Непризнанная
Ветеран труда, труженица тыла Валентина Белоусова родилась в Смоленской области, в небольшой деревеньке Кузнецы в 1934 году. Можно только удивляться жизнестойкости этих людей, мужественно переживших страшные годы. Как многие и многие её ровесники, она не имеет статуса «Дети войны».
Пять тетрадных листочков, исписанных убористым аккуратным почерком. Это воспоминания жительницы Качканара Валентины Александровны Белоусовой, урождённой Зязенковой.
Моя биография
Мне было семь с половиной лет, когда началась война, и когда отец уходил на войну. Я качала люльку с сестренкой, отец с мамой стояли посредине комнаты. Он перекрестился на иконы: «Как бы там и что ни случилось, а в плен живым не сдамся. Стало быть, не ждите» — вот последние его слова. Больше мы его не видели. Моя мама была беременной, что от работы в колхозе не освобождало. Так что я, как старшая, была и за няньку, и за хозяйку. Братику Володе было 5 лет, сестренке — 2 годика.
В начале июля 41-го нас уже самолеты бомбили, а вскоре начались и артобстрелы. Нескончаемыми колоннами шли беженцы и отступающие разрозненные воинские подразделения. Их часто бомбили с воздуха. Когда такая махина, как самолет, чуть не касается крыш, осыпая пулями все вокруг, холодный жуткий страх пробирает.
Иногда приходилось видеть и воздушные бои. Кругом черно тогда было от копоти и дыма пожаров. Мою восьмилетнюю подружку убило осколком. Прямо в деревне, посреди улицы.
С нашей стороны пушки стреляли редко. Все это смертоносное железо летело над нами со свистом, ревом и стоном. И в одну, и в другую сторону. За месяц как-то уже притерпелись к трупам, к смраду пороховой гари и разлагающихся останков. Тела убитых солдат не успевали хоронить. А бывало и такое, что и хоронить нечего — одни клочки мяса и кишок. Все это на наших глазах.
Во время ближних боев всех жителей из деревни выгоняли в заранее вырытые за околицами и в огородах землянки и подвалы. А однажды пришлось срочно бежать в другую деревню. Бежит беременная мама с ребенком на руках. Рядом мы с братишкой. У меня в руке какой-то узелок с собранными наспех вещичками и едой. Кругом стрельба и взрывы. Неделю жили за лесом, в какой-то деревеньке. В одной избе с другими беженцами. Вот так почти месяц и жили-бегали.
Жизнь в оккупации
Помнится, что первые немцы ворвались на мотоциклах с пулеметами. Много. В это время по дороге еще гражданские и военные колонны шли. Люди с дороги — врассыпную. А немцы за ними гонялись на мотоциклах и расстреливали. Особенно охотились за солдатиками. Они же почти без оружия были. Оборванные все, грязные. Мало кому до леса удалось добежать. Фронт откатился на восток, к Москве, на долгих два года.
Сначала самоуверенные были, высокие, здоровые такие и веселые. Такая гогочущая суетливо-хозяйственная орда. По дворам кинулись, живность мелкую — поросят, куриц стреляли.
Все наши соседи, да и мы все, собрались кучей в одном дворе. Вместе вроде как не так страшно. Даже мы, дети, понимали и чувствовали, что от этой банды ничего хорошего не жди. Что уж говорить о тревоге наших родителей.
Немцы вскоре двинулись дальше к фронту. Пришли финны. Эти не только остальную живность добирали, но и грабили по домам. Все, что понравится, забирали. Один, наглый такой, все в избе переворошил. Забрал папин добротный такой полушубок. Перед самой войной справили. А в кармане его хранились все наши документы. Он не дал их вытащить. Засмеялся только зло, оскалился и за ружье взялся. Испугались мы, заревели. Мама нас за печь, в закуток отвела. Пусть делают, что хотят, только бы не стреляли.
В деревне была организована уездная комендатура, полицейский штаб. Обосновался тыловой комендантский гарнизон немцев. Около десятка их поселилось и у нас. Спали — застлав весь пол соломой и брезентом, вповалку. Мама и мы ютились на крошечном пятачке у койки. Если надо было выйти на двор, осторожно перешагивали через фашистов. «Постояльцы» справляли всякую нужду прямо у крыльца, загаживая двор. За столом — не стесняясь, пускали «газы». Мы для них как бы и не люди вовсе. Питались немцы хорошо. Всегда масло было на хлебе, шоколад. Иногда давали по кусочку и нам.
Главное – выжить
Наступала гиблая, дождливая осень 1941-го. Забот много — чем питаться, чем отапливаться, во что одеться. Это, видимо, и отвлекало жителей оккупированных территорий от ужасов повседневной жизни. А ужасов хватало.
— Немцы больше с партизанами да окруженцами воевали, а вот местные полицаи и староста, выслуживаясь, показывали хозяевам свою преданность и верность, — говорит Валентина Александровна. — Зверствовали. Престарелый родственник наш как-то неосторожно плохо высказался о немцах. Это услышали молодые, непризывного еще возраста полицаи. Была зима. Раздели старика догола и долго избивали прямо на улице, на глазах у всех. Потом пристрелили. И долгое время не разрешали хоронить. Но и им от партизан тоже доставалось. Их-то расстреливали на месте. Ни суда, ни следствия.
Как выдерживала психика и у взрослых, и у детей? Наверное, помогали повседневные заботы о выживании. Если думать только о смерти, не выдержать такого напряжения. Человек должен что-то делать, как в нормальной жизни. И это притупляет гнетущее восприятие постоянной опасности.
У девятилетней Вали забот хватало. В доме уже четверо детей, после родов не очень здоровилось матери.
Из питания, в основном, подножный корм. Выручали мерзлая картошка, морква и немолотая рожь, собранные с выжженных полей. Немцы на такое не зарились. И главное — сохранилась чудом в стайке, на задах огородов, корова. Кормили ее скудно, часто вениками да гнилой соломой, но какой-никакой удой получали. А это немало.
Освобождение
В августе 1943-го стала приближаться пушечная канонада. В деревне засуетились немцы в черной эсэсовской форме. Их все больше и больше. И злее стали, нервнее. Полицаи словно совсем обезумели.
Опять беспрерывные бомбежки, вой снарядов над головой. Приходилось сельчанам наблюдать и рукопашный бой. Страшно и жутко видеть детскими глазами, как люди, теряя человеческий облик, массово убивают друг друга.
Один офицер комендатуры, увозя одну из молодых деревенских женщин, родившую от него ребенка, нагрузил целую повозку добра. А женщина эта, по-соседски зная о корове Зязенковых, вывела её со двора и привязала к телеге. Мать кинулась к немцу, умоляя вернуть кормилицу. Тот спокойно направил на мать дуло автомата и передернул затвор. И ведь застрелил бы. Так и увели коровку.
— Наши в деревне не останавливались, прошли ходом, — вспоминает Валентина Александровна. — Один из предателей, собирая для угона в Германию молодежь, как-то задержался и попал в руки партизанам. Его тут же подвесили вверх ногами.
Сейчас она рассказывает об этом спокойно. Только временами на глазах появляются слезы, да вздыхает горько.
Малолетние труженики тыла
Иногда ей, 86-летней женщине, приходится слышать, что-де какая она труженица тыла? Что можно было делать в таком возрасте в колхозе? Очень это задевает.
— И радостно, и горько было, когда немцев прогнали. Радостно от того, что не стало смертельной опасности и насилия. А горько… — Валентина Александровна замолкла, потом продолжила: — Отец пропал без вести. Помимо переживаний за его судьбу добавлялось то, что никакой помощи от государства мы не получим. Как миллионы и миллионы таких семей. В январе 44-го заболела тифом мама. Две недели не вставала. А медицины-то никакой, нищета и разруха кругом. Так и умерла тихонько, словно не хотела нас расстраивать своим уходом. Осиротели мы совсем. Сердце сжималось, глядя на младших сестренок: 3 годика, 5 лет сестренкам, и 7 брату. Мне почти 10.
Колхоз помогал детям, чем можно. Самой большой радостью было, когда мешочек ржи им выдали. На санках отвезла Валя зерно на мельницу, и из черной муки этой настряпали пирогов с ягодой. Небывалый праздник.
Учеба в школе закончилась в том тяжком году в апреле.
— Все мы работали на колхозных полях. Я погонщицей была. Быками управляла. Женщины да пацаны, кто постарше, — за плугом. И так целый день. Домой прибежишь вечером — и за хозяйство. И так все «каникулы»: прополка, сенокос, уборка овощей, льна и хлеба — нигде без нас не обходилось. В школу только в октябре отпустили. Трудодни скудные были. Весь урожай уходил государству. Нам — что осталось, да с огорода своего чего соберем.
А еще в обязанности жителей входило собирать по полям и лесам и захоранивать в воронках от бомб многочисленные разложившиеся трупы. Занимались этим и дети.
Голодали, конечно, обносились. Да многие так жили. Те, кто на войну ушел в первый год, все и полегли. Редко кто возвращался увечным да израненным.
Отец, Александр Зязенков, как потом выяснилось по немецким документам, 22 июля 1941 года раненым попал в плен, и через месяц умер от ран в концлагере на территории Силезии.
Взросление
В конце войны доверили Валюше работу почтальона. В сельсовете после школы получала газеты, письма и по трем деревням ближайшим разносила. Бывало, что и похоронки приносила. Вместе с получателями и ревела. В любую погоду ходила. Мокла и мерзла. Платили по 30 рублей в месяц. Не зажируешь, но всё помощь. Сахар в доме стал появляться.
— Девочек моих в разные детдома увезли, когда я в школе была. Очень переживали мы с братом. Такой удар был для нас! Может, и к лучшему, что забрали их. Могли ведь и не выжить. Потом нашли их, связь восстановилась. Брат Володя вскоре бросил школу, стал работать помощником тракториста. Тяга к технике была, а к учебе не очень, — смеется Валентина Александровна. — Да и нам полегче стало. Одежонку справили. А я после семилетки дальше учиться хотела.
В Свердловске нашелся папин старший брат. Списались. Поехала. Работала на обувной фабрике. 10 классов вечерки закончила, курсы бухгалтеров, в техникум вечерний поступила. Но по специальности работать не пришлось. Вышла замуж за выпускника горного факультета. Распределили в геологическую партию в Казахстан. Потом — Качканар. Умер муж, разъехались дети. Сына назвала в честь брата, Володей. Признана была, хотя и не сразу, труженицей тыла. Юбилейными победными наградами своими очень гордится. Она об этой войне не понаслышке знает. Она эту войну на своих плечах детских вынесла. Тем, что так и нет еще федерального и областного закона о детях войны, огорчена.
— Не в социальной только помощи мы нуждаемся, нам само признание, уважение и статус важнее, — говорит Валентина Александровна. —Пусть мы в окопах не сидели, не партизанили, но тоже рисковали за эти годы жизнью, голодали, здоровье теряли, родителей лишились.
И еще обидно ей, что отец её не признан погибшим на войне, а до сих пор считается пропавшим без вести. Доброе имя его не реабелитировано. Разыскала через архивы, что умер он от ранений. По документам немецким из концлагеря Stalag 308. Раненым в плен попал, не по своей воле. А сколько их таких!
P.S. Пометка на полях автобиографии.
«Вот прочитала то, что написала, оказывается, и сотой доли тут нет того, что мы пережили. Просто хотела, чтобы дети мои и внуки знали, каким было наше детство. Нынешним молодым вообще трудно такой ужас представить. Но ведь надо, надо, чтобы знали, что пришлось нам пережить, что война —это не картинки в кино и по телевизору, где мы всегда всех побеждаем. Бывало и наоборот».
Такие вот они, военные дети, обеспокоенные нынешней эпидемией наигранного, картинного патриотизма. Государство наше очень неблагодарно и беспамятно относится к этим людям. Не яхты и дворцы им нужны. Уважения и признания им недостает. И они за это до сих пор воюют.