«Нужно всерьез посмотреть на березу». Драматург Полина Коротыч — о практиках взаимодействия между людьми и деревьями
Полина Коротыч — драматург, сценарист, автор множества пьес, а также участница едва ли не всех значимых русскоязычных театральных фестивалей, и именно об этом, как правило, расспрашивают ее в интервью. Однако Глеб Колондо решил поговорить с Полиной не о работе, а о деревьях. Во-первых, потому что она так их любит, что проводит в компании кленов, дубов и берез — «лучших ребят на районе» — немало времени, а во-вторых, потому что в эпоху инфернальных катаклизмов хочется быть поближе к нечеловеческим формам жизни. Специально для читателей «Ножа» Полина рассказала о том, какие способы коммуникативного взаимодействия с высокими растениями она практикует.
— Привет, Полина. Как твои дела?
— Нормально. Вернулась домой из Ельца. Мы там с Олей Потаповой делали школу сценариев для подростков. А твои?
— А я вот сижу и думаю о твоем посте в телеграме, который только что вышел. Ты там пишешь, что захотела закопаться в чернозем.
— Да-да!
— Это в рамках твоей постоянной программы по единению с природой или какой-то новый сюжет?
— Я думаю, это та же программа. Просто раньше у меня не было увлечений, связанных непосредственно с землей — меня больше интересовало то, что из нее вырастает. А сейчас я ехала в поезде, смотрела в окно, а за ним была вскопанная почва. И я подумала: она такая уютная. Почему-то она меня привлекла. Мне показалось, что в ней как-то хорошо. Эта мысль меня немного напугала, но не то что бы у меня были какие-то предсмертные чувства. Скорее, это что-то про весну.
— Ты заговорила о смерти, и я вспомнил еще одну историю из твоего телеграма — о том, как ты встретила сразу шестерых покойников.
— Да. Я была в Ельце. Было утро, и я подумала: пойду в церковь. Потому что рядом с тем местом, где мы жили, как раз была церковь. Надо понимать, что в Ельце церкви — это что-то очень основное. Там тридцать три церкви, хотя город при этом достаточно маленький.
В церкви было очень много народу. В какой-то момент я поняла, что происходит отпевание. Мне стало интересно, кого отпевают. Я подошла и вместо одного гроба увидела сразу шесть гробов. У меня возникли смешанные чувства по этому поводу. Но я подумала: «Ну ладно, всему свое время». И ушла оттуда.
Но перед тем, как я ушла, ко мне подошла женщина и спросила меня: «Вы Оля?» Я говорю: «Нет, не Оля». Она говорит: «Странно. Очень похоже, что Оля». Непонятный диалог. В общем, не знаю, к чему эта история.
— Мне кажется, все твои истории — это одна большая пьеса с продолжением. И те твои пьесы, которые написаны — тоже части этой пьесы. Очень классные пьесы, кстати, всем рекомендую.
— Отличная реклама, спасибо!
— Давай поговорим про деревья.
— Давай!
— Ты — успешный человек, ты много работаешь в театре, у тебя часто берут интервью про театр. А мы с тобой говорили один раз про насекомых, а теперь вот про деревья. Как ты это объяснишь?
— Мне кажется, что разговор про деревья потенциально гораздо увлекательнее и ближе к реальности. Возьми дерево и возьми театр. Понятно, что дерево гораздо интереснее. Природа реально решает, мне кажется, это без сомненья.
— Вспомнил строчку из какого-то твоего текста, где было сказано, что деревья — лучшие ребята на районе. Расскажи о деревьях, которые живут рядом с твоим домом.
— Я жила в разных районах, и везде деревья не подкачали. Когда я жила на улице Шостаковича, там во дворе все время ребята на лавке сидели, слушали музыку и что-то там пили. Им было классно, и это подталкивало к тому, чтобы рассматривать дерево в парадигме дворовой тусовки.
Мне нравится смотреть на деревья, на их медленное существование. Потому что, наверное, медленное существование меня как-то успокаивает.
— Ты прямо как Юрий Бондаренко из Россоши, у которого самое большое увлечение — стоять на балконе и наблюдать за тем, как деревья растут.
— Да-да, я наблюдаю! Например, когда была пандемия и нужно было сидеть дома, я очень много просто смотрела в окно на то, как у нас там качались березки. И супер было, просто супер.
— Кстати, помнишь, в пандемию появлялись новости о ходячих деревьях? Это были люди, которые наряжались в костюмы кустов и ходили в таком виде в магазин или просто гулять.
— Да, бывало и такое!
— Значит, ты за деревьями только со стороны наблюдаешь и к ним не подходишь?
— Нет, я подхожу! Недавно я переехала в квартиру, которая находится достаточно высоко, оттуда я деревья во всех подробностях уже не рассмотрю. Поэтому я выхожу, подхожу к ним и трогаю. Трогаю деревья. Ну или просто стою рядом.
Мне нравится стоять рядом с деревом — мне кажется, что у дерева очень сильная энергия. Звучит довольно упорото, но я как-то это ощущаю. Мне кажется, если постоять рядом с деревом, можно круто заземлиться. Ну, как бы словить это чувство спокойной уверенности, что-то такое.
Поэтому, да, я трогаю их регулярно. И мне кажется, им не плохо от этого.
— То есть ты чувствуешь ответ на твои прикосновения?
— Ну, как сказать «ответ»? Я чувствую неотторжение — наверное, что-то такое. Ну, в смысле, я чувствую, что мы друг друга понимаем.
— У меня есть знакомая, которая раньше любила обниматься с деревьями, прям ей нравилось. Она даже себя называла деревом.
— Да, это известная практика. Перформер-художница века Марина Абрамович писала где-то, что она рекомендует обнимать дерево и тем самым балансироваться, что-то такое. Понятно, что движение по взаимодействию с деревьями, оно довольно распространенное в принципе. Но каждый находит в этом что-то свое.
— Это что касается такого, высоколобого искусства, но есть же еще и народная традиция, которая уже почти стала анекдотом — все эти походы русских мужиков к березкам, как в фильме «Калина красная». Хотя и в норвежском фильме «Пан» 1995 года я тоже видел, как герой шел по лесу, ни с того ни с сего подошел к дереву и поцеловал его крепко в ствол.
— Не смотрела этот фильм, но звучит прикольно! Конечно, мы немного смеемся над этим, потому что любовь к березам — это уже смешно. И Безруков про это пел где-то. Какой-то сериал был, помнишь?
— «Участок»?
— «Участок», да! Ну, то есть мы говорим про любовь к березам — и сразу в голове сериал «Участок». И это сбивает с толку меня иногда — вот эта парадигма слезинки на глазах русского народа при взгляде на березу. Потому что это часто с иронической точки зрения рассматривается.
Но, с другой стороны, ну вот у меня такой культурный код, возможно. Я реально люблю березы.
Я была где-то под Иваново, и там был березовый лес, много очень молодых берез, тонких. И это, надо сказать, довольно инфернальное приключение. В том смысле, что ты просто залипаешь на них и проваливаешься в какую-то другую реальность, очень странную.
В итоге — не вижу ничего плохого в сериале «Участок». Вот такой у меня вывод.
— То есть, получается, нужно не то что бы соскоблить с себя все, что связано с собирательным Безруковым, а просто с другой стороны к этому подойти?
— Да, да! Высмеивать это мы давно научились, еще с малолетства — с этим уже все понятно. Другое дело, если мы сможем не только иронизировать, но и реально это почувствовать. Всерьез посмотреть на березу.
— Давай попробуем проследить историю твоего увлечения деревьями.
— Давай!
— Ты помнишь, когда это все началось?
— Я в детстве ездила часто в Пятигорск, там у нас была дача. А на Кавказе дачные участки очень большие — взять размер участка где-нибудь в Ленобласти и умножить его на семь. Там у нас росло очень много деревьев, в том числе черешня, вишня. И я там очень любила лазить по деревьям.
Мне очень нравилось сидеть на черешне своей любимой, на самом верху. Оттуда открывался классный вид на горы — на Бештау, на Машук. Долго я могла так сидеть. Тогда я, наверное, воспринимала деревья немножко утилитарно — просто как то, что делает меня выше. Но все равно мне очень нравилось.
Когда приходило время уезжать, нужно было всем сказать «пока-пока». И я ходила и говорила: «Пока, деревья». То есть, я уже тогда воспринимала их как одушевленные. Может, меня так воспитывали, не знаю.
А потом, уже в возрасте 22+, был какой-то проект, где меня попросили написать пьесу про деревья. Я писала эту пьесу и читала книжку «Тайная жизнь деревьев» Петера Вольлебена.
— Про лесной интернет и все вот это?
— Да, да! Там, правда, все ученые в примечаниях хейтят автора, говорят, что половина надумана из того, что он написал.
— Причем токсично очень хейтят. От этого немного восприятие нарушается, потому что он к деревьям очень трогательно относится, а примечания на протяжении всего текста его одергивают, как школьника.
— Да, типа, чувак не прокачался, а уже что-то говорит — такое отношение. Но меня очень заинтересовало то, что деревья, они на самом деле все общаются, и что лес — это целая выстроенная коммуникационная система. Потом из того проекта, для которого я это все изучала, ничего не вышло, но дело было уже и не в проекте. У меня как раз тогда был кризисный период, и вот эта созерцательность меня очень поддержала. И продолжает поддерживать и придает сил.
— Тебе попадались какие-нибудь интересные художественные тексты, связанные с деревьями? Мифы, сказки, может быть.
— Я вот недавно была в Ханты-Мансийске и пошла там в Музей природы и человека, в котором исследуют мифы в том числе. Там был целый зал, посвященный мифологии ханты и манси. И в нем было что-то про то, как у них праздновался весенний праздник под названием Вороний день.
Праздновался он так: выходили женщины и вязали на деревья калачи, настоящие, съедобные, как я понимаю. И начинали изображать карканье ворон. Это знаменовало начало весны. Не знаю, зачем были калачи — может, для того, чтобы настоящие вороны слетались и съедали их. Конечно, это косвенно связанно с деревьями, но все равно они погружались в какое-то лесное, природное пространство.
А еще очень хочу рассказать про книжку, которую мне подарил режиссер Иван Пачин, я с ним работаю периодически. Это прекрасная книжка, она называется «Рисуем дерево», ее написал Бруно Мунари. И там на каждой странице написано, как можно рисовать дерево. И вот таким образом, и вот таким. И в конце подводится итог: на самом деле дерево можно нарисовать как угодно, совершенства не существует.
— Полезная книга.
— Да, очень полезная! Я фанатка этой книги, просто обожаю ее.
— Ты рисовала вместе с книгой или только теоретически процесс изучила?
— Немножко пыталась. Но я плохо рисую. Она меня не спасла.
— Ну, слушай…
— Совершенства не существует, да?
— Ну да. Недавно где-то читал, как преподаватель спрашивает у студентов: «Кто умеет рисовать?» Поднимают руку три человека из ста. Преподаватель говорит: «Рисуйте кота». И все сто человек нарисовали кота. То есть рисовать — это не значит подражать мастерам из Академии художеств.
— Я вспомнила, там есть такие вставочки в этой книге: «При ветре дерево растет вот так» — и рисуночек. «При сильном ветре, который дует достаточно часто, дерево растет вот так» — тоже рисуночек. Такая она минималистичная и красивая.
— Наверняка ты встречала разные сюжеты про очеловеченные деревья, начиная с дриад и заканчивая разными мультиками и комиксами. Тебя это трогает или такое ты не любишь?
— Наверное, это не то, на чем я сильно залипаю, но почему бы и нет. Я вспомнила, что мне Оля Потапова, драматург, рассказывала, что в этих комиксах, которые самые популярные в нашем мире, марвеловские, есть человек-дерево. Я подумала, что это прикольно и точно расширяет всю эту вселенную супергероев.
— Когда мы очеловечиваем дерево, мы лучше его понимаем или наоборот?
— Конечно, таким образом мы его упрощаем. Это антропоморфный подход, он нас ограничивает. Но, с другой стороны, может быть, у нас нет других вариантов? Человеку сложно воспринимать деревья не как объекты, а в качестве живых существ, при этом не сравнивая их с собой. Какую-то человеческую логику мы в любом случае привносим. Хотелось бы, конечно, увидеть или прочесть что-то, избавленное от антропоморфизма. Но я даже не могу представить, как это.
— Мне еще часто попадаются сцены, связанные с романтическим взаимодействием с деревьями. Недавно в книжке «Медный кувшин старика Хоттабыча» прочел: герой приходит за березовым соком, он течет из дерева, а дальше герой хочет наполнить дерево своим соком. А потом как-то так монтируется, что береза — это его девушка на самом деле.
— Конечно, если мы думаем, что дерево — это человек, то сам бог велел придумать романтическую историю. Что можно делать с человеком — можно дружить, можно на него злиться, а можно любить его.
Если бы я писала про деревья, мне бы хотелось отказаться от любой романтики, влюбленности — все это скучно, скучно. Ну, по жизни, может и не скучно влюбляться, а в литературе мы уже все это давно проходили. Если ты влюбляешься в дерево, значит, потом ты его разлюбишь. Или влюбленность сойдет, начнется какой-то быт, взаимные притирки, дерево будет говорить: «Ты меня недостаточно поливаешь!» Зачем это нам надо? Лучше вечное взаимовлияние, основанное на чем-то большем — на любви в широком смысле этого слова.
— То есть получается, нужно потрудиться, приложить усилия, чтобы не очеловечивать дерево, и так будет гораздо интереснее и продуктивнее?
— Да, если сконцентрироваться, отодвинуть немного свое «я» и обратить все свое внимание на конкретное дерево, то вряд ли захочется его очеловечивать. Мне кажется, что зацикленность на себе порождает этот подход, что деревья — люди, животные — люди, вообще все люди. И я тоже наделяю деревья качествами человеческими — вот мне кажется, что деревья, они такие нежные. А может, они совсем не нежные, а жесткие.
— Мне бы хотелось еще немного поговорить о взаимодействии с деревьями. Ты могла бы для закрепления пройденного еще раз перечислить, что можно делать с теми, кто растет за окном — практики, которые ты могла бы посоветовать для контакта с ними?
— Важно внимательно смотреть на дерево и делать это не вскользь, а направленно и продолжительно. Можно потрогать его, но если кому-то не хочется прикасаться к дереву — это абсолютно нормально. А кто-то хочет обнимать — пускай обнимает. Каждый сам устанавливает границы в общении с деревом.
И, возвращаясь к книжке «Рисуем дерево», — мне кажется очень хорошей практика рисования деревьев. Я помню, театральный художник Егор Пшеничный говорил мне: чтобы нарисовать дерево, надо почувствовать себя деревом, понять дерево изнутри, осмыслить его целиком. Это и есть внимательный взгляд.
— Просто стало интересно: а в какой ситуации Егор рассказывал об этом?
— Он приехал ко мне в гости, много говорил и в какой-то момент стал говорить про деревья. Как к этому пришел разговор, я не помню. Ну, он рассуждал про путь художника, а путь художника, видимо, проходит через деревья.
— Такой классический петербургский художник, который приходит в гости и долго рассуждает о пути художника через лесную чащу к просветлению.
— Да, да!
А еще вот что: я бы хотела посадить дерево! Есть такой стереотип, что мужчина должен все это делать — посадить дерево, вырастить сына, построить дом. Но мне пофиг на этот стереотип — я хочу сама посадить дерево. Мне кажется, это прекрасно — сажать и выращивать. Но у меня нет участка и нет возможности это сделать. Но я верю, что я пока еще не на пределе своего существования и что в будущем я, может быть, посажу дерево. Вот это было бы огонь.
У моего бывшего молодого человека папа сажал деревья всякий раз, когда у него рождались дети. А детей у него много от разных браков — пять, по-моему. И у него на даче, рядом с входом на участок, есть пять разных деревьев разного возраста. Старший сын — уже высокое дерево, младший — поменьше. Мне кажется, это такой прикольный символ, что ты рождаешься и вместе с тобой рождается и растет дерево, которое символизирует тебя.
— Есть похожий сюжет, только не про жизнь, а про смерть. Сегодня некоторые люди просят хоронить их не на традиционном кладбище, а там, где они смогли бы из земли в виде дерева прорасти.
— Это супер тоже. Я думала об этом в контексте своих похорон — чтобы из меня дерево выросло. Но я не знаю, в России так можно делать?
Вообще интересная штука: ты длишь с себя в виде дерева.
— Переходишь в такую спокойную, статичную форму.
— Во всяком случае, какая-то твоя часть. Красивая концепция смерти.
— Она тогда перестает быть смертью в смысле абсолютной конечности жизни. Потому мы можем распространить свои атомы хоть на всю планету.
— Да, супер. Огонь.