"Мы все еще не сошли с того поезда". Депортация чеченцев и ингушей

23 февраля многие десятилетия остается черным днем в истории чеченцев и ингушей. В этот день в 1944 году почти полмиллиона человек погрузили в вагоны для перевозки скота и выселили в северные районы Казахстана и Киргизии. Больше трети из общего числа переселенных никогда не вернулись домой. В Советском Союзе были частично депортированы миллионы людей, однако тотальному выселению по этническому признаку подверглись 11 этносов: немцы, поляки, финны-ингерманландцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, турки-месхетинцы, калмыки и корейцы. Выселение народов по-разному оценивают в России и на Западе. В Москве дискутируют о том, правильно ли говорить о депортации, а не о принудительном переселении, в то время как европейские ученые чаще настаивают именно на термине "депортация". Например, известный французский историк Стефан Куртуа утверждает, что сталинские депортации имели "характер геноцида". Операцию НКВД по выселению чеченцев и ингушей "Чечевица" он считает крупнейшей этнической депортацией в истории. Политолог Абдурахман Авторханов называл это народоубийством. 13 лет депортации остались в памяти не только самих выселенных чеченцев и ингушей, эта тема важна и для их потомков. В каждой семье из поколения в поколение передаются истории выживания, потерь родных и близких. Эта история памяти народов, требующая все эти годы ответа на главный вопрос – "Почему?". Возмездие за то, чего не было С начала 1944 года, после депортации карачаевского народа 2 ноября и калмыков 27 декабря в 1943 года, войска НКВД начали перебрасывать в Чечено-Ингушскую АССР. Официально населению объявили, что в республику введены войска, снятые с фронта, которым требуется передышка, чтобы потом вернуться на войну. Войсковые части были распределены по населенным пунктам по всей республике. В маленьких селах их расквартировали при сельсоветах и домах культуры, в больших – подворно в семьях. При этом в задачи расквартированных входила опись всего имущества семей, в первую очередь скота, лошадей, овец, кур и т.д. Многие из тех, кто прибыл в Чечено-Ингушетию, были из числа подразделений НКВД, имели опыт выселения карачаевцев, калмыков и немцев Поволжья. Армия готовилась к высылке самой большой этнической группы на Северном Кавказе – более полумиллиона человек. В указе Президиума Верховного Совета СССР "О ликвидации Чечено-Ингушской АССР" от 7 марта 1944 г. говорилось, на основании чего была организована тотальная депортация. Власть попыталась дискредитировать депортируемых перед остальной частью страны. Гражданам СССР, переживающими на тот момент войну с немецкой армией, любое упоминание о сотрудничестве с врагом и дезертирстве воспринималось с гневом и ненавистью. Чеченцев и ингушей власти обвинили в коллаборационизме. Но Чечено-Ингушетия ни на один день не была под оккупацией немецкой армии. Захват части западного Малгобека (население всего города, эвакуированного накануне боев, составляло 12,5 тыс. человек), никак не меняла картину – на территории республики ни на один день не была утверждена администрация немецкой оккупационной власти. Чеченцам и ингушам было не с кем сотрудничать, хотя бы из-за того, что они не видели немцев как таковых. О коллаборационизме и речи быть не могло, потому что оккупированной территория Чечено-Ингушской АССР не была, отмечал исследователь массовых депортаций в бывшем СССР Павел Поляна. "В этом смысле депортация чеченцев и ингушей – случай, когда это не депортация-возмездие, как, допустим, можно говорить о некоторых депортированных народах в силу того, что территории, где они проживали, находились в оккупационной зоне. Этого никак нельзя сказать о Чечено-Ингушетии, и поэтому тут есть такая странная смесь: возмездие за то, чего не было", – говорит собеседник. Далее в документе говорится"О поддержке немецких захватчиков", что выглядит несуразно, так как за все время прохождения фронта в районе Кавказа, по данным НКВД, в Чечено-Ингушетию немецким абвером были заброшены около 80 парашютистов, из которых более 50 были выходцами с Кавказа, а чеченцы и ингуши не составляли и двадцати человек из числа всех заброшенных. По данным НКВД, чеченцы сами охотились за высадившимися из-за парашюта, который использовали в качестве ткани. "О дезертирстве". Как можно обвинять в дезертирстве, если не было официального призыва в армию чеченцев и ингушей? Два полка из Чечено-Ингушетии были набраны исключительно на добровольной основе. И часть добровольцев покидала эти формирования, так как вместо фронта их направили рыть окопы в районе Моздока. Вместо обещанного автомата им дали в руки лопату, что, по словам жителя села Автуры, одного из тех, кто был зачислен в один из этих полков, было воспринято как оскорбление, недоверие к чеченцам. "Нам не доверяли оружие", – вспоминает он. Те, кто еще до войны был призван на военную службу, воевали, как и все. По словам президента РФ Владимира Путина: "Не многие знают, что примерно одна треть защитников Брестской крепости состояла из чеченцев". Трудно сказать, составляли ли чеченцы треть защитников, но участие свыше двухсот чеченцев и ингушей среди тех, кто служил в двух частях, сосредоточенных в районе Бреста, и кто оборонял крепость, нашло документальное подтверждение. Вплоть до самого момента выселения в газетах писали о подвигах, совершенных выходцами из ЧИАССР на фронтах Второй мировой войны. Тысячи чеченцев и ингушей положили свои жизни на фронте в рядах Красной Армии. К примеру, на счету чеченца Ханпаши Нурадилова было 920 убитых фашистов, о чем сообщалось на почтовой марке СССР, выпущенной в честь него в годы войны. Чеченец Мовлади Висаитов был одним из первых, кто прорвался к Эльбе и был награжден американским правительством орденом Легиона почета. Алавди Устарханов (с другими чеченцами сбежавший из нацистских концлагерей) воевал во французском Сопротивлении, а Магомед Юсупов со своими земляками отметился наградой в Итальянском движении Сопротивления. О них и тысячах других никто не должен был знать, свою жизнь они прожили и умирали в безвестности, так как не укладывались в общую идеологию государства, представлявшую чеченцев и ингушей врагами страны. В указе о выселении отмечалось, что чеченцы и ингуши "участвовали в вооруженных выступлениях против Советской власти". Трудно было бы найти уголок в СССР, где не было такого рода фактов, и Чечено-Ингушетия не исключение. Численность вооруженных формирований и количество участников в них ни по одному пункту не ставит республику в число лидеров в регионе. В соседних субъектах цифры были на порядок выше. И последним обвинением было то, что чеченцы и ингуши "совершают бандитские налеты на колхозы соседних областей". Даже те, кто пытается оправдать депортацию народов, не смогли предоставить таких фактов ни тогда, ни сегодня. Указ Президиума Верховного Совета РСФСР "Об упразднении Чечено-Ингушской АССР и преобразовании Крымской АССР в Крымскую область" вышел только 25 июня 1946 г., два года спустя после свершившегося события. Операция НКВД "Чечевица" Для выселения чеченцев и ингушей в республику направили 96 073 военнослужащих наркомата внутренних дел (НКВД). Заместитель наркома по войскам Аркадий Аполлонов представил народному комиссару Лаврентию Берии предложения по вопросу сосредоточения войск НКВД. По линии органов госбезопасности и внутренних дел выделялось 19 тысяч оперативных работников. Для помощи военным также был прикомандирован партийный актив из семи тысяч дагестанцев и трех тысяч осетин. Всего в ходе операции по выселению в ЧИАССР были задействованы свыше 125 тысяч человек, то есть порядка 11 стрелковых дивизий. Вместо того чтобы отправиться на войну, они занимались депортацией мужчин, женщин, стариков и детей в тылу. Согласно архивным документам, к операции были привлечены силы НКВД со всей страны – от Еревана до Мурманска, от Москвы до республик и округов Дальнего Востока. К 22 февраля на всем протяжении железной дороги от Хасавюрта в Дагестане до Беслана в Северной Осетии (190 км) были выставлены эшелоны, готовые для загрузки людей. Их сформировали из переоборудованных вагонов для перевозки скота. С 12 часов ночи и до 3 часов утра 23 февраля по всей республике было объявлено о начале операции. Мужчинам было велено собраться в центре населенных пунктов. Под угрозой расстрела женщин и детей, оказавшихся в заложниках у солдат и офицеров (накануне расквартированных в каждом доме), мужчин отделили от семей. Женщинам и оставшимся в домах престарелым старикам, не способным выйти на площадь, дали три часа на сбор теплых вещей и еды на первые три дня. К каждому селу подогнали машины, в высокогорной части республики – телеги, чтобы начать перевозить людей к железной дороге. В отчете начальника конвойных войск НКВД генерал-майора Виктора Бочкова на имя Лаврентия Берия от 21 марта 1944 года указывалось, что всего было организовано 180 эшелонов, каждый из которых состоял из 65 вагонов (всего 12 525 вагонов), в каждый вагон предполагалось загрузить от 42 человек. Одна сторона вагона была оборудована полками, которые были рассчитаны для багажа, и лежанками, где оказались дети, больные и старики. Вся операция продолжалась с 23 февраля до первых чисел марта. В среднем ехали 16 суток. 70 вагонов были отцеплены из-за начавшегося сыпного тифа среди депортируемых. За время проведения операции были арестованы 2016 человек, изъято 20 072 единицы огнестрельного оружия. То есть получалось, что, арестовав практически весь народ, в их руках в итоге оказалось только две тысячи человек из полумиллиона чеченцев и ингушей, которые разыскивались ими и были из числа мифических "сотен бандформирований" и тысяч дезертиров, о которых рапортовали в Москву сотрудники НКВД для оправдания депортации. Хайбах, чеченская Хатынь Символом трагедии депортации остается преступление, совершенное войсками НКВД в чеченском горном селе Хайбах Галанчожского района. 23 февраля на главной площади были собраны жители села и ближайших хуторов. Выпавший накануне снег срывал планы по доставке людей на равнинную часть республики к железной дороге. 27 февраля командующий операцией в этом селе принял решение избавиться от жителей путем их физического уничтожения. По утверждениям Дзияудина Мальсагова (бывший заместитель наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР), он стал свидетелем трагедии в Галанчожском районе. В селе Хайбах были собраны люди со всех хуторов Нашхоевского сельского совета и других населенных пунктов, которые не могли самостоятельно спуститься с гор: в основном больные, дети, старики и женщины. Их заперли в конюшне, количество людей в ней Мальсагов оценивает в несколько сот человек. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Михаил Гвишиани отдал приказ ее поджечь, а пытавшихся вырваться из огня расстреливать. Мальсагов и еще один офицер по фамилии Громов безуспешно пытались протестовать. Об этой трагедии Мальсагов писал лично на имя Сталина и говорил при встрече с лидером коммунистической партии СССР Никитой Хрущевым в Казахстане. Впервые расследовать массовое преступление было решено при Хрущеве. На место трагедии были отправлены высокопоставленные чиновники центрального аппарата партии и прокуратуры. Из записки заведующего сектором отдела административных органов ЦК КПСС В. Тикунова и сотрудника Главной военной прокуратуры Г. Дорофеева от 31 октября 1956 года вывод был однозначен: "B результате выезда в Хайбахой мы убедились в правдоподобности заявлений о месте событий". Тем не менее уголовное дело не было возбуждено. В последние годы существования СССР прокуратура Урус-Мартановского района ЧИАССР возбудила уголовное дело по факту массового расстрела чеченцев в ходе депортации. В селении Хайбах на месте сожженной конюшни были собраны как фактологический материал, так и свидетельские показания всех тех, кто сумел сбежать от конвоя и укрыться в лесах вокруг села. Хайбах не был единственным населенным пунктом, где прошли массовые расстрелы. Расправы меньшего масштаба зафиксированы в районе высокогорных обществ Майсты, Мелхиста, в селах Цикарой и Пешхой и других. В отчетах НКВД убитые в дни выселения чаще всего записывались как оказавшие сопротивление властям во время депортации.   "Бандиты и каннибалы": воспоминания депортированных Ахмад Докудаев, 1946 г.р. – Я родился уже в депортации, вырос и пошел в школу в Киргизии. В нашем поселке было много русского населения. С киргизами всегда были только хорошие отношения. Им некуда было идти, и пока они не решили свои проблемы, нашли крышу над головой с нами, с депортированными. Быстро завязались дружеские отношения. К примеру, в нашем доме почти год жила семья киргиза, близкого друга моего отца. Они жили с нами наравне, ни в чем мы их не разделяли. Я не хочу сказать, что все было хорошо, но я лично и со слов своих родителей могу заверить, что нам сильно помогали киргизы. Я и сейчас благодарен им. Мне всегда приятно слышать о киргизах. Я переживаю за них, когда читаю в новостях о событиях там, и радуюсь их успехам. Мизан Джабраилова, 1937 г.р. – Выселение я застала у бабушки, буквально за несколько дней до этого мы похоронили мать, и нас забрала к себе бабушка по матери. При депортации нас с младшей сестрой забрали с ней, то есть мы с отцом и родными оказались разделены. Во время остановки в пути я попросилась выйти из вагона и побежала вдоль эшелона в поисках отца, а когда прозвучала команда трогаться, обнаружила, что все вагоны одинаковые. Солдаты спросили "Чья ты?", я назвала имя своего отца Азиза Джабраилова, которого не было в списках этого эшелона. В этот момент меня совершенно случайно заметила женщина из нашего села Герменчук и попросила у солдат разрешения добежать до вагона, где были мои родственники по матери. Уже потом я узнала, что отец и дядя на каждой остановке пытались искать нас, спрашивая всех, не видел ли кто двух девочек семи и двух лет из Герменчука. Нас определили в Кизыл-Ординскую область в Казахстане. Первоначально прибывших на место ссылки встречали как врагов народа, относились к переселенцам настороженно, порой враждебно. Потом депортированные узнали, что местных предупредили заранее, что к ним везут отъявленных бандитов, которые занимаются каннибализмом и убивают всех подряд. Со временем казахи увидели, что никто никого не ест, никто никого не убивает, наоборот, сами переселенцы умирают массово, целыми семьями. Лед отчуждения постепенно сменился на сострадание, понимание трагедии и желание помочь. Несколько лет прошло, прежде чем мы с двухлетней сестрой вновь увидели отца. За нами в другую область Казахстана приехал дядя Рашид и отвез к нему. Могилы в степи За первые два года в изгнании чеченцы и ингуши понесли колоссальные человеческие потери. Снижение численности чеченцев остановилось только на шестой год – в 1950-м, ингушей – в 1949 году. Численность народа, зафиксированная в дни выселения, вернулась к прежнему показателю только в 1959 году, пятнадцать лет спустя. Положение спецпоселенцев в первые годы было катастрофическим. В Акмолинской области Казахстана к июлю 1946 года были построены только 28 из запланированной тысячи домов. В Талды-Курганской области возвели лишь 23 дома из 1400. В Джамбульской, Карагандинской областях к строительству жилья для спецпоселенцев вообще не приступали. В Киргизии на начало сентября 1946 г. из 31 тыс. семей спецпоселенцев только 4973 были обеспечены жильем. Подавляющее большинство из них ютилось под навесами во дворах. Согласно правилам режима, установленного для спецпоселенцев, все они, начиная с грудных младенцев, становились на так называемый специальный учет. Ежемесячно спецпоселенцы обязаны были отмечаться по месту жительства в спецкомендатурах МВД. Ни один из них не мог выехать из места проживания без ведома и санкции коменданта. Первоначально радиус передвижения был ограничен тремя километрами, чуть позже стало понятно, так они не смогут найти работу, и радиус был расширен до 20 км. Известный советский историк Александр Некрич, один из тех, кто исследовал политику СССР в отношении депортированных народов, отмечал, что одной из основных форм протеста против принудительной ссылки стали побеги на родину. 26 ноября 1948 года власти СССР ужесточили наказание за побег и приняли указ президиума Верховного Совета СССР "Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны". В нем говорилось, что переселение чеченцев, карачаевцев, ингушей, балкарцев и других репрессированных народов "произведено навечно, без права возвращаться к их прежним местам жительства". За побег вводилось суровое наказание – 20 лет каторжных работ. Но это не останавливало тех немногих смельчаков, кто разными путями пробирался к себе на родину. В художественно-историческом произведении "Архипелаг ГУЛАГ" Александр Солженицын особо выделяет характер чеченцев: "Другие нации, тая мечту возврата, раздваивались в своих намерениях, в своей жизни. Однако в общем подчинились режиму и не доставляли больших забот комендантской власти. Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности – не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это – чечены. Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев единственные чечены проявили себя зэками по духу. После того как их однажды предательски сдернули с места, они уже больше ни во что не верили. Они построили себе сакли – низкие, темные, жалкие, такие, что хоть пинком ноги их, кажется, разваливай. И такое же было все их ссыльное хозяйство – на один этот день, этот месяц, этот год, безо всякого скопа, запаса, дальнего умысла. И вот диво – все их боялись. Никто не мог помешать им так жить. И власть, уже тридцать лет владеющая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы". "Мы все еще не сошли с того поезда": воспоминания депортированных Хусейн Бетишев, 1938 г.р. – День выселения плохо помню, все как будто во сне, в тумане. Помню, что мать закутала меня и моего брата во все, что только могла схватить в доме. День был холодный, весь в снегу, и начался он рано утром. Помню вагон, в который нас загрузили. Думал, что там внутри будет теплее, но оказалось, что его продувало из всех щелей. Это потом я уже понял, что вагоны не были приспособлены для перевозки людей, они предназначались для скота. Мать и другие, кто был там, пытались как-то заткнуть эти щели чем-то из того, что успели прихватить с собой. А прихватили немного, уже через несколько дней нечего было есть, кроме того, что давали во время большой остановки. Хорошо помню, что мать буквально вцепилась в меня. И не отпускала, мне кажется, на всем пути, я так и оставался у нее на руках, сидел на коленках и спал тоже у ее на руках. Раз в день вагон открывали и заходили люди с военными. Помню двери, они были из двух частей и раздвигались по обе стороны от входа. Не могу забыть тот пар над миской, в которой давали еду. Этот пар как бы говорил, что сейчас станет теплее. Но теплее не становилось. Запомнилась и смерть мужчины в нашем вагоне. Его не дали похоронить, просто забрали тело и приказали никому не выходить. Со временем стало понятно, насколько все это было ужасно: например, сходить в туалет было некуда: мужчина или женщина, ты вынужден был справлять нужду в тесном, забитом до отказа людьми вагоне. Пытались прикрывать одеялами уголок, где была дырка в полу. В вагоне было тихо, слышны были мольбы о помощи к Всевышнему. Все мои воспоминания об этом периоде – холод-голод-холод-голод-холод и так без конца. Я не помню, в какой день мы приехали на место назначения. Я не умел считать. Но и прибытие не очень обрадовало. Вокруг были сугробы (село Черная речка Курганской области Казахстана), нас на санях повезли с вокзала на окраину села. Первые два года местом нашего обитания стала маленькая комнатушка в пустующем колхозном коровнике. Мой отец был кузнецом, поэтому он сразу нашел применение своим рукам. Зарплату, разумеется, никто не платил, но кто-то мог поделиться куском хлеба, что уже было праздником. В коровнике мы с братом искали остатки зерен, не всегда они были из тех, что не съели коровы, порой могли быть и из навоза. С потеплением на улице стало чуть проще искать пропитание. Дело в том, что рядом с нами текла речка, по нашим меркам не маленькая, и ее у берега росли камыши. Какие-то птицы, даже не знаю, что за птицы были, откладывали в гнездах яйца, а мы с братом спускались в воду, что порой доходила до шеи, и среди змей, которые также охотились за яйцами, собирали их и устраивали дома пир. Так было не каждый день и не каждую неделю. Но если повезло, то вся семья была накормлена и мы чувствовали, что отец с матерью рады за нас. Казахские дети сначала приглядывались к нам, но со временем мы вместе начали играть. На вторую зиму в Казахстане отец сделал чеченские салазки – два дугообразных древка, скрепленных внизу железом. Это было что-то вроде коньков, но древки нужно было держать руками и, разбегаясь, запрыгивать и кататься с горки на льду. Именно здесь мы впервые поняли, что можно заработать: предлагали казахским детям прокатиться на них, но за что-нибудь из съестного. Первые два-три года были ужасными. В период адаптации не все выжили, в том числе и мой отец, который заболел в 1946 году. Пока он лежал дома, мы все надеялись, что все пройдет, что это временно. Знакомые сумели привезти врача, который сообщил, что у него аппендицит. Не зная, что это такое, отец попросил перевести на чеченский язык, и ему объяснили, что это что-то вроде лишней части кишки, на что удивленный отец отказался ехать в больницу на операцию, заявив, что ничто не может быть в теле лишним, раз оно сотворено по велению Бога. Через три дня он скончался. По прошествии стольких лет я могу понять, что мать с трудом перенесла эту потерю. Она слегла две недели спустя после смерти отца. За ней некому было приглядывать. Мы с братом были детьми, сестра была замужем в другом селе, и любое передвижение регламентировалось военными комендантами. Из-за того, что она лежала неподвижно на кровати, у нее появились пролежни, что ускорило ее кончину. Отца похоронили на горке, неподалеку от коровника, где мы жили, там же похоронили и мать. Их могилы дали отсчет новому кладбищу. Мой брат Айнди предложил все дни проводить между могилами родителей, он был уверен, что они будут на них глядеть с неба. Вечером мы шли спать в коровник. Узнав об этом, чеченец Умар, тоже из нашего села Герменчук, забрал нас к себе. Сам жил впроголодь, но решил, что сможет и нас выходить. В один день к нам неожиданно пришли представители власти и сообщили, что нас к себе забирает тетя. Потом мы узнали, что до нее дошла весть о кончине брата, и она, обратившись к властям, добилась в 1947 году нашего перевода к ней. В 1948 году она отправила меня в школу. Вот так благодаря тому, что нас приютил односельчанин, а потом тетя, мы избежали детдома. ...Первый день в школе запомнился тем, что директор с криком велел открыть рот и почему-то, заглянув мне в него, решил, что мне уже почти 10 лет. После возвращения из депортации в Чечню это подтвердилось, так как оказалось, что отец написал на подоконнике годы рождения всех своих детей – меня, брата и сестры. Уже в школе, увлекшись боксом, неожиданно для всех мы с моим другом попали в состав сборной Казахстана – чемпионат проходил в Грозном. Только по прибытии на место организаторы поняли, кто приехал к ним, и не допустили нас к соревнованиям. Мы побежали в село Герменчук, набрали там земли. Когда мы вернулись в Казахстан, каждый чеченец пытался дотронуться до нее и почему-то нюхал, как будто она могла пахнуть. Было очень неудобно, приходили старики и каждый раз приходилось все рассказывать по новой. Они спрашивали детали, каждая мелочь для них была невероятно дорога. Когда в те годы встречались два чеченца, не обязательно знакомые или родственники, то после привычного приветствия сразу спрашивали: "В ваших краях ничего не говорят о нашем возвращении домой?" Это был не дежурный вопрос, кажется, если не боялись бы Всевышнего, то его и первым задавали бы. Мне до сих пор очень стыдно за то, что однажды, решив заработать кусок хлеба, мы по просьбе жительницы села, казашки, убили беспризорного кота. Она уверила нас, что тот ест только вылупившихся птенцов. Спустя почти 80 лет мне стыдно за это, и я всегда прошу прощения у Всевышнего, что из-за куска хлеба убил невинное животное.   Петимат Исмаилова, 1931 г.р. – День 23 февраля начался для нас в три утра. Не знаю, почему, но несмотря на ночь, вся наша живность и живность соседей в селе была взбудоражена. Мычали коровы, особенно наш буйвол, который всегда был спокойным. Даже куры, несмотря на то что еще не рассвело, были в движении. Лошади были напуганы и пытались вырваться из двора. Странное происходило. Взрослые женщины говорили, что домашние животные плачут по ним, покидающим село. В дверь настойчиво постучали и приказали собираться на площади перед мечетью в центре села. С собой приказали взять только одежду и питание, сколько сможем унести на своих плечах. После пяти криками и угрозами расправы от людей уже начали требовать покинуть жилища. Когда мы с семьей пришли на площадь, там стояли односельчане. Утро было мерзкое, шел мокрый снег. Когда рассвет начал меняться с ночью, нам приказали идти в сторону села Ножай-юрт. Наша колонна в эту слякоть тронулась в путь. До райцентра было 25 км – женщинам, детям, больным, старикам пришлось идти целый день. К ближе к вечеру мы дошли до Ножай-юрта, где на одной из полян рядом с селом было определено место для нас. Здесь были люди, такие же как и мы, собранные из разных хуторов. Ночью в мороз разрешили разжечь огонь, они всю ночь сидели вокруг костра, чтобы согреться. Каждой группе дали по топору и разрешили рубить ореховые деревья, что были рядом. Утром впервые в своей жизни я увидела машину и запомнила ее название навсегда – студебеккер (трехосный грузовой автомобиль, был самым массовым транспортным средством, поставлявшимся Советскому Союзу по ленд-лизу. – Прим. ред.) К каждой группе одна за одной подъезжали машины и загружали людей. Нас довезли к железной дороге впритык к вагонам и велели загружаться в них. Только там объявили, что отправляют в Среднюю Азию. В дороге умер секретарь сельского совета Абу-Салман. Взрослые говорили, что его тело передали военным, и те бросили его в овраг и засыпали снегом. Мы провели в пути 12 дней. Когда прибыли, все, кто вышел из вагона, мужчины – и стар и млад – встали на молитву. Это очень удивило киргизов. Потом они рассказывали, что им говорили, что везут к ним абреков, бандитов, но когда они увидели, как все мужчины встали на молитву, у всех отлегло на сердце, они успокоились, что прибывшие были мусульманами. На третий или четвертый день всех взрослых погнали на работу. Колхоз, где мы были, и по тем временам считался хорошим, богатым, это помогло и нам, переселившимся. Сами киргизы были очень порядочными людьми. Первым, кто умер в нашем колхозе в Киргизии, был мой 70-летний дедушка Хаджимурад Абдулаев, позже скончался наш односельчанин. В первые годы выселения умерли мой отец Исмаил, мать на два года его пережила. Позже умерла и четырехлетняя сестра Белкхист и шестилетний брат Узайр. Где-то к концу 1940-х у переселенцев немного жизнь наладилась, обзавелись небольшими хозяйствами. Возобновили прерванную традицию отмечать Курбан-байрам. Киргизы, когда получше узнали "злых чеченов", начали говорить: "мимандар келды (верующие пришли)", "яхши чечен муслим ("чеченцы хорошие мусульмане")". Айна Магомадова, 1938 г.р. – Нас разбудили в 12 ночи, за тремя братьями пришли солдаты, их забрали в центр села, где в районе мечети собирали мужчин. У нас в доме были дети, мать и пожилой отец. Где-то в районе 9 утра, всех, кто был в мечети и тех, кто дома собирал свой скраб, загнали в сад Сангири, неподалеку от нашего дома. В спешке мать забыла взять мешок с высушенным мясом. Она попросила солдата помочь ей и принести этот мешок, так как другого ничего нет для питания в дороге. Солдат взял не только этот мешок, но собрал все оставшиеся сушеные колбаски и все это отдал моей матери. Чувствуя, что нас куда-то забирают, я громко плакала, и солдат, который принес мешок, спросил, почему я реву. Мой старший брат сказал, мол, она плачет по сумке с куклами. Услышав это, солдат уже во второй раз побежал к нам домой и вновь, поднявшись на чердак, захватил мой маленький сундучок с куклами, с которыми я играла уже в ссылке. Мы ехали ровно пятнадцать дней и ночей. Было трудно, так как мать болела – за ухом что-то выскочило, и она тяжело переносила эту поездку, не могла ни встать, ни сесть. В вагоне рядом с буржуйкой ей постелили, чтобы она не замерзла. Кушать давали на каких-то определенных станциях, этого хватало не на всех, приходилось делиться. Мы довольствовались своими запасами из мяса и колбасы. Благодаря матери, которая запаслась едой, делились со всеми, кто ехал с нами в одном вагоне. Дело в том, что жители горной части республики, оказавшиеся в нашем вагоне, мало что смогли взять с собой из еды, у некоторых не было вовсе никакого пропитания. Первым в пути умер сын двоюродного брата, позже скончался его отец, мой двоюродный брат, умер и сын золовки моей старшей сестры, он был учителем. Солдаты заходили в вагон и забирали трупы. Пока стоял поезд, мы видели, что никто не собирался их хоронить, просто закапывали в сугробы рядом с путями, в казахских степях зарывали, слегка посыпав песком. Никто не хоронил. Они так и остались в снежных сугробах. Нас выгрузили в открытом поле неподалеку от маленького села Быстренка. К вагонам подгоняли машины. Так как мать была лежачей больной, ее погрузили отдельно и увезли в райцентр. На всех машин не хватило, нас погрузили на телеги, и так мы добирались до райцентра. Отец не сразу нашел больницу, в которую положили нашу мать. Она недолго прожила после этого. Помню, когда привезли мать, чтобы похоронить, хозяйка квартиры не позволила заносить тело в нашу комнату и потребовала оставить ее на улице под деревом. Подождав, пока она уснет, отец через окно занес тело нашей матери, и всю ночь мы провели рядом с ней, чтобы рано утром, до того как проснется хозяйка, вынести тело обратно на улицу. С утра чеченцы, узнав о смерти матери, пришли, чтобы похоронить ее. Мои старшие сестры приехали к нам только после того, как мы уже похоронили мать. Меня они нашли на могиле, я спала на ней. Мой отец и трое братьев работали в колхозе, они получали кусок черного хлеба и суп, кроме того, им давали один вареный бурак, который отец приносил мне домой. Отец стыдился, что у него есть хоть что-то поесть, так как видел и знал, как умирают от голода чеченские семьи в соседних колхозах. Вдоль дороги росли разные заросли, я не знаю, как их называть, которые чеченцы собирали варили и ели, чтобы не умирать с голода. Нам повезло – видя трудолюбие отца и братьев, начальник склада предложил переехать им жить туда, работать и охранять склад. Со временем, когда очередной брат женился, неподалеку построили маленькую саклю, чтобы быть рядом. Когда пришло время ехать домой, мы за бесценок продали дома. Отец с моими братьями похоронил немало наших соотечественников в первое время, но даже у них не было сил хоронить по одному, и они порой вырывали коллективные могилы. Умирали от голода. Я знаю не понаслышке, как даже в навозе пытались найти кукурузинку. Однажды я шла к сестре и увидела нашу односельчанку Таус, она собирала вдоль дороги траву. Я спросила, что ты делаешь, но ей было настолько стыдно, что она сказала, мол, мать попросила собрать траву для кур. Но кур не было ни у кого, было понятно, что собирают для еды. Я побежала обратно в дом, схватила три лепешки, сказав, что несу их сестре, взяла немного муки в подоле и побежала к Таус. Она сама не могла все это понести, я пошла с ней и увидела ее мать, обессиленную от голода. Позже я старалась хоть что-то взять со склада, хоть одну картофелину, если ничего не было, то собрать хотя бы траву и понести им. Меня спрашивают, часто ли я вспоминаю это время? Конечно, вспоминаю, и очень хотела бы хоть одним глазом посмотреть на то место, где мы прожили 13 лет. Киргизы помогали нам. Но они сами жили нелегко. Возвращение домой также не прошло без происшествий. По прибытии из Киргизии неожиданно заболела и скончалась моя трехлетняя дочь. Не успела я ее похоронить, через неделю умер и мой годовалый сын.   Долгая дорога домой 1953 год принес надежду всем переселенцам. Умер руководитель страны Иосиф Сталин. Мизан Джабраилова вспоминает, когда они пришли в школу после объявления смерти Сталина, учительница начала спрашивать, кто сколько часов плакал по вождю. Когда очередь дошла до чеченки, та заявила, что они не плакали, "мы смеялись и радовались, и танцевали". Мизан рассказывала, как все радостно говорили между собой "Талу делла" ("Яд скончался" – перевод с чеч. яз.). Для всех эта новость стала сигналом, что в их жизни произойдут изменения. Смерть Сталина и выявление его преступных приказов позволили чеченцам и другим депортированным народам вернуться на Родину. Правительство СССР денонсировало указ о депортации чеченцев и ингушей. 9 января 1957 г года были опубликованы сразу два документа : Указ Президиума Верховного Совета СССР отменял свое же собственное постановление об упразднении Чечено-Ингушской АССР от 7 марта 1944 года, а Указ Президиума Верховного Совета РСФСР определил ее новые границы, но без Пригородного района Северной Осетии, где исторически проживали ингуши. Ничего не говорилось и о десятках тысяч чеченцев, проживавших ранее в Дагестане, жителях бывшего Ауховского района. Возвращение на родину растянулось на годы. В 1957 году сразу приехало порядка 140 тысяч чеченцев и ингушей – почти треть от всего количества выселенных. Многие люди не могли вернуться, потому что места, с которых они были высланы, оставались запретной для проживания зоной. Такого рода районами стали почти вся горная часть Чечни и Ингушетии. При этом чеченцы и ингуши, не дожидаясь, когда власть организует им проезд на родину, сами находили деньги, чтобы выехать из Казахстана в Чечню. Люди боялись, что политическая ситуация может измениться в любой момент, и потому стремились как можно скорее покинуть Казахстан и Киргизию, вернуться к себе домой. Вернувшись, они застали в своих домах переселенцев из Центральной части России и Украины, которые уже 13 лет как обжили их дома и участки. Они сами были такими же переселенцами, как чеченцы и ингуши в Казахстане и Киргизии. В некоторых случаях чеченцам и ингушам приходилось просто выкупать свои же собственные дома. Постоянные драки молодежи, нервозность ситуации, когда у каждого дома жили те, кто считал себя настоящими хозяевами, не могли не вызывать чувство обреченности, и многие русские начали тихо покидать республику, несмотря на запрет со стороны властей. Русскоязычное население республики выразило массовый протест по поводу возвращения чеченцев. Пьяная драка чеченца 23 августа 1958 года в Грозном, в ходе которой ножевые ранения получили двое русских, один из которых – Евгений Степашин – скончался, привела ко всеобщему возмущению в Грозном. Виновный был задержан милицией, но похороны погибшего вылились в массовые беспорядки. Тысячи людей ринулись на улицы города, требуя публичной казни чеченца и выселения всех чеченцев из рабочих кварталов Грозного. К вечеру на короткий период бастующим удалось даже захватить главное здание Обкома КПСС ЧИАССР, где ворвавшиеся искали чеченцев по национальности. Попытки руководства поговорить с разъяренной толпой не увенчались успехом. Люди выкрикивали лозунги: "Вон чеченцев из Грозного", "Пусть к нам приедет Хрущев, мы с ним поговорим", "Да здравствует Грозненская область!", "Заселить Грозненскую область новыми мигрантами из России" и так далее. На следующий день на главной площади Грозного собралось уже до 10 тысяч человек, они штурмом взяли здание Обкома партии, почту, удалось захватить первые два этажа МВД. Тогда пострадали сотни людей, избитых толпой. Бунт был подавлен только к ночи 27 августа 1958 года, когда в город ввели войска, которые разогнали и арестовали всех активистов, зачинщиков массовых беспорядков. Это был сигнал Москве, что проблема далека от разрешения. Ауховская проблема ведет свой отсчет с депортации чеченцев 23 февраля 1944 г. С 1957 года вопрос о воссоздании Ауховского района ставился постоянно перед властями Дагестана и России. В дореволюционный период эти земли входили в Нагорный округ Терской области, после реорганизации – в Хасавюртовский округ Терской области. С 1921 года Аух был включен в состав Дагестанской области. Два населенных пункта в Казбековском районе: Калининаул (чеченское название Юрт-Аух – Прим. ред.) и Ленинаул (чеченское название Акташ-Аух. – Прим. ред.) являются наиболее спорным в решении вопроса о восстановлении Ауха, это родовые села двух крупнейших чеченских тейпов Ауха – Аккхий и Пхьарчой. Проблема Пригородного района является трагедией для ингушей. Ингушские села, оставшиеся в пределах Северной Осетии, оказались под запретом для возвращающихся из депортации. Ингуши не смогли заселиться в свои квартиры во Владикавказе, где они проживали в большом количестве (до 1934 года это был областной центр Ингушской автономной области). Но и в селах, граничащих с Чечено-Ингушетией, воспротивились их совместному проживанию те, кто уже заселился в их дома. Речь идет о селах, вокруг которых формировалась ингушская национальность, в том числе и село Ангушт, давшее этносу название на русском языке, не говоря о родовых селах Бозоркино, Яндиево, Гадаборшево, Галгай-юрт и других. Невозможность вернуться в свои села переросла во всеобщее возмущение ингушей. 16 января 1973 года на центральной площади Грозного состоялся спонтанный общенациональный митинг ингушского народа. Уже к обеду ингуши заполнили площадь перед зданием Чечено-Ингушского обкома КПСС в Грозном. Митинг, начавшийся в 10 утра, беспрерывно продолжался до 19 января. Лозунги митинговавших декларировали единство с партией и Советским руководством. Трибуна была обтянута транспарантами "Пусть восторжествует справедливость!", "Да здравствует Красная Ингушетия – авангард становления Советской власти на Северном Кавказе", были портреты Ленина, Орджоникидзе, Кирова, членов политбюро того времени и т.п. В повестке митинга был один вопрос: передать Пригородный район ЧИАССР либо отменить ограничения на свободное поселение ингушей в этом районе. Несмотря на мирный характер, митинг был жестоко подавлен. Когда стало понятно, что ингуши не намерены расходиться и на них не могут повлиять партийные и советские руководители из числа самих ингушей, было принято решение о силовом разгоне. Нерешенные проблемы сохраняют напряженность в регионе и проявляются в различных формах, как это уже было во время трагических событий осенью 1992 года в Северной Осетии – конфликт на территории Пригородного района привел к многочисленным жертвам. Война власти с памятью Вопрос памяти все эти годы остается одним из самых болезненных. На историческом факультете Чечено-Ингушского госуниверситета студентам под угрозой отчисления запрещалось говорить о депортации. Только в период "оттепели" в 80-х годах этот запрет был снят, а преподавателям, считающим выселение оправданным, запретили работать на факультете. Это произошло, тридцать лет спустя после восстановления республики. В годы существования непризнанной Чеченской республики Ичкерия в Грозном было сооружен один из самых трогательных мемориалов жертвам депортации. В него включили сотни надгробных памятников, которые в годы депортации были разрушены на чеченских кладбищах и использовались для строительства мостов, дорог и домов. Автором памятника стал скульптор Дарчи Хасаханов. На мемориале были выбиты слова: "Не будем плакать! Не сломимся! Не забудем!", ставшие девизом для выживших в годы депортации вайнахов и их потомков. Сейчас этот памятник разрушен, его части были использованы для другого мемориала в центре Грозного. Не повезло и снятому в 2014 году первому полномасштабному художественному фильму о трагических событиях в селе Хайбах ("Приказано забыть"), который был запрещен к показу на территории России. В Москве сочли, что фильм "способствует разжиганию межнациональной розни". Продюсер Руслан Коканаев и режиссер Хусейн Эркенов были категорически несогласны с такой формулировкой и распространяли ленту через социальные сети. В 2010 году было объявлено, что 23 февраля в Чечне будет Днем памяти и скорби. Тем не менее год спустя было решено, что день памяти о жертвах депортации целесообразно перенести на 10 мая, который отмечается в Чечне как День памяти и скорби народов республики. В какой-то момент власти Чечни сочли, что не стоит вообще говорить о депортации. Политолог Руслан Кутаев столкнулся с преследованием за организацию конференции, на которой обсуждалась трагедия высылки целого народа.   Возможно, власти Чечни не хотели раздражать Москву темой, которая могла бы быть болезненной для российской власти. Однако в то же время никто не одергивал власти Ингушетии за проведение ежегодных мероприятий, связанных с депортацией. В Дагестане также не запрещали чеченцам проводить траурные мероприятия в Аухе. Ежегодно власти и Кабардино-Балкарии, и Карачаево-Черкесии, и Калмыкии принимали самое активное участие в днях памяти жертв депортации. Ситуация в Чечне начала меняться в 2018 году: власти стали говорить о сооружении мемориала в селе Хайбах, на месте трагедии. Годом позже, в 2019-м, в Грозном уже заявили, что этот день останется "трагическим днем на многие поколения и века" и назвали его "вероломным преступлением сталинско-бериевской клики". Наконец в 2021 году чеченские власти впервые с 2012 года очень активно участвовали в памятных мероприятиях, связанных с днем депортации. Это позволило жителям республики считать, что дата "реабилитирована" и не подлежит неловкому замалчиванию в будущем. Невозможно заставить не думать о депортации 23 февраля, каким бы праздником он ни был для всей остальной страны. Из-за ситуации с пандемией такого рода мероприятия в чеченских диаспорах за пределами России два года не проводились в обычном формате. В этом году встречи памяти было решено возобновить, но с ограниченным числом участников. Они запланированы в Париже, Нанте, Ницце, Страсбурге, Вене, Осло и в других городах.   Отзвук трагедии в поколениях Казалось, все осталось в прошлом, многие свидетели уже умерли, а те, кто остался в живых, вспоминают Казахстан и Киргизию добрым словом, и те, кто не успел сам, просят свое потомство узнать, что стало с местом, где они были, и что с могилами их родных. Во время войны в Чечне, спасаясь от бомбежек, некоторые уехали в Казахстан и Киргизию. Их было не так много, как тех, кто перебрался в соседние республики. Они не остались там, как только сочли возможным, вернулись на свою Родину, но сам факт примечателен как форма проявления исторической памяти через потомков тех, кто там был там. Дети депортированных и их внуки, отвечая на вопрос о том, что значит для них депортация, называют ее "геноцидом" (под разными обозначениями – "преступление против человечества", "излом", "убийство народа", "этноцид"), часть опрошенных считает это трагедией не только родителей, но и своей, своего народа, "незаживающей раной", другая часть рассматривает 23 февраля как "день траура и памяти" и преступления власти. "Говоря об этом периоде, мы всегда говорим "нас выселили", хотя мы даже не родились в депортации", – заметил один из опрошенных. Другой собеседник привел слова своей тети: "Мы все еще не сошли с того поезда". Он считает, что это применительно и к первому, и ко второму поколению родившихся после депортации. В целом все респонденты однозначно назвали трагедию 78-летней давности личной болью для каждого. Сегодня существуют международно-правовые основания для того, чтобы представители депортированных народов могли отстаивать право на справедливость. Принятая Европарламентом резолюция гласит, что "депортация всего чеченского народа в Среднюю Азию 23 февраля 1944 года по приказу Сталина представляет собой акт геноцида, согласно четвертой Гаагской конвенции 1907 года и Конвенции о предупреждении и пресечении преступления геноцида, принятой Генеральной ассамблеей ООН 9 декабря 1948 года". Этот документ, хотя он и не ратифицирован пока ни одним членом Европейского союза, имеет огромное правовое и историческое значение не только для чеченцев, но и для всех депортированных народов бывшего Советского Союза.