год. Дед писал: «Тогда мы голодали, пухнули от голода, люди умирали...» — и цензура вымарывала эти строки. Фронт все-таки снабжали, а вот им в тылу приходилось нелегко. Дед признавался: «Бумаги нет. Соня, так хочется рисовать...» В апреле 1942-го их внезапно демобилизовали, но вернуться домой не разрешили. Чтобы прокормиться, Эрих Борхерт работал билетером в парке, художником в клубе, чернорабочим. Создал серию антифашистских карикатур. Осенью один знакомый ездил в командировку в Каменск-Уральский и привез в Москву рисунки деда. Бабушка с мамой ходили ночью на Таганку, чтобы забрать эти вещи. Бабушка спросила о дедушке, и этот человек ответил: «Плохо ему там». Больше ничего не рассказал. Впоследствии оказалось, что зарисовки Каменск-Уральского представляют большую ценность еще и с точки зрения краеведения. Ведь это был режимный город, и фотографий военного периода не сохранилось.
Демобилизованные иностранцы не знали, чем все закончится, но предполагали, что осенью с ними что-нибудь случится. Так и произошло: в ноябре Эриха Борхерта арестовали. Он был обвинен в подготовке диверсионного акта на Красногорской ТЭЦ и планировании «нелегального перехода на сторону немецко-фашистских войск». Следствие шло тринадцать месяцев — все это время Борхерт находился в тюрьме в Екатеринбурге. В итоге ему был вынесен приговор — высшая мера наказания. Затем 15 января 1944 года ее заменили на двадцать лет исправительно-трудовых лагерей и отправили деда в Карлаг. Он умер 24 сентября 1944 года в Котурском отделении Карлага — как написано в справке, «от падения сердечной деятельности». Там же указано, что он был похоронен на кладбище рядом с медпунктом, но точного места мы не знаем. Я переписывался с музеем в Долинке, звонил им, и мне сказали: «У нас почти пустыня, ветры дуют, все замело. Ничего нет».
Д.К.: Когда Эриха Борхерта увезли на Урал, Софье Матвеевой пришлось нелегко: война, работы не было. Она нашла артель в Измайловском парке — работала художником, выполняла заказы. При любом удобном случае, несмотря на свое тяжелое положение, старалась помочь мужу, отсылала деньги, теплые вещи. Она до последнего отказывалась верить в его смерть. Надеялась, что ему каким-то чудом удалось спастись. Ходили слухи, что он живет где-то в Германии, что у него новая семья...
Как художник Софья Матвеева занималась самыми разными вещами — расписывала стены, стекла дверей, делала абажуры из расписанной и сложенной в гармошку бумаги, разрисовывала пасхальные яйца. Всегда без каких-либо предварительных эскизов или карандашных наметок. Просто брала кисть и краски и работала. У нее был свой узнаваемый орнаментальный стиль.
А потом случился Главный ботанический сад. Софья Матвеева попала туда, когда его только создавали, — помог товарищ Эриха Борхерта Макс Краевский. Директор Николай Васильевич Цицин, судя по всему, привечал родственников репрессированных, давал им работу. И бабушка чувствовала себя там по-настоящему счастливой — писала цветы, пейзажи: за почти четверть века создала около трех тысяч произведений. Причем речь только о ботанических рисунках — а ведь были произведения, которые она создавала для себя: пейзажи, портреты, карикатуры.
И.К.: Цицин ее ценил, называл Сонюшкой, приходил в гости. В Ботаническом саду она числилась младшим научным сотрудником. Нам пока известны далеко не все публикации ее ботанических рисунков. Некоторые издания с ее работами можно увидеть на выставке в Дарвиновском музее.
Д.К.: Время было тяжелое: бабушка даже топила печку своими холстами. А также часто писала поверх старой работы новую — если не было холста. А вот дедушкины произведения всегда берегла.
И.К.: И смогла добиться его реабилитации, а также организовала его посмертную выставку. Это случилось с подачи подруг, которые говорили, что надо писать запросы, узнавать о судьбе Эриха Борхерта, — у нее самой рука не поднималась. И впоследствии она благодарила их за помощь.
И.К.: Она очень хотела вступить в МОСХ, и в итоге ей помог наш папа. Бабушке тогда уже было 76 лет. Для членства требовались персональные выставки, и отец организовал выставку в выставочном зале Всероссийского общества охраны природы в церкви Максима Исповедника на Варварке, еще одну — на Поварской, в помещении Выставочного зала ВООП в церкви Симеона Столпника. До этого Софья Матвеева нигде не выставлялась.
Д.К.: Она была слишком честной и прямолинейной — я называла ее природным человеком. Если ей кто-то не нравился, совершенно не могла притворяться или, как сейчас говорят, продвигать себя, дружить с «нужными» людьми. Всю жизнь она была очень скромной.
Фотографии предоставлены Дарией и Иваном Кольченко