«Специалисты на Стефановской площади даже не понимают, что курок взведен». Экс-председатель Госсовета Коми Марина Истиховская — о полном оправдании по ее уголовному делу, справедливой судебной системе и гражданском долге

Марина Истиховская шесть лет возглавляла Государственный совет Республики Коми. Лицо региональной законодательной власти. Из Госсовета она ушла на должность ректора Сыктывкарского госуниверситета, при ней началась реорганизация — слияние двух крупнейших вузов региона в один. В 2015 году на Истиховскую завели уголовное дело о превышении должностных полномочий. Суд признал ее виновной, ей понадобилось несколько лет, чтобы добиться оправдания: только в мае 2020 года Третий кассационный суд общей юрисдикции (Санкт-Петербург) признал за Мариной Истиховской право на реабилитацию. В интервью «7х7» она рассказала о чиновниках «под прицелом», о том, кто стоит за делом экс-главы Коми Гайзера, и как, выполняя гражданский долг, можно изменить государственную и судебную систему. 

Вместо эпиграфа

Интервью состоялось в сыктывкарском общественно-культурном пространстве «Револьт-центр». Марина Истиховская последние пять лет живет в Санкт-Петербурге, но на время самоизоляции оказалась в Сыктывкаре:

— Пять лет не давала интервью. Сначала мне заткнули рот подпиской о неразглашении, когда я на «Фейсбуке» выложила документы, — следователь немедленно вызвал. Потом я поняла, что самое оптимальное с точки зрения тактики защиты — это вообще замолчать, не давала никаких комментариев. Раньше я занималась активной агитационной работой, всегда была в гуще людей, очень много разговаривала. И вдруг я оказалась дома. И в молчании.

В этом интервью:

— О том, кто стоит за уголовным делом Марины Истиховской, и о принципе "суд разберется"

— О диссертации, слухах о плагиате и проблеме централизации

— О реформе Сыктывкарского госуниверситета и о тех, кто "под прицелом"

— Об отношениях с Вячеславом Гайзером и о том, откуда взялось дело Гайзера

— О том, как Марина Истиховская стала правозащитником

— Вы провели в судах пять лет. Как вы отреагировали на решение Третьего кассационного суда?

— Я его еще не видела. Заседание должно было пройти 12 мая, я готовилась участвовать в нем и ждала, когда кончится карантин. Я понимала, что не смогу вылететь в Санкт-Петербург, поэтому вышла на помощников, мы с адвокатом отправили туда заявление, чтобы рассмотреть его без нашего участия. 12 мая нам по телефону прочитали решение из протокола. Что я почувствовала? Облегчение. Я еще целый день бегала по квартире вся в эмоциях. 

— Почему это уголовное дело появилось, кому это было выгодно?

— Очень сложно отвечать на этот вопрос. Он, по-моему, мучает абсолютно всех. На кого накатило, кто-то сопротивлялся, кто-то сдался и сказал: «Да вали оно, мне пообещали поменьше условный срок дать, я признаю и пойду». Мне очень сложно об этом рассуждать после ситуации, которая произошла у нас в сентябре 2015 года с правительством РК (так называемое дело Гайзера).

Почему-то все правоохранительные органы (может, у них такая установка была) решили, что раз их арестовали, то здесь сидит спрут, надо всех «зачистить». 

Ситуация, которая была запущена в 2015 году, продолжается. В качестве объекта [внимания] у нас объявлены все чиновники, люди, занимающие публичные должности. Гон. Все в объективе. 

— Многие предпочли сдаться. Почему вы не сдались? 

— Потому что я — терская казачка. У меня папа казак и шахтер, я в него пошла, но по-женски немного тактичная. Я упертая. 

И в уголовном деле у меня была цель доказать, что я невиновна: зачем я должна признавать то, чего я не совершала, почему я должна брать на себя вину? Нет, не обязательно бросаться на баррикады — есть установленные законом процедуры. Я свою позицию выражаю, а судебная система разберется, на то она и судебная система. 

— В «Револьт-центре», где мы сейчас с вами разговариваем, часто бывают дискуссии. На встрече с бывшим главой одного из районов республики Мустафой Махмудовым, которого осудили по такой же статье, как и вас, прозвучала фраза: «Система сожрала человека». Обвинительных приговоров по чиновникам много, оправдательных мало. Как вам удалось добиться победы в суде?

— Первое — нужно верить. Двигайся дальше, даже если потом из этого ничего не получится, ты себе честно скажешь: ты сделал все, что мог. 

Второе — на мой взгляд, есть большущая ошибка всех, кто старается себя защищать. Взяли адвоката, двух, трех, а сами сидят и ждут, когда они сработают. Но ты же непосредственно каждый день проживал, принимал то или иное решение, ты знаешь людей, ты знаешь все. А адвокат этого не знает. В данном случае либо ты сам себе адвокат, а адвокат рядом — твой помощник, либо у тебя шансы значительно уменьшаются. Особенно это касается дел коррупционной, экономической направленности. Твоя судьба в твоих руках. Адвокат тебя ведет по процессуальным нормам, объясняет права, как лучше сказать, как правильно подать информацию. У меня с точки зрения подачи информации все как у чиновника. А там надо — как у юриста. Судья должен услышать не твои эмоции, а информацию, и дать ей оценку.

Ну и работаешь каждый день. У меня в течение всего этого времени был следующий режим. 

Подъем в полшестого, час на все прочие процедуры, полседьмого — кофе-чай, дальше компьютер, в 10 завтрак, компьютер, в районе двух часов дня обед, ужин, и я принудительно выключала компьютер в 11 часов вечера. 

Я так работала несколько лет. И я свое дело с юридической точки зрения знаю досконально. Каждый эпизод, каждый шаг, каждые полшага, каждую бумажку из 56 томов уголовного дела. 

Чтобы легче было проходить и чтобы не быть со своей бедой никому в нагрузку, я построила легкую для себя и окружающих модель: я все время шутила над своим уголовным делом, мне так было легче. В результате я не создавала вокруг себя круг боли. Мне кажется, что это важно. 

— Во время всероссийских митингов против фальсификаций на выборах в Госдуму в 2011 году вы возглавляли Госсовет Коми. Когда журналисты спросили вас о вашем отношении к протестам, вы посоветовали жителям Сыктывкара обратиться в суд — дескать, там разберутся, честные были выборы или нет. Вы готовы повторить этот совет сегодня, после пяти лет попыток восстановить свое доброе имя? Насколько суд в России действительно «разбирается»?

— Я, честно говоря, не помню, чтобы я говорила: «Идите в суд, суд разберется», времени достаточно много прошло. Но если бы я вернулась в то время и мне бы задали этот вопрос, то сегодня, после полученного опыта, я бы сказала то же самое: «Идите в суд, суд разберется». Потому что судебная система в нашей стране, на мой взгляд, хоть как-то работает.

За эти годы я получила массу знаний, в том числе и в вопросах, связанных с ЕСПЧ [Европейский суд по правам человека]. В одном из решений ЕСПЧ высказался о том, что судебная система в России соответствует демократическим принципам. То, что судебная система не является совершенной… А покажите мне страну, где она совершенная. Это первое. Второе: на Западе и в других странах судебная система состоялась. Так там 300 лет строили демократию, а мы с вами, на секундочку, — 30 лет всего! Мы с тех времен такой рывок сделали — мама не горюй. И вся наша судебная система, и все остальное. Конечно, есть проблемы. Но мы все как граждане должны создавать правовые прецеденты. Система реагирует и изменяется.

Меняется и восприятие по отношению к суду. Раньше в моем представлении подать иск в суд — как полететь на Марс. После всего этого для меня подать в суд — мое неотъемлемое право, которым я готова воспользоваться хоть сейчас.

— Но эти иски отняли у вас пять лет жизни и поставили под угрозу карьеру. 

— Я не утверждаю, что судебная система в полной мере состоялась. Да, очень жаль, что я вот так попала и не в первой инстанции решила все свои вопросы. Очень жаль. Но я же смогла решить, хотя шансы были небольшие. Но и на Западе таких историй вагон и малая телега. Говорить о том, что только у нас в стране плохо, — да ничего подобного! Категорически не соглашусь.

Я почитала много решений ЕСПЧ не только по России, но и по Франции, по Германии, — слушайте, рыдать хочется. Не только у нас есть проблемы в этой сфере. 

Судебная система (наша, европейская, ЕСПЧ, международный суд) как раз дает возможность, идя по инстанциям, создавая прецеденты, совершенствовать правоприменительную практику. Сама система обращает внимание, что есть проблема и принимаются меры. Это процесс нормальный, демократический. Конечно, хочется идеального, но ничего идеального не бывает. 

— Вы сделали карьеру в политике и вдруг ушли на должность ректора СГУ. Вроде как на понижение. Почему?

— Я всю жизнь каждые 8–10 лет кардинально меняла сферу деятельности, потому что мне становилось скучно. 

С Госсоветом я затянула, не хотела на выборы идти в 2011 году. Но мне сказали, что нужно подготовить нового председателя, а они не готовы. Пришел новый глава — Гайзер. Говорит: «Я только что пришел, и ты уходишь. Это неправильно, это сложно, для республики это будет плохо». Я согласилась, но предупредила, что не досижу до конца. Я с трудом эти два года досидела. 

Еще была одна принципиальная позиция: многих политиков, которые цепляются за свое кресло, выносят. Помните, как плакали Юрий Алексеевич Спиридонов [глава Коми с 1994 по 2002 год], Торлопов Владимир Александрович [глава Коми с 2002 по 2010 год]? Я себе слово дала: уйду сама, на пике, а не тогда, когда меня выкинут. Это было сложное решение. 

Естественно, было много желающих, чтобы я ушла. Тут совпало мое понимание, что пора двигаться, и понимание всех остальных. Мы, довольные друг другом, расстались, и я ушла в университет. Наверное, правы и те, кто говорят, что «ее убрали», и те, кто говорят, что «она сама ушла». 

— Кандидаты на должность ректора должны иметь многолетний научно-педагогический стаж. В вашей биографии ничего нет про преподавание. 

— Возможно, это не всем известно. В 2005 году я вышла на академию госслужбы, говорю, что есть проблема: собрался депутатский совет муниципальных образований, они даже не знают, чем нужно заниматься. Они не то что бред несут, они неправильно ставят вопросы. Там на встрече и организовали учебу для депутатов. Попросили рассказать про бюджет. Три дня меня трясло, я готовилась, потом выступила. Все получилось. Я поняла, как это полезно. Это был обоюдный познавательный процесс. С 2005 года я преподавала в академии госслужбы регулярно. 

Дальше стало интересно, решила получить степень юриста. Защитилась по госправу в Белгородском университете, в диссертационном совете, который возглавлял судья Конституционного суда России в отставке Николай Витрук. 

— В интернете можно найти много комментариев, что свою кандидатскую работу вы не писали сами. О чем была ваша работа, в чем ее новизна?

— Я писала о разделении полномочий между законодательной и исполнительной властью в регионе. Там масса проблем. Например, у законодательного органа полно полномочий, но есть перекос в сторону исполвласти, потому что сами депутаты в каждом законе пишут: «Принятие подзаконных актов передаем правительству республики». Ты уже не контролируешь процесс, исполнение решения. И так далее. Это проблема централизации.

Еще не было закона о законодательном органе власти. Был регламент. В чем его отличие от закона, мы, наверное, понимаем: статус разный. В своей диссертации я обосновала необходимость такого закона.

Я убедила депутатов принять его. «Желтый дом» [неофициальное название здания правительства и администрации главы республики] был против такого закона в РК, но сегодня есть закон «О Госсовете Коми», в котором прописаны полномочия. 

На первом этапе принятия, чтобы не получить «активно против» со стороны «желтого дома», мы мало написали про парламентский контроль. Спустя полтора года мы закинули в него еще норм, добавили полномочий депутатам, они получили право проводить парламентские расследования. Да, депутаты не пользуются этим инструментом сегодня, но по закону он есть, и они могут в любой момент им воспользоваться, как уже бывало.

Болтают — и пусть дальше болтают. Я однозначно знаю, что любое обращение, которое пойдет в Высшую аттестационную комиссию или еще куда, ничем не закончится. ВАК будет на моей стороне, потому что я в хорошем диссертационном совете защищалась.

Еще раз, Белгородский университет — это федеральный национально-исследовательский университет, я выбирала для защиты даже не университет, а диссовет. Защищаться в диссертационном совете, который возглавлял Витрук, крайне почетно. Там таких докторов он собрал, таких юристов!

Я защитила диссертацию, у меня не было ни одного черного шара. Дальше, в соответствии с действующим законом на тот период, все, кто занимал руководящие должности, тем более в органах власти, должны были пройти еще через экспертную комиссию ВАКа. Это, по сути, вторая защита перед комиссией из членов ВАКа. По факту я два раза защиту прошла. 

— Что вам не удалось сделать в СГУ, что не успели? 

— У меня был перечень того, что мне продиктовали на федеральном уровне. Министр поставил такие задачи: провести реорганизацию, наладить нормальный образовательный процесс в контексте проходящих реформ в образовании, выполнить все показатели. 

Показатели мы сделали, реорганизацию провели, 19 января 2014 года два вуза слились [Сыктывкарский госуниверситет и Коми государственный педагогический институт]. Но я не успела до конца внедрить, например, единую систему электронного учета в университете. Мы остановились на программном комплексе «1С: Университет». Мы только приступили к этой работе. Это я только маленький пример привожу.

Мы — единственный вуз в России, который в первый же год реорганизации по итогам 2014 года выполнил шесть из семи показателей, которые устанавливал Минобр. Именно нами министр Ливанов [министр образования и науки России с 2012 до 2016 года Дмитрий Ливанов] отчитывался везде и всюду об успешности реформы слияния вузов в нашей стране. Никто не смог, у всех проблемы, у всех падение показателей при слиянии. Мы тогда на радостях выпросили денежки — те, которые нам после ареста правительства в 2015 году не дали. 

— Если бы сейчас была возможность вернуться в университет, пошли бы?

— Нет, однозначно нет. Вы ходите спиной? Я нет. Я вперед хожу, и глаза у меня впереди, а не на затылке. Хождение назад — это деградация. Для структуры это тоже будет во вред. Многие говорят: «Марина Дмитриевна, вас ждут на Стефановской площади, только в другом качестве». Ребята, да вы что! Мы задом не ходим. 

К тому же я же вам сказала: идет гон. Я думаю, приезжающие сюда специалисты, которые начинают работать на Стефановской площади, даже не понимают, что они попадают под прицел. Курок взведен. Я просто не желаю быть в этом, я не хочу ставить под удар своих детей, свою семью.

Трусость? Пожалуйста, ради бога. Это инстинкт самосохранения. Представьте себе: я возвращаюсь, и как вы думаете, какое отношение ко мне со стороны правоохранительных органов? Я даже чихнуть не смогу. Я же буду вздрагивать при каждом стуке в кабинет. Я же нормальный человек, а не Жанна д'Арк.

— Давайте вернемся к делу Гайзера. Вы согласны с решением суда? 

— Давайте мы сразу одну такую вещь поймем: ни у меня, ни у кого-либо другого нет права давать оценку, правильно суд сказал или нет. Я не специализируюсь на уголовном праве. Я даже не знакомилась с материалами дела, как я могу давать оценку? Даже в СМИ, извините, такая околесица. Один журналист пишет одно, другой другое — они друг другу противоречат, и все утверждают, что это было.

— Видели ли вы что-то, что, по вашему мнению, было неправильно, некорректно и что могло бы лечь в основу обвинения?

— Нет. Однозначно нет. Эта пресловутая статья 210 о преступном сообществе... Я поняла, что мы все — преступное сообщество, после того как я услышала, как ее трактуют в отношении правительства. Она сразу у меня вызывала удивление. 

Понимаете, любую организацию берешь — везде преступное сообщество. В университете — преступное сообщество. Берешь, простите, Главу Республики Коми — преступное сообщество, депутатский корпус — тоже преступное сообщество, любую бюджетную или коммерческую организацию — тоже преступное сообщество. Потому что построена иерархическая структура. 

— Как вы думаете, почему это уголовное дело возникло? Теорий множество. Рыба крупнее съела рыбу поменьше...

— Это неблагодарное дело — рассуждать почему. Мы можем сесть на кухне под чаек, под кофеек, под рюмочку вина и порассуждать на эту тему, но публично об этом говорить какой смысл, если ты об этом ничего не знаешь? Просто догадки построить? Мне кажется, что сложилась такая ситуация, что нужны были, наверное, кому-то (очень сомневаюсь, что президенту РФ) какие-то показные дела, и просто взяли и бросили игральные кости. Но это мое частное мнение. 

Почему наш — такой нормальный, адекватный — регион, который приведен в порядок с точки зрения бюджета, с точки зрения внутренней политики... Никаких проблем для России он не представляет. Не знаю. Очень сложно сказать. Может, от зависти.

— Какие у вас были отношения с Гайзером — больше дружеские или рабочие?

— У нас всегда с Вячеславом Михайловичем были дружеско-рабочие отношения. И они у нас сложились, знаете, с каких времен? Я его очень уважаю как профессионала, как человека крайне порядочного.

Когда он был министром финансов, а я была председателем комитета, была такая история: нужно было убедить депутатов начать реформировать региональные финансы. А все были против, потому что всем нравились красивые цифры, каждый [держался] за свою копеечку, которая была записана в бюджете. Депутатам было неважно, что на эти расходы доходов не было, а чтобы потом эту копеечку выбить, надо зайти с заднего крыльца и еще выпросить, унижаясь, чтобы эта копеечка была профинансирована, а другому не досталась. Нужно было доходы с расходами приводить [в соответствие]. Было очень большое сопротивление. Мы с Вячеславом Михайловичем поняли друг друга и целенаправленно работали: он — со стороны исполнительной власти, а я — со стороны законодательного органа власти. 

— Эти отношения окрепли?

— Абсолютно нет, какими рабочими были, такими и остались. Семьями мы не общались особо. Уважительные отношения, рабоче-дружеские у меня не с одним Вячеславом Михайловичем были. Я могу назвать много министров.

Но это не значит, что были соглашательские отношения. Мы с Вячеславом Михайловичем так ссорились! По-разному понимали некоторые вещи. Мы как два пацана: он раздует ноздри и говорит на повышенных тонах, а я руки в боки. 

Но это работа. На мое уважение к нему это не влияло.

— Как изменилось ваше отношение к Гайзеру, когда какие-то факты стали известны в суде? Силовики выяснили, а фигуранты подтвердили, что некоторым выдавали взятки в конвертах.

— Мое уважение к нему не пропало. Для меня это [информация о взятках] тоже было большим открытием, и я подумала: «Чего это я не в этой грядке?» Это я так шучу. Мне это сложно объяснить. Предполагаю, что так решалась задача каких-то специалистов удержать. Наверное. Я не знаю.

— Вам взятки предлагали?

— Я слышала, что мне якобы много кто и много чего предлагал. Может, мне намекали и я не поняла? Не знаю. Вот так: «Ты возьмешь?» — мне никто не предлагал. 

О работе в Госсовете. «Федералы выполнят свой цирковой номер»

— В 2009 году Госдума рассматривала вопрос об изменении в Бюджетном кодексе. Он касался налогов на добычу полезных ископаемых. Доходы пошли в федеральный бюджет, и регионы оказались в той ситуации, в которой сейчас. Каждое Заксобрание должно было дать свой отзыв на это предложение. Положительный отзыв пошел в Москву за вашей подписью. Это вопрос нескольких миллиардов рублей в бюджете Коми. Как оцениваете тот положительный отзыв?

— Я не готова ответить. Я просто не помню. Как я могу сегодня оценивать то, что было в 2009 году? Я каждый день подписывала пачками отзывы на какие-то проекты федеральных законов. Процедура достаточно простая. Комитеты смотрят, принимают решение. Если председатель комитета считает, что надо вынести на сессию, чтобы это было решением сессии, тогда это выносится. Если он считает, что достаточно в рабочем порядке посмотреть проект, то он мне ложится на подпись сразу. Но и в том, и в другом случае подписываю я. Я, конечно, понимаю, что для вас это значимый вопрос, но для меня это был один из многих вопросов.

— Сегодня, понимая, какое значение имеет налог на добычу полезных ископаемых в структуре бюджета, вы бы подписали такую бумагу?

— Думаю, да. Все очень просто. 

Твой голос как отдельного субъекта по поводу того, внести или нет в проект федерального закона те или иные поправки, вообще никакого значения не имеет. Я бы даже не стала заморачиваться.

Если федералы решили принять, они выполнят свой цирковой номер — пришлют нам на отзыв. Потом вообще перестали присылать проекты по федеральным полномочиям.

Наличие или отсутствие подписи или чье-либо согласие вообще ничего не значит. Если ты не согласен с законом, то нужно выстраивать работу не через эти подписи, это ни о чем. Необходимо выносить на политическую площадку, выражать позицию законодательного органа власти. Делать это по максимуму правильно, чтобы услышали в Москве, что регионы против. Тогда это имеет значение. 

Если ты по какому-то вопросу занимаешь принципиальную позицию, то у тебя есть все шансы. В тот момент, о котором вы говорите, мы все были убеждены, что так лучше, и поэтому не последовали какие-то яркие действия. Можно сколько угодно возвращаться и обсуждать, правильно или неправильно было принято 10 лет назад то или иное решение. Когда это решение принималось, мы понимали, что эти налоги — федеральные, а эти — региональные. Мы видели баланс. Распределение денег между уровнями бюджета — это комплексный подход. 

Нельзя сказать, почему налог на имущество остается в регионе, а налог на природные ресурсы отдаем федералам. Логика тут простая, и она укладывается в нашу Конституцию. Все ответы там по многим вопросам. Кому недра принадлежат? Российскому народу, а не Республике Коми. Все, точка. Значит, все налоги с этих ресурсов должны поступать в федеральный бюджет. Есть логика? 

— В Конституции еще написано, что люди могут выходить на демонстрации, пикеты и выражать свое мнение свободно. Но мы знаем, что это не всегда возможно.

— Я считаю, что наша задача (депутатов, журналистов и активных граждан) — сделать все, чтобы наша Конституция работала каждый день и каждую минуту. Она не работает в полной мере, это факт.

— Вы будете голосовать за или против поправок в Конституцию?

— Давайте тайное голосование оставим все-таки тайным. Я же не публичная фигура, чтобы выражаться на эту тему. Наше интервью уходит в политическую плоскость. Вам интересно, а мне это 300 лет не нужно. Вы меня поймите. Я решила проститься с политикой. Я вам о прошлом еще говорю, потому что это история, а о сегодняшнем дне что я думаю с точки зрения политики — нет. Свою позицию я хочу оставить при себе, потому что если я говорю, значит я сигнализирую обществу, что хочу вернуться в политику. А я не хочу. Я сегодня гражданин. У меня есть интересная работа, и я считаю ее важной для себя и для общества. 

— «Единая Россия» вас не разочаровала за последние пять лет?

— Я увидела то, чего раньше не видела. Какие-то проблемы не видела, они не лежали в плоскости моей работы. Иллюзий у меня никогда не было. Я читала лекции по конституционному праву и всегда говорила студентам о том, что наше государство молодое. Есть проблемы — давайте, заканчивайте университет, корректируйте, ремонтируйте систему, если есть необходимость, и совершенствуйте ее в любых областях. Государство — живой организм. Ему надо сказать. Система отреагирует, поправит. 

— О вашей новой работе. Вы — некогда второе лицо в республике, руководитель вуза. Как вы стали правозащитником?

— Не уверена, что это правозащитная деятельность. Я убеждена, что опыт, который ты получаешь, дается не просто так. Один коуч-тренер помог сформулировать для себя полученный не по своей воле опыт и использовать его.

Я поняла, что в такой ситуации [с уголовным делом] оказалась не я одна и я могу помочь. Я поехала в Москву, походила, поспрашивала и в результате оказалась в международной коллегии адвокатов Москвы. Мое направление деятельности — это общественная реабилитация.

Я не адвокат. Я кандидат юридических наук. Я могу пойти только в гражданский суд, не в уголовный. Сегодня у меня есть один подопечный, не первый. Кстати, на «7х7» было о нем сообщение с моей руки [речь идет о руководителе компании «АйТи Хелп» Юрии Поливенко, в 2018 году за мошенничество