Леонид Миролюбов: «Детское сердце азартное, оно хочет жить»

-Когда в 1995 году с главврачом ДРКБ Евгением Карпухиным мы создали отделение детской кардиохирургии, то наше начинание многие считали не просто ненужным, а даже вредным, – вспоминает Леонид Михайлович. – К примеру, великий наш предшественник, корифей детской хирургии Павел Рокицкий был категорически против. Он уверял, что будет колоссальная летальность, и из-за этого мы потеряем все наработанные очки, а пользы никому не принесём. Его мнение разделял и заведующий реанимацией Пётр Горшенин. Но Евгений Васильевич тогда был на пике своих возможностей, пользовался большим уважением руководства республики. И рискнул… Время показало, что оправданно. Более того, оказалось, что мы вписываемся в так называемый среднеевропейский золотой стандарт. Поясню. Создавать отделение детской кардиохирургии целесообразно в регионе с четырьмя – шес­тью миллионами населения. У нас почти четыре, так что отделение на двадцать пять коек, с реанимацией и операционной, пустовать не будет. В 2005 году мы справились со своими пороками и начали помогать соседям. По сей день жители Марий Эл, Чувашии, Ульяновской области по квотам лечатся у нас. Более того, есть часть федеральных квот, так что пациенты поступают к нам из самых разных регионов страны – от Мурманска до Ханты-Мансийска.

У нас очень неплохой уровень эндоваскулярной хирургии, когда операция проводится через прокол в сосудах в рентген-хирургической операционной.

Почему едут к нам? Ну, можно и в Москву, например, но там совсем другие позиции – и по цене операции, проживания, и по длине очереди. Мы проводим закрытие открытого артериального протока, межпредсердного дефекта. Это плановые операции, тут особой срочности нет.

– Часто бывают случаи, когда малыша прямо из родильного зала везут на операционный стол?

– Сейчас уже не так часто. Известно, что из ста процентов родившихся с тем или иным пороком сердца треть – экстренная группа. Обычно это транспозиция магистральных артерий – там надо сосуды местами поменять и перешить, атрезия лёгочной артерии и некоторые другие, когда нужно оперировать в течение первых двух недель, а до этого пациента вести на особом режиме. Есть такая градация: первый уровень – это обычные пороки сердца вроде перегородочных дефектов, второй уровень – начало сложной хирургии. Это тетрада Фалло – четыре врождённые аномалии сердца, ну и дальше по возрастающей. В 2001 году мы начали проводить операции самого высокого по сложности уровня. Сего­дня в год проходит около семидесяти таких кардиологических операций у детей. Около тридцати процентов операций по устранению тяжёлых пороков сердца делаем в период новорождённости – первые двадцать восемь дней, остальные – желательно до года, но часть из них можно оперировать и в три года, и в пять лет.

– Бывает, что порок исчезает сам по себе? Ну, говорят, «израстёт», здоровым будет…

– Бывает, конечно. Мы с коллегами просчитали, что дефект предсердной перегородки в течение года самопроизвольно закрывается в десяти процентах случаев, а дефект межжелудочковой – в тринадцати процентах. Этой статистике можно верить, мы получили эти результаты на основе обследования пяти тысяч пациентов с такой патологией. К слову, это чисто наши разработки, нигде в литературе я таких данных не встречал.

В своё время шум в серд­це приравнивался к пороку. На самом деле шумов гораздо больше, чем пороков. Из ста «шумящих» сердец в операции нуждаются четыре-пять. Это тоже наше наблюдение.

– Сегодня введена система тройного скрининга УЗИ будущих мам. Это снизило число новорож­дённых с сердечной патологией?

– Снизило, но не в той степени, на которую рассчитывали её разработчики. Да, в большинстве случаев сегодня роженица – на столе, а в перинатальном центре уже готовы к принятию нездорового малыша, чтобы сразу начать лечение. Однако высокой достоверности УЗИ мы обеспечить пока не можем. В США, например, где насыщенность техникой другая, уровень аппаратуры в среднем выше, достоверность диагнозов – восемьдесят процентов. У нас – не более шестидесяти, так что рождается до сорока процентов «нежданчиков». Сложность диагностики ещё и в том, что по состоянию беременной практически невозможно определить, есть ли у плода «сердечные проблемы». Кровообращения-то своего у него ещё нет, за него мамино серд­це работает. Так что «дозревают» такие младенцы хорошо, проблемы начнутся с рождением.

– И вас неожиданно вызывают среди ночи, всю бригаду, и вы едете на операцию…

– Бывает и так, но редко. Прошли времена операций по ночам. Сейчас уже есть препараты, позволяющие отодвинуть операцию на два-три дня, чтобы и ребёнок немного окреп, и врачи успели провести дообследование.

– А вообще детское серд­це сложнее оперировать, чем взрослое? Оно же такое крошечное…

– Зато оно свежее, азартное, хочет жить. Это недоказуемо никакими медицинскими постулатами, это мои личные ощущения. Есть такая процедура – дефибрилляция, электроимпульсная терапия. Её модно сейчас в кино показывать как демонстрацию клинической смерти – к груди больного в области сердца прикладывают два «утюжка». Разряд – пациент выгибается дугой, и на мониторе появляется синусовый ритм. Так вот, после операции с искусственным кровообращением взрослое сердце практически всегда «запускают» именно так. Детское – крайне редко, оно бьётся само.

– А откуда вообще берутся пороки сердца – это наследственность, неправильное вынашивание беременности?

– Самому интересно бы понять откуда. Если бы это было генетическое заболевание, мы бы лечили представителей одних и тех же семей. Увы, прямой наследственности точно нет. Какая-то случайная выборка природы, а по какому признаку – непонятно. Есть, правда, некоторые «приметы». Вот, например, если будущая мама на ранних сроках беременности, когда формируется сердце (это пятая – восьмая неделя), заболеет коревой краснухой, то порок сердца у ребёнка будет на сто процентов. Меньше зависимость от гриппа, от герпеса, но она есть. Грешат на вирус. А в этот период беременности у женщины, как я теперь понимаю, мозги заняты совершенно другим. Выходить или нет замуж, оставлять или прерывать беременность, где мы будем жить и тому подобное. Семей «немецкого образца», когда поженились, устроились, запланировали, обследовались, провели год в здоровом образе жизни и уж потом родили, мало. Впрочем, и у дисциплинированных европейцев процент рождаемости детей с пороками сердца приблизительно такой же, как и у нас. Так что разгадать эту загадку природы пока не удаётся. Выход один – вовремя обследовать и правильно лечиться.

– Не было ощущения, что спорите с Богом, вытягивая детей, которым он наметил жить мало?

– Вопрос законный, и ответ на него для себя нашёл давно. Я никак не соперник, а инструмент, выбранный Господом для спасения жизни ребёнка, так что наша «встреча» с пациентом предопределена свыше. Насколько это правильный подход, сказать не могу, однако он помогает мне жить и работать.

– Какие симптомы говорят о том, что у ребёнка порок сердца?

– Для родителя, не отя­гощённого медицинским образованием, достоверный симптом один – одышка, постоянно учащённое дыхание. И, как следствие, учащённый пульс. Это признак сердечной недостаточности. Тут же уменьшается мочеотделение, это признаки застоя.

– А как же посинение носогубного треугольника, это на любом «детском» сайте в интернете прочитать можно…

– Я бы это даже из учебников убрал. Во всяком случае, если разговор про детей. Все мамочки, приходящие на консультацию, толкуют мне про этот треугольник во время плача. Объясняю: если ребёнок в плаче зайдётся, так у него и лоб, и пальцы посинеют – от напряжения на задержке дыхания возникает венозный отток. Никакого отношения к сердечным недугам это не имеет.

У детей постарше следует обратить внимание на плохую переносимость физической нагрузки. К примеру, раньше всех ребёнок устал и сел, а остальные продолжают бегать. Тут не грех наведаться к педиатру, а уж тот направит к специалисту.

– Говорят, к сорокалетию своего медицинского стажа вы насчитали более восьми тысяч сделанных операций. И обу­чили очень большое чис­ло хирургов. Нынешние студенты уступают поколению восьмидесятых в прилежности, знаниях, подготовке?

– Особых изменений с моих студенческих лет не вижу. Начнём с того, что студент предполагает, кем хочет стать. К примеру, у меня в приложении к диплому сорок восемь экзаменов. Получается, что предмет детская хирургия, который я сегодня читаю студентам, наверняка не для всех студентов станет профессио­нально определяющим. Из группы в пятнадцать человек работать можно с двумя­-тремя, остальным хватит общих знаний. Раньше на лекциях последние с соседями оживлённо беседовали, дремали, сейчас больше в гаджетах сидят. А процент реально интересующихся предметом не меняется. Нормальные дети. Ну, с некоторым отставанием в самостоятельности от нашего поколения, так это мы сами виноваты. Сократ почти две с половиной тысячи лет назад сетовал, что молодёжь пошла не та, слишком избалованна и привыкла к роскоши. А мир по-­прежнему жив и здравствует, и каждое поколение успешно сменяет предыдущее. И даже пороков сердца не становится больше.

Аудиоверсия интервью.